Внезапно

      Тобирама честно продержался две недели, а потом мелькнула тоскливая полумысль, и вот уже клон создан и готовится переместиться. Сенджу нахмурился, но не стал его развеивать, сделав вид, что так и надо.       Перемещение едва-едва получилось завершить без проблем: Хаширама оказался в каком-то очень тесном помещении, и Торе с трудом удалось возникнуть так, чтобы ничего не сломать. Тесное помещение, тусклое освещение, а Хаши…       Тобирама схватился за кунай.       — Спокойно, — Хаширама, естественно, технику перемещения опознал. — Никто никого не убивает.       Выросшая из деревянной стены плеть почти деликатно отобрала у Тобирамы кунай. Впрочем, использование техники успокоило его гораздо больше, чем слова, так что бить распустившего зубы Учиху на поражение Тора пока не стал.       — Ани-чан?       — Издержки воскрешения, — пожал плечами Хаширама. — Это не гендзюцу, не шаринган и не принуждение.       Тобирама фыркнул, умудрившись вложить в короткий звук весь свой скепсис. Старший Сенджу закатил глаза:       — Со мной всё в полном порядке.       — Не считая того, что Учиха портят тебе кровь не только фигурально.       — Скажи спасибо, что мы все мальчики, — буркнул Мадара. — Тогда бы кровь портили ещё и в другом плане.       Тобирама невольно дёрнулся — он умудрился совершенно не заметить старшего Учиху. Обычно это было не то чтобы невозможно, но довольно сложно — Мадара слишком сильно фонил. К железисто-огненному давлению его силы можно было привыкнуть, но не заметить… А уж таким опустошённым Тора видел Учиху всего один раз — после той битвы, когда Хаширама всё же смог уговорить Мадару на заключение мира. И, как и тогда, рука сама дёрнулась к клинку — добить, пока слаб! Не дать восстановиться!       Дёрнулась — и остановилась, сжав рукоять. Слишком хорошо Тобирама помнил, чем всё чуть не закончилось в прошлый раз.       И ладонь, сжавшую руку Хаширамы с кунаем, помнил тоже.       Учиха смотрел чуть насмешливо — но сейчас, когда глаза привыкли к полумраку, было понятно, что только на это у него силы и есть. Мадара — это Мадара-то! — сейчас больше напоминал груду тряпья, брошенную на футон под стеной. Побледневшее почти до серости лицо, тени вокруг глаз и абсолютная пустота в плане чакры…       С учётом того, что ничего вокруг не пылало, не рушилось и не зарастало вековым лесом, объяснение его состоянию могло быть одно.       — И часто вы так? — сварливо поинтересовался Тобирама.       То, что для Хаширамы эти «издержки воскрешения» не проходят просто так, было и дураку ясно. А вот то, что Мадара при этом валяется вообще почти трупом, неожиданно разозлило. При всех его недостатках, кому постороннему покуситься на Хаши Учиха бы точно не дал.       А ещё злило то, что Мадара не боится быть настолько беспомощным в присутствии Хаширамы.       — Конохой запахло, — потянул носом несносный Учиха. — Тобира-а-ама… Ну не надо. Не начинай. Лучше почеши котика. Котику, ик!.. Хреново.       — Наглая сволочь, — буркнул Тора, садясь прямо на пол. — Надеешься, что ани-чан не даст тебя добить?       — А почему ты думаешь, что мне нужна чья-то защита, чтобы быть наглой сволочью? — приподнял бровь Мадара. — На кого я, по-твоему, надеялся, когда приставал к Хашираме?       Тора закатил глаза, но предпочёл не отвечать. Можно было бы, конечно, погавкаться с Учихой, не особо задумываясь над фразами — но как-то не хотелось. Возникало тошнотное ощущение, будто гнилой воды глотнул. А ещё вспомнился усталый от собственной демоничности Учиха, напрашивающийся на то, чтобы его погладили. Правда, не слишком сильно — Изуна вообще без всякой застенчивости вис на понравившейся жертве, а Мадаре, видимо, гордость мешала.       Тобирама вздохнул, сдаваясь, и протянул руку к лохматым чёрным волосам.       — Ты надеялся, что ани-чан добрый и тебя не прикопает. Так часто?       — Нет, я надеялся, что прикопает, — улыбнулся Мадара. — В последнее время реже. Но сильнее.       Тобирама с силой сжал губы, удерживая рвущуюся с языка ругань. Не маленькие дети, сами всё понимают.       — Где вы сейчас? И что это за место вообще?       — Мы в трюме корабля. Неужели не чувствуешь качку? — Учиха приподнялся, только чтобы усадить Тобираму рядом с братом и улечься головой ему на колени. — Плывём. Подлечи, а? Что-то в этот раз Изуна перестарался.       — Я никогда не плавал на кораблях, — пожал плечами Тобирама.       