***
Дождь полоскал высокую траву над берегом озера возле Вызимы. Сбежать из города, подальше ото всех, спрятаться среди камышей, сжаться, как тугая пружина — а после собраться с силами, выстрелить, доказать всем, что о тебя нельзя вытирать ноги. Вернон сидел, обнимая подобранные к груди колени и наблюдал, как с волос на лоб и губы лилась вода, собравшая в себя поднятую в воздух летней жарой пыль. Холодные струи стекали за ворот старенькой рубашки, порывы ветра заставляли дрожать и стучать зубами. Босые ноги, касавшиеся посиневшими пальцами дернутого рябью озера, замерзли настолько, что капли дождя стали казаться теплыми. Вернону было одиннадцать лет. Неприкаянный, ненужный отпрыск эльфки-проститутки, случайно понесшей от проезжего вояки, брошенный на улице на посмешище, оставленный под насмешками и тычками более старших детей. Эльфы приносили потомство редко. Рождение Вернона Роше было чудом. Поэтому он никогда и не любил чудеса. «Шлюхин сын», «Ублюдок», «Остроухий выблядок». Сосед, пекарь Герберт, почему-то сжалившийся над парнишкой, дал ему свою фамилию — Роше, выправил бумаги у ипата. Иногда он забирал замерзшего на улице паренька к себе, давал ему кусок ароматного, свежеиспеченного хлеба и стакан молока, разрешал согреться, но в сытую жизнь свою пускал ненадолго — у самого семеро по лавкам сидело. И снова — улица, снова — смех и тумаки, пинки в худые бока с острыми ребрами. Потом — вернуться в маленькую темную комнатенку неподалеку от дешевого борделя, к измотанной матери, которой не было до него почти никакого дела. Вернон Роше не знал любви. Он не понимал, что это такое — любить или когда любят тебя. Он носил в себе только тягучую пустоту в душе, смешанную с ненавистью. К ухмылявшимся эльфам, которые презирали маленького anad enel. К людям на улице. К себе самому — за то, что решил появиться на свет. Из кармана появился сворованный давеча на рынке складной нож. Вернон сглотнул, решительно схватил себя за навершие острого уха и, зажмурившись, резанул. Было трудно, куда тяжелее, чем он думал. Нож увязал в коже, хрустел в хряще, было даже не больно — просто противно, просто страшно. Но Вернон Роше уже тогда был не по годам упорным. Один уголок, скользкий от крови, упал в озеро. По шее заструилась вода, смешанная с кровью. Вернон поднял облитые красным, липким, пальцы ко второму уху. Со вторым получилось быстрее — можно сказать, был опыт. Второй красный клочок кожи улетел в заросли камыша. А потом настигла и запоздалая боль — острая и пронзительная, отдававшаяся где-то внизу позвоночника, заставившая стиснуть зубы, чтобы позорно не разрыдаться. Нож с залапанной кровавыми пальцами ручкой упал под ноги. Вернон зажал изуродованные уши грязными руками и истошно заорал. Никто его не услышал. Вернон Роше вырос, научившись не верить никому: ни людям, ни эльфам. Он всегда скрывал остатки доказательств своей принадлежности к Старшему Народу — сначала под длинными волосами, потом — под нашлемником, позже, уже служа у Фольтеста — начал прятать голову под изысканным головным убором, модным в те времена среди знати. Когда он убивал скоя’таэелей, он расправлялся не только с жестокими, безжалостными разбойниками. Он будто раз за разом убивал свое тщательно спрятанное ото всех прошлое — но никак не мог добить до конца. Может, и продолжал бы, но... Но кому в наступившие времена были интересны «белки»? Вернон Роше сипло выдохнул — старая боль вернулась, принудив крепко сжать зубы, чтобы не заорать голосом того всеми брошенного маленького мальчика, убежавшего к берегу озера. И кто сказал, что пережитое так просто забыть? Вода Понтара пенилась под тугими струями из свинцовых небес, дублет и шаперон насквозь промокли. Под сапогами начал оплывать вниз размокший глинистый берег. Роше попятился, сжимая рукоять меча у пояса. С приступами слезливых воспоминаний пора было заканчивать и возвращаться в лагерь. В лицо мело дождем, вода текла под ноги, раскисшая глина заставляла