Сенджу начал отпускать предбоевой мандраж, и теперь он вдумчиво решал вопрос: восхититься столь непомерной наглостью или попробовать вытрясти из Учихи подробности про воскрешение.       — Мур, — согласился с его доводами Мадара, обнял его за пояс и заснул.       Тобирама возмущённо сверкнул глазами на оккупировавшего его колени Учиху, перевёл взгляд на Хашираму, в которого вцепился второй.       — Нет, это как вообще называется?!       — Смерть здравому смыслу? — невинно предположил Хаши. — Ладно, успокойся. Сейчас всё расскажу.       Некоторое время после изложения истории о смерти и воскрешении одного Учихи Тобирама молчал, обдумывая информацию. Спрашивать брата, не опасается ли он давать в руки красноглазых такую мощь, как второй Мангекё, да ещё и без побочных эффектов для владельца, было глупо — конечно, нет. Хаширама не опасался заговора клана Учиха даже раньше, а уж теперь… Приходилось с неудовольствием признать, что шоковая терапия в виде котика-Мадары дивно действовала на мозги. Во всяком случае, теперь Тора не сомневался, что сумеет обуздать красноглазых без вытеснения их из жизни Деревни, как собирался.       Хаширама, похоже, видел эти пути и раньше, когда все считали его немного… Недальновидным.       — Его всё так же от солнца выламывает? — спросил Тобирама после долгой паузы, наполненной сумбуром мыслей, скрипом деревянных досок, покачиванием и шорохом поглаживаемых волос.       — Да, — подтвердил Хаширама, погладив вампирюшку по голове. Тот заурчал довольно. — Говорит, что когда вокруг слишком много горячих предметов, его восприятие сбоит.       — М-м-м… Не думал о влиянии сен?       — Хм?       — Ну, он же втягивает в себя и ничего не испускает… Может и сен-чакру неконтролируемо впитывать.       Хаширама задумался. Раньше ему эта идея в голову не приходила, в основном потому, что Изуне и так было плохо — слишком просто списать ещё один симптом на уже известную причину.       А вот сам Изуна вздрогнул от этих слов, прервался и медленно, давая возможность воспротивиться, потянулся обнять младшего Сенджу.       — Спасибо, То-би-ра-ма…       — Будешь должен, Учиха, — не слишком дружелюбно буркнул Тора.       Но оттолкнуть или увернуться не попытался, хотя вот такое поведение било по мозгам гораздо больше выходок Учих на давешнем празднике. Тогда всё можно было списать да хотя бы на кураж, желание подурачиться… А вот такая совершенно серьёзная и спокойная благодарность… Да ещё и то, как Изуна выговорил его имя — делая крохотные паузы между слогами, из-за чего получалось будто говорит он одновременно резко и плавно. Но главное — серьёзно. Без попытки поддразнить.       — Что, хочешь и в меня зубы запустить? — проворчал Сенджу, придерживая Изуну, который норовил заползти чуть ли не на голову Мадаре.       С некоторым юмором Тобирама подумал, что женщины за него соперничали, а вот Учих, толкающихся локтями за право потискать, пока не случалось. Братья до этого как-то умудрялись его поделить.       — Хочу, — согласился Изуна.       И ничего не сделал.       Мадара заворчал и откатился к Хашираме. Он был не в состоянии начистить наглому брательнику уши, но сделал пометку в памяти сделать это как-нибудь при случае. А пока сил нет — забрался к Хаши на колени, положил голову на плечо и начал в подробностях нашёптывать, за что, как сильно и вопреки чему он, Мадара, его так любит. Хаширама, сверливший лопатки Изуны пристальным взглядом — за брата он всё же волновался, да и за состояние корабля в случае чересчур бурной реакции Тобирамы тоже, — отвлёкся. Окутался медчакрой, подпитывая ослабевшего Учиху, но сделал это не слишком осознанно. Сосредоточиться хоть на чём-то, когда его так отвлекали, было сложно.       — Что-то не верится, что наглости у тебя меньше, чем у Мадары.       — При чём тут наглость? — Изуна грустно вздохнул, облизал окровавленные губы и погладил хмурого и непокорного Сенджу по щеке. — Наверняка опять вместо себя послал своего странного клона из Йотона, что даже от стресса разваливаются. Да и… Я понимаю, как мне повезло с Хаширамой. И что никто больше на такое добровольно не согласится. Но хотеть — хочу, да.       — Тьфу, а я-то думал, совесть проснулась, — скорчил рожу Тобирама. — А тут, оказывается, всего лишь мозги… Ани-чан, команда как, нервная?       — Амн? — Хаширама с трудом сосредоточился на вопросе. — Они согласились подвезти бакенеко. И с достоинством выслушали Мадару, вставляющего вместо матов «ня». Хорошие люди.       — Тогда хенге делать не буду, — задумчиво кивнул Тобирама, вопреки своим словам накладывая на себя хенге пушистых ушей. Впрочем, было ясно, что он имел в виду хенге под кого-то из присутствующих. — Учиха, отлепись, я хочу по палубе погулять. Тебе там снова поплохеет. Потом поглажу.       — Обещаешь? — отчаяние в голосе звучало неподдельное.       Тобирама даже почти усовестился — усовестился бы, если бы не подозрение, что им пытаются самым наглым образом манипулировать. Но всё равно Изуна пробирал до печёнок, так что Хокаге кивнул:       — Обещаю. И баночку крови тебе нацежу.       — Спасибо, — улыбнулся Изуна и медленно, давая возможность отступить, коснулся губами вспотевшей в духоте щеки.       Отлеплялся он с большим трудом, пересиливая себя каждым движением. Его нестерпимо тянуло к самому сильному источнику чакры — Хашираму он прилично подъел — более того, неизведанной чакры. Чакры, которую он ещё не пробовал ТАК… Чакры, запертой в теле вечно сучащегося Сенджу.       Как хорошо, что он сейчас не может этого видеть.       Тобирама посмотрел на младшего Учиху очень странным взглядом. Поведение Изуны в который раз повергало его в полный сумбур — и Тора малодушно решил разобраться с этим немного позже. Посмотреть на море и впрямь хотелось сильно.       Команда к появлению ещё одного бакенеко отнеслась на удивление спокойно. Ну, не считать же за достойную реакцию вежливое уточнение, не нагрянут ли на корабль ещё какие-нибудь кошачьи родственники вместе с предупреждением, что предоставленный уважаемым бакенеко трюм был единственным свободным помещением на корабле?       Тобирама отмахнулся, заверил, что он вообще ненадолго заглянул — родню проведать — и прилип к борту. Море оказалось огромным, завораживающим и дышащим. Тора мог поклясться, что видит эти вдохи и выдохи в беспорядочной пляске волн. Вдо-ох — и в лицо летят солёные брызги, вы-ыдох — волна ударяется о борт корабля. А ещё оно оказалось вовсе не прозрачным, не серым и даже не зеленоватым. Море переливалось, меняло оттенки волны каждую секунду, пускало блики от солнечных лучей… И завораживало почище Учих. Хотелось спрыгнуть с глупого деревянного борта, почувствовать под ступнями это дыхание — да, спрыгнуть непременно босиком, сандалии только будут мешать — пробежаться прямо по воде. Упасть на солёное покрывало, позволяя морю захлестнуть себя, подхватить могучим дыханием.       Хотелось с кем-то поделиться этим чувством огромного и невероятного.       Но — Хаширама сейчас напрочь заблокирован своим Учихой. Выдернуть его, конечно, можно, но вряд ли так получится разделить захлестнувшее Тобираму очарование. Про Мадару и говорить нечего, а Изуна — пусть не видит, но почувствовать бы мог! Точно мог! — будет отвлекаться на солнце. Разве что ночью. Да, ночью. Вытащить всех троих наверх и ткнуть носом в то, что они упускают… А пока Тобирама просто вбирал в себя это чувство сопричастности, словно находишься внутри огромного колокола и чувствуешь его звон всем телом.       Наверное, во время шторма море непередаваемо прекрасно.       Команда поначалу косилась на свесившего ноги за борт бакенеко, но тот сидел тихо и только таращился на воду совершенно ошарашенным взглядом. Одно слово — ёкай, людям его не понять.       Оторваться от моря Тобирама смог только спустя почти час, чувствуя себя оглушённым, ошарашенным и переполненным. Чуть ли не пошатываясь, вернулся обратно в трюм, молча загрёб в объятия всё ещё мающегося Изуну и сел прямо на пол, прислоняясь к переборке.       — Какое оно…       — Какое? — Изуна, почувствовав его состояние, прижался. — Расскажи нам.       И Тобирама рассказал. О дыхании, об изменчивости, о цвете… Тихо, но страстно. А Учиха впитывал слова, едва они срывались с губ, впервые ощущая другое море — не большую мешающуюся лужу, а невероятную, завораживающую стихию.       — Я покажу. Ночью, чтобы без солнца… Ты почувствуешь, я уверен, — закончил Тобирама, мечтательно улыбаясь.       Хаши, тоже заслушавшийся брата, жадно впитывал взглядом и эту улыбку, и смягчившиеся черты лица. Как давно он не видел Тору таким? Даже в детстве отото был слишком серьёзным и логичным для ребёнка. Он уже почти и забыл, что Тобирама может так улыбаться.       Мадара же, глядя на это, со всей романтичностью, присущей случаю, думал: «Валить и трахать». Останавливало его только то, что это, блин, только ебучий клон. Нет, собственное бессилие его не волновало, от такого Тобирамы поднималось всё, от настроения до мозга в штанах. Но, блин…       Изуна прижался губами к шее Тобирамы, сетуя про себя примерно на то же самое. Даже не поцелуешь толком — развеется ведь, нервный.       — Укусишь — развеюсь, — умиротворённо напомнил Тора, не заметив, что его уже далеко не кусать хотят.       Изуна тихонько зарычал и, приподняв голову, впился в губы отчаянным поцелуем. Тобирама на миг замер — не напрягся, а именно замер — потом прикрыл глаза и ответил. Но отнюдь не страстно — мягко, успокаивающе и сводя поцелуй на нет. Отстранился, накрыл губы Изуны ладонью:       — Не надо.       — Но ты же хочешь!       — Хочу, — легко согласился Сенджу. — И сильно. Но у меня есть невеста, и я бы не хотел её оскорблять… Пусть даже она и не узнает. Особенно — если не узнает.       Хаширама отвёл глаза в сторону. Обычно это он старался прикрыть брата, помочь, поддержать… А сейчас Тора отказывался от желаемого — ради того, чтобы исправить последствия его собственного эгоизма. Та куноичи Узумаки… Хаширама никогда её не видел, но она совершенно точно не заслужила, чтобы второй Сенджу тоже сбежал к Учихам.       В этот момент Тобирамой нельзя было не восхищаться.       — Прости, — Тора мягко тронул губами висок. — Я бы хотел дать тебе больше, но правда не могу.       Изуна до хруста сжал клыки и стиснул Тобираму, прижимаясь, насколько было возможно. Сердце, только-только учащееся жить без скорлупы, получило от реальности лёгкий тычок, но для него — такого открытого, мягкого и беззащитного — это было слишком сильно. Но и сделать ничего нельзя — решение Сенджу более чем достойное и принято не из страха или неуверенности, а из искреннего уважения.       Изуна дрогнул. Стиснул зубы ещё сильнее. Уткнулся лбом в плечо. Старательно задышал. Снова дрогнул.       И всё-таки разревелся.       Тобирама прерывисто вздохнул, обнял Учиху, сжимая до хруста рёбер. Начал размеренно гладить по спине, чтобы хоть так… Не успокоить, нет. Поделиться тем, что отдать было можно. Не было ни растерянности, ни сожаления — только спокойное, чуть тяжёлое осознание собственной правоты.       — Я бы всё-таки хотел показать тебе море, — тихо сказал Сенджу. — И принести кровь. Если сможешь принять — я приду вечером. Не клоном.       Изуна только кивнул. Сенджу снова вздохнул. Он никак не мог понять, лучше ли сейчас будет уйти, давая успокоиться, или же наоборот, остаться до конца, лишь вечером поменявшись местами с оригиналом.       — Хаши… — полувопрос-полупросьба.       — Лучше останься, — как всегда понял правильно Хаширама. — Я сейчас не смогу обоих.       Тобирама кивнул, чуть сползая вдоль стены, чтобы сидеть было удобнее, уложил голову Изуны себе на плечо. И начал рассказывать, успокаивающе поглаживая Учиху по волосам — какую-то древнюю запутанную легенду, теорию сен-чакры, новости Конохи.       Мадара сжал зубы, глядя на это дело. Ему одновременно хотелось и сбежать, чтобы не заразиться этим состоянием, и утешать брата, которому снова влетело. Наконец он решил: биджу с ним, с этим Тобирамой, как-нибудь переживёт зрелище двух Учих, рыдающих на его груди. И придвинулся ближе, захватывая руку Изуны своими ладонями.       А тот дрожал, сжимал зубы, старательно дышал и… Нет, не пытался успокоиться или отвлечься. Как опытный игрок на нервах, он знал, что боль сама по себе не является проблемой. В случае с физической болью проблемой скорее является сломанная нога, чем сигналы нервов о том, что она сломана. Значит, надо понять, где первоисточник, и воздействовать уже на него. Бесполезно пить обезболивающее, мчась куда-то на сломанной ноге.       А «отвлечься»… Любая мысль питается вниманием. Чем больше ты уделяешь внимания чему-то в своей голове, тем оно становится сильнее и могущественнее. Люди, что снова и снова проживали одни и те же эмоции, в конце концов становились их рабами. Рабами своей боли, рабами своего одиночества… Рабами своей любви. Чем дольше человек проводит в одном состоянии, тем сложнее это состояние разрушить. Чем чаще человек выпускает на других свой гнев, тем чаще он находит новые причины для раздражения.       Самый надёжный способ избавиться от мысли — не обращать на неё внимания. Но тут одна тонкость: не обращать внимания на мысль можно только в том случае, если уничтожен её источник. Нельзя забыть о том, что у тебя сломана нога, если на неё хотя бы не наложить лубок. Нельзя забыть о том, что ты неудачник, если окружающие раз за разом доказывают тебе обратное. И попытки забыть её дают мысли дополнительное внимание для развития.       