скользить, едва удерживаясь на ногах. Роше также незаметно вернулся, как и уходил. Лагерь размело непогодой — он не встретил никого на тропе, которой вернулся от реки. Вот и славно. Посреди шатра стояла лужа, натекшая с дырявого потолка. Роше скинул мокрую одежду, хрипло, натужно откашлялся и вытянулся на жесткой постели. Вернон Роше криво улыбался. — Прекрасная погода, — голос появившейся у входа в шатер Бьянки скрипел, как несмазанное тележное колесо. — Парни бунтуют. Сегодня удалось разогнать, но что будет завтра — не знаю. — Сейчас война, Вэс, — ответил Роше, садясь. — Можно снести пару ретивых голов. В назидание. Я был у реки. Нильфов пока не видно. Но мы понимаем, что это «пока» — это очень временно. — Надеюсь, в такую погоду они все-таки не решатся притащить подкрепление. Побоятся сапожки пачкать, — фыркнула Бьянка. — Я бы ни в чем не был уверен, — покачал головой Роше. — Когда врага слишком долго не видно и не слышно, это начинает беспокоить. — По пути утонут, да и хрен бы с ними, — хрипло засмеялась Бьянка, потом зашлась лающим кашлем. — Да, с неба еще один Понтар вылился, — кивнул Роше. — Впрочем, в этом есть плюс — нас не подожгут ночью. В этом есть минус — мы тоже не сможем никого поджечь. — Это точно. А мы планировали? — Запалить с подветренной стороны хутор на той стороне этого сонного притока — единственное, что я могу устроить с тем количеством людей, что у меня есть, — мрачно ответил Роше. — Для полноценной атаки на черных нас слишком мало. Мы слишком слабы — настоящие герои остались там, на выжженном дотла правом берегу Яруги — потому что шли они первыми, встречали смерть открытой грудью. Выжили те, которые плелись в арьергарде или прятались по кустам. Да и последняя вербовка среди местных мало чем помогла. Так что там несут эти ублюдки? Роше поднял глаза на девушку. Бьянка пожала плечами: — Не нравится, что отсиживаться тут приходиться. Что они еще могут нести? — И что, у них есть другие предложения? — усмехнулся Роше. — Нет, но потрепать языками они завсегда горазды. — Разрешаю резать особенно длинные, — сказал Роше. — В военное время с трепачами и предателями не церемонятся. Кое-кто, кажется, предпочел об этом забыть. Роше поежился, достал из-под настила бутылку темного стекла и сделал глоток, поморщившись. — Выпей, — протянул он пузырек. — Страшно слушать, как ты кашляешь. — А это вообще что? — Бьянка снова закашлялась, но подошла ближе. — Какая-то краснолюдская отрава, — Роше все еще протягивал флакон. — Помогает не срубиться окончательно. Выпей. Разваливаться нельзя. Через два дня мы уходим к Новиграду. А потом — возможно, что и в последнее сражение за нашу Родину. Ветер снова рванул навершие шатра, и из прорехи прямо на голову Бьянки пролилась скопившаяся в складке ткани дождевая вода. Материлась Бьянка затейливо, перемежая ругань кашлем, разрывавшим легкие почти пополам. Наконец, взяла флакон, глотнула. И последовал новый поток ругани. — Горько, — кивнул Роше, — но действенно. Вытрись. И кинул Бьянке старое одеяло, лежавшее в ногах настила. Она снова разделась до пояса, принялась растираться, бранясь на погоду. Роше отвернулся, снова сваливаясь в одолевавшие его в последние недели невеселые раздумья. Краем глаза он наблюдал за промокшими сапогами Бьянки, которая топталась в раскисшей от воды земле. — Откуда у тебя ссадина на шее сзади? — вдруг спросил он. — Понятия не имею, наверное, мечом получила. Или чем-то оцарапалась. — Пропускаешь удары, — Роше недовольно покачал головой. — Никуда не годится. — Я по крайней мере, тренируюсь, — вспылила Вэс. — А не шляюсь по кустам и не вздыхаю на луну, свалив все дела на других. — Это ты кого имеешь в виду? — мрачно спросил Роше, тяжело поднявшись с жесткого настила. Взгляд глубоко посаженных темных глаз сверлил Бьянку, укутавшуюся в одеяло, насквозь. Он подошел ближе, совсем близко, почти толкнув плечом — но неожиданно ловко миновал, обогнул слева и тяжелыми шагами промерил полшатра в другую