Сейчас Изуне было чертовски больно, но он не мог понять, в чём источник. Его отшили? Так не отшили же! Тора сказал, что хотел бы… И не соврал, не слукавил. Скорее… Да. Это решение разбило уютный тёплый мир котиков, напомнив о жестокости окружающего мира, где поступать приходится не так, как хочется, а так, как надо. Они с Мадарой хотели… Они пытались… Раскрыть от чешуек, вытащить настоящего восхитительного Тобираму, затащить его в свой мирок.       Вытащили. А зайти отказался. Не потому, что не хочет. Потому что надо.       И это как никогда остро доказывает бесполезность игры и дурацкого ободка.       Тобирама всё ещё что-то говорил, хотя вряд ли осознавал, что именно. Он был не менее наблюдателен, чем брат, да и способности сенсора добавляли картину возмущений чакры, но всё же далеко не сразу понял, что вокруг Изуны эти возмущения в принципе появились. Слабые, как едва уловимая рябь на воде — но уже не пустота. Когда Тора наконец понял, откуда эта рябь по душному и неспокойному мареву силы Мадары, он осёкся на полуслове. Хаширама, поймавший почти испуганный взгляд брата, невольно тоже подобрался.       — Что?       — Просканируй…       Хаширама недоумённо нахмурился, активируя Шосен, провёл сначала над одним Учихой, потом над вторым.       — Утечки нет? — почти шёпотом спросил клон.       Хаши качнул головой. С чакрой творилось что-то странное, но вот покидать тела она пока не спешила. Зато этот хаос сбил иллюзию, наложенную на некомими, и те вдруг стали выглядеть откровенно фальшивыми. Наверное, поэтому Сенджу выпутал их из волос и отбросил в сторону. А потом просто сел на пол, прижимаясь к Изуне со спины и свободной рукой обнимая Мадару. Вторая рука легла на плечо Тобираме, который выглядел сейчас как гражданский, нащупывающий путь через трясину.       — Что-то происходит? — спросил Изуна. Он постарался сделать это спокойно, но голос предательски срывался.       — Твоя чакра… Ты потихоньку начинаешь излучать, — ответил Хаши, погладив его по голове.       — И поэтому мне так плохо? Это ненормально. Не должно быть так больно… Должна быть какая-то другая причина, кроме моей тупости.       — Рождаться всегда больно, — тихо заметил Хаширама.       — Взрослеть тоже… — задумчиво дополнил Тора. — Говорят, мёртвые не дышат… Скажи, сколько ты втягивал в себя сен-чакру?       — А я её втягивал? — озадачился Изуна. — Моё состояние не менялось кардинально, скажем… Несколько лет.       — У-у-у-у! — Тобирама даже несильно стукнулся затылком о стену. — Как всё запущено… Стоп. А как ты питался всё это время? Только чакрой?       — Чакрой. И кровью. Нормальная пища без насыщения чакрой в меня не лезла.       — Убивал? Много? — Тора подобрался, как гончая, но в этом не было угрозы. Скорее, жадное нетерпение исследователя.       — Э-э-э… Не очень. Где-то по человеку раз в два дня.       Сенджу коротко, но ёмко выругался. Отстранился, насколько было возможно, посмотрел в лицо.       — Нет, и правда не понимаешь… Хорошо, попробую начать издалека. Приходилось бывать на старых кладбищах? Чтобы не меньше нескольких десятилетий существовали?       — Ну да, — Изуна искренне не понимал, к чему ведёт Сенджу.       Тобирама вспомнил, что на сенсорике здесь специализируется он один, поэтому решил всё же уточнить:       — Ощущения чем-нибудь отличались… Ну, хотя бы от тех, которые были дома?       — Эм…       — Нашёл с чем сравнивать, — закатил глаза Мадара. — Вот в лесу и на кладбище разные ощущения, да. А вот дома и на кладбищах всегда было одно: «Крови, крови! Убить! Убить!»       — Угу. Особенно схожие ощущения в мавзолее и на совете старых маразматиков. Я в детстве даже думал, что они просто дохлые все. Но к чему это?       — Мда, ещё б у вас крыша не ехала… Если коротко, каждый шиноби — открытая система, взаимодействующая в том числе с сен-чакрой через тенкецу. Собственная чакра, вырабатываемая очагом, служит своего рода доспехами, не давая внешнему непосредственно влиять на организм. У гражданских этих доспехов почти нет, но и тенкецу слабо развиты. Влияние идёт в обе стороны, хотя масштабы, конечно, несравнимы… Когда человек один. Если же их много и они испытывают одинаковые эмоции — то есть создают излучение примерно схожего диапазона — то в сен-чакре может образоваться своего рода провал, в который начнет стекаться энергия именно такого плана, — Тобирама прислонился к стене, глядя на Учих из-под полуприкрытых век. — Гражданским для подобного требуется либо достаточно длительное время, либо огромное количество, чтобы пошёл хоть какой-то резонанс. Шиноби способны сформировать подобные «провалы» гораздо быстрее. Копятся в таких местах, конечно, не эмоции, а лишь определённым образом заряженная энергия — но после формирования «провала» копится годами. Попробуй представить место, куда лет десять сливалось да хотя бы Ки со всей округи, — Сенджу снова сделал паузу. — Постепенно, когда энергии становится достаточно много, она начинает собираться быстрее, чем растёт «провал». Или же он становится достаточно крупным, чтобы начать испытывать давление общего фона. Если подпитка прекратится, со временем, хоть и нескоро, «провал» зарастёт. А если продолжится — начнутся процессы, направленные на то, чтобы эту подпитку усилить. Вызвать нужную направленность эмоций и нужное излучение. Пожалуй, нельзя сказать, что эти лакуны обретают разум, но, думается мне, примерно так происходит зарождение биджу. Накопилось достаточно «конденсата» и образовалось существо без разума, зато с… Скажем так, настроением. А теперь ты, — Тобирама остро и внимательно глянул на Изуну. — Сильные эмоции вызывают наиболее сильное излучение. Смерть — пожалуй, больше всего, поэтому хороший сенсор всегда почует, где было большое сражение, даже годы спустя. Несколько лет. Смерть каждые два дня. И ты выжирал это подчистую, затягивая даже то, что успело выплеснуться в сен-чакру.       Тобирама снова прикрыл глаза и с некоторой ехидцей даже добавил:       — Перед смертью редко испытывают удовольствие, да. Хотя не знаю, куда ты всё это девал… Но Хаши подтвердит, что полностью переработать сен-чакру даже шиноби не может. Излишки просто сбрасываются через тенкецу. Интересно, чего и сколько в тебе накопилось?       Мадара протянул руку и легонько толкнул Тобираму в лоб, заставляя того стукнутся затылком об стену.       — Ай? — вопросительно прокомментировал «акт агрессии» Сенджу.       — Изуну не обижай. Ему и так плохо. Разъехидничался тут.       — Подожди, — младший Учиха прикрыл глаза. — Значит, ты говоришь, что чакру можно условно поделить на два вида: человеческую и природную. Природная — фон, человеческая — фигура вокруг и внутри материального тела. Природная человеком не усваивается, но её можно использовать для создания техник. Это я понял. А в этих дырках-скоплениях вроде кладбищ скапливается человеческая чакра в форме фона?       — Или изменённая человеческим влиянием природная, — кивнул Тобирама. — Сен-чакра и сама по себе неоднородна, в лесу и пустыне будет совсем разная… Ну, пусть структура. Или частота взаимодействия. На море тоже сильно ощущается, — Сенджу слегка смутился.       — Ага. И у любителей сенмода разная предрасположенность к разным видам чакры, — покивал Изуна. — Значит, я, убивая без наличия нормальной человеческой чакры, сформировал «дырку», в которую начали стекаться схожие виды чакры. Подкрашенные болью, страхом, желанием… И это всё я захомячил, так как было не до привередливости. Когда меня накормили нормальной человеческой чакрой, дрянь начала выползать. Так, что ли?       — Именно, — кивнул Тобирама. — Но не когда накормили… — он задумчиво нахмурил брови. — Когда ты начал сам «излучать». Не то, что поглотил, а своё собственное. Оно зацепило и весь накопившийся осадок.       — Угу, — согласился Изуна, снова начиная дрожать. — Вопрос: и долго меня будет так колбасить?       — А хрен его знает, — честно признался Тора. — Думаю, долго. Устроить бы тебе промывание кейракукей, но как? Ты всё направленное на тебя тупо поглощаешь.       — Через сенмод, — подал голос Хаширама.       — Прочистить меня энергией, которая в принципе не усвоится? Бля. Я чёртов унитаз.       Оставшееся время до вечера прошло в молчании — тем для обсуждения особо и не было, а подумать было о чём. Со стороны они, наверное, смотрелись сбившийся в тесный клубок стаей. Правда, вожака в ней определить было бы совершенно невозможно.       Когда солнце село, Тобирама высвободился из тесно переплётшихся объятий — точнее, чуть раздвинул Учих в стороны и развеялся, чтобы через пару минут с громким хлопком возникнуть почти на том же самом месте. Одарил почему-то Хашираму непроницаемым взглядом алых глаз. Хаши улыбнулся и пожал плечами. Младший Сенджу вздохнул.       — Ну что, пошли?       — Нет, — буркнул Изуна и насупился. — Ты злой.       Тобирама вдруг улыбнулся — слегка, самыми уголками губ, но и это удивительным образом смягчило его лицо.       — Пошли. Тебе должно понравиться.       Изуна вздохнул. Ему хотелось только рыдать и обниматься, обниматься и рыдать. Идти куда-то и на что-то смотреть в этот список не входило. Но он же взрослый мальчик, может пересилить себя и куда-то пойти.       Все четверо выбрались на палубу. К ночи ветер усилился и качка ощущалось гораздо сильнее — а Тобираму пробрало дрожью возбуждения вдоль позвоночника. То, что ощутил клон днём, не шло ни в какое сравнение. Он буквально кожей чувствовал проскальзывающие над волнами невидимые разряды, копящуюся где-то вдалеке мощь настоящего шторма — слишком далеко… И так близко. Всего лишь протянуть руку. Всего лишь шагнуть туда, позволяя дыханию моря подхватить…       Сенджу не глядя стряхнул с ног сандалии и сбросил на палубу свою полумеховую куртку. Подался вперёд, вытянулся напряжённой струной — ноздри трепещут, как у гончей, губы чуть приоткрыты.       А в следующее мгновение он просто схватил Изуну под мышку и метнулся за борт одним длинным прыжком.       У Изуны в голове крутился болезненный комок мыслей: Грусть. Обида. Тобирама крут, но окончательно чужд. Обращение бесцеремонное, вода холодная. Спрятаться. Спрятаться. Спрятаться. Надвигается буря. Страшно, неподконтрольно. Под воду? Холодно, слишком холодно. Обидно. Отпустите! Скрыться. Больно. Не надо-о-о…       Изуна дёрнулся, ударил Тору в живот и по болевым точкам, лишь бы выбраться. Бегать по бушующей воде сложно. Но лучше на корабль. К брату. Сухо, тепло, безопасно.       Но захваченный морем Тобирама этого даже не заметил. Перехватил, не давая вырваться, прижал к себе, окутывая… Чакрой? Ки? Тем самым концентрированным «излучением» человеческих эмоций?       — Страшно, Учиха? — словно в такт его словам сверкнула далёкая молния. — Стра-ашно… Боишься, что вымоет всю твою дрянь?       Волна под ногами взметнулась ввысь, но если Изуну это чуть не опрокинуло, то проклятый Сенджу даже не качнулся — словно был частью этой волны.       — Слушай, ну! — резкие, повелительные нотки, сжавшиеся на плечах пальцы. Полоснувший по обонянию запах крови из рассечённого невесть чем и когда запястья. Полыхающие алым пламенем глаза.       Изуна повёл носом, пытаясь определить источник крови. Вкусной, тёплой, мягкой кровушки… Да, вот здесь, перехватить губами, потянуть… И попытаться выплюнуть, потому что кровь по вкусу была как морская вода. Но Тобирама уже нажал на затылок, не давая отстраниться, и вокруг него выло, грохотало, плескалось — а может, выл и грохотал он сам?       — Пей! Пей и слушай! — вокруг Сенджу раскручивался дикий, бешеный восторг.       — Мать твою кицуне да через девятихвостого… — только и выдохнул Хаширама.       Мадара поцокал языком и опёрся на перила. За брата он не беспокоился — всё равно ведь не помрёт, — а вот смотреть, как Сенджу начисто срывает все планки, было чистым наслаждением.       Вокруг сновали матросы, звучали отрывистые команды… И как-то люди не замечали, что огромные волны удивительным образом проходят мимо, оставляя корабль в относительном спокойствии.       Изуна мысленно зарычал. Инстинкты твердили, что надо бежать. Мозг помнил разговоры о сен-чакре, а это именно то, что в него пытался влить Тобирама через свою кровь. Опыт подсказывал, что лекарства редко бывают вкусными и нужно потерпеть. Переступить через себя. Переступить через свою слабость.       Снова раскрыть сердце после того, как по нему пнули.       Изуна сделал глоток.       Тобирама закинул голову, расхохотался, вторя грому и вспышкам молний. Его кровь пузырилась и словно бы тоже хохотала, обдирая горло — как засохшую коросту с раны. А вокруг бушевал ураган, и огромные волны то поднимали две крохотные человеческие фигурки к самым небесам, то роняли в глубокую пропасть со стенами из чёрно-зелёной воды.       — Хочешь покататься на драконе? — хрипло, ликующе, а кожа чувствует, как совсем рядом проносится огромная масса воды — не обрушивающейся вниз волной, а гладким стремительным телом. — Хочешь, Изуна?       Соль. Хриплость. Мощь. Жарко. Мощь за спиной. Деление мощью. Соль на губах. Собственная слабость, беспомощность. Тошнота, боль, обида… Дружелюбный монстр.       Доверие.       — Хочу, — прошептал он хрипло. — И окунуться хочу.       Буря опала единым порывом — нет, не утихла, но обычный шторм по сравнению с творившимся недавно безумием казался почти затишьем. А ещё, стоило волнам прекратить гулять горами, как с корабля стал виден огромный водяной дракон, свивший кольцо вокруг двух стоящих на воде фигур.       — Сендзюцу… — в голосе Хаширамы и гордость, и восхищение, и немного растерянности. Сколько лет брату не давалось это искусство!       Тобирама не стал закидывать Учиху на хребет своего дракона. Накрыл руку своей, подвёл к боку.       — Чувствуешь?       Будь у Изуны зрение, он бы видел, что дракон создан из штормовой морской воды. Что по гребню пробегают искорки молний, а в толще тела темнеет пойманная грозовая туча. На ощупь же дракон казался живым — и полным едва сдерживаемой мощи. Словно вода, собравшаяся в его тело, не застыла в неподвижности, а с ошеломительной скоростью летела, стремилась, выстреливала куда-то. Рушилась мощным потоком, способным дробить скалы.       — Красивый, — тихо проговорил Изуна.       Так рождаются комплексы — когда ты чувствуешь под рукой чужую мощь и понимаешь, что тебе самому даже близко не достигнуть того же. Всё уже потеряно. Так рождается гордыня — из понимания того, что помог, раскрыл, заставил, показал… Пусть и совершенно случайно.       — Как жаль, что я не могу сейчас разделить с тобой весь восторг, — продолжал он. — Отпусти. Пожалуйста.       Тобирама погладил его по щеке — ласково, почти нежно. Улыбнулся, хотя Изуна этого не видел:       — Ты выздоровеешь. И я всё-таки покажу тебе шторм.       Легко взбежать вверх по округлому боку дракона. Поддержать Учиху под локоть, помогая удержать равновесие. Не дать своему творению и сотой доли свободы, зато совершенно пижонски заставить его притереться боком почти к самому борту корабля. Опустить на палубу, в надёжные руки Хаширамы. И хулигански усмехнуться прямо в лицо Мадаре, приглашающе взмахивая рукой:       — Покатаемся, Учиха?       Боль. Отчаянье. Бессилие. «Что ж ты сердце-то выдёргиваешь? Показываешь, что настолько восхитительное мне никогда не достанется?». Усмешка. «И ведь это даже не мои мысли. Я просто тень себя прежнего, доверху набитая человеческим дерьмом».       Мадара, ни секунды не сомневаясь, усмехнулся в ответ и прыгнул на дракона. Сложил печати, поднимая две быстрые волны. Он владел всеми стихиями, но использовать их в бою просто не привык. Волны, как два быстрых пса, закружились вокруг, утягивая за собой другие волны.       — А можно мне тоже? — восторженно блеснул глазами мальчишка-юнга.       — Смоет! — расхохотался Тобирама, коротким взмахом руки заставляя дракона сорваться с места.       Плеснуло знатно, корабль не опрокинуло, но моряков с ног посбивало. Дракон освободившейся пружиной взрезал волны, нырнул, подскочил вверх. Тобирама снова хохотал, вокруг кружили волны, вызванные Мадарой, то и дело пробегали разряды — но в сторону корабля шли лишь отголоски. Остальное уходило в открытое море.       Хаширама прижал мокрого и холодного как ледышка Учиху к себе, стараясь согреть. Команда давно уже бросила попытки управлять кораблём, пережидая буйство стихии. Кто-то прерывисто молился, кто-то бросал испуганные и злые взгляды на парочку «бакенеко», кто-то даже смотрел с восхищением. Капитан прокашлялся, подходя ближе к замершим у борта «пассажирам».       — Не слышал я раньше, чтобы кошки умели с водой ладить.       — Он и не умел, — откликнулся Хаширама.       Моряк, проникнувшись, замолчал. Изуна уткнулся в плечо Хаши, наблюдая тепловым зрением, как Мадара, как всегда пламенный, рассекает по холодным волнам. Легко, свободно, полностью отдаваясь происходящему безумию. И совершенно не обращая внимания на него.       И правильно. Пусть хоть он живёт.       — Всему своё время, — вдруг тихо, почти напевно сказал Хаширама. Вроде бы в воздух, но не оставляло ощущение, что он шепчет прямо на ухо. — И всякой вещи под небом… Время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить; время плакать и время смеяться; время умирать и время воскресать… Время войне и время миру. Мы долго воевали, Изуна. И ещё дольше — теряли. Я верю, что теперь время находить. И время воскресать, — Сенджу прижался губами к виску.       Изуна кивнул и решил, что сейчас как раз время рыдать. А Хаширама обнимал его, позволяя прятать лицо на плече, размеренно поглаживал по спине, окутывал спокойным, надёжным ощущением силы, так непохожим на бушующий рядом ураган.       И почему-то рыдать рядом с ним было совсем не стыдно.