сторону — почти до накренившейся от ветра опоры. В его шатре не было почти никакого скарба — жесткий деревянный настил, служивший постелью, пара сундуков, срубленный пень, служивший стулом. На пне лежал сырой дублет, который, даже если его и надеть сейчас, не принес бы спасительного тепла. Роше поежился и кашлянул в кулак. — Все сейчас раздражены, Бьянка, я понимаю, — хрипло произнес он. — Для такого не место и не время. В тебе говорит обида — это неприемлемо. Сейчас нельзя позволять себе эмоций. Никаких, кроме желания отвоевать Темерию — вот где должна быть страсть, где должны быть мысли! Ты позволяешь себе лишнее. Ты снова забываешься! Ты говоришь с командиром тоном, который недопустим. Я думаю о вас всех! Думаю о Темерии! Вы же думаете каждый лишь о собственной заднице! Роше начал закипать. Тяжелый кулак впечатался в опору палатки, заставив ткань задрожать и вылить внутрь еще порцию воды. — Непозволительно, — сипло выдохнул он. — Особенно — тебе. — Почему это? — с вызовом спросила она. — Потому что мне не застит глаза нелепое желание геройски сдохнуть? Потому что я вижу, что с той кучкой бродяг, что обретается вокруг нас, даже одну деревню у нильфов не выбить, не то что отвоевать королевство? Потому что нет того, ради кого стоит ее отвоевывать. Нет короля — нет и королевства. Нильфгаард наступает. И пусть... Мы ничего не можем сделать, кроме как метаться по лесам. Мы убьем десяток, им на замену тут же придет сотня. Мы перебьем сотню, потеряв всех — придет тысяча, и будет эта тысяча каплей в черном море сил Нильфгаарда. Я не вижу плана, который приведет нас к победе, потому что победы нет. — Нет никого, кроме нас, Вэс, — повернулся к ней Роше. — Если ты хочешь все бросить — я никого не держу. Только не попадайся мне потом на глаза — у меня с предателями разговор короткий. То, что ты говоришь, заставляет меня сомневаться. Сомневаться в тебе, Бьянка, — и он наградил девушку еще более тяжелым взглядом. Он снова прошелся по шатру, сложив на груди руки. — Шанс для нас, для Темерии — это присоединиться к походу Радовида. И я все еще надеюсь, что Наталис пробьется с подкреплением. Других вариантов нет. — Значит, сложим головы, только и всего, — кивнула Бьянка. — Умрем свободными... И что там еще кричали «белки» обычно? — Я готов умереть за Темерию, — произнес Роше сквозь зубы. — И пожертвовать всем, чем придется. — Как и Йорвет... Смешно, правда? Гоняться за «белками» только для того, чтобы через пару лет оказаться, подобно им, сидящими в лесу партизанами, готовящими последний бой превосходящему по числу противнику, захватывающему родину? — У нас хотя бы есть родина, — усмехнулся Роше. — Которая пала под гнетом невероятно сильного захватчика. А мы все еще мечтаем ее отвоевать? — Верно, — кивнул Роше. — И что тебя смущает? Бьянка, ты пошла за мной на юг. Ты стояла с нами до последнего, до тех пор, пока Темерия не пала, а теперь что переменилось? Ты отвернешься от нас в решающий момент? Не ожидал, — дополнил Роше глухо. — Нет, командир, я же обещала идти за вами до конца. — Я надеюсь, — ответил Роше. — Но не верю уже никому. Даже тебе. Над палаткой снова тяжело грохнуло громом. Вернон Роше тяжело вздохнул и обернулся — одеяло лежало прямо на мокрой земле. Бьянки в шатре уже не было.***
Вэс влетела в свою палатку, пылая гневом настолько, что промозглая сырость мигом испарилась, как показалось. — Не верю... — бормотала она, падая на холодную сырую постель. — Даже тебе. Когда несколько лет назад Роше вытащил ее из лап «белок», ни он, ни она не знали, что по прошествии стольких лет Бьянка Вэс, как девчонка, влюбится в командира «Синих полосок». Он посылал ее на опасные задания, и то, что она порой там делала, сложно было назвать образцом целомудрия. Приходилось и трахаться со всякими жирными боровами, чтобы потом прирезать, приходилось и по борделям шататься, вытягивая информацию из подвыпивших клиентов. Резать глотки эльфам, не моргнув и глазом. Это все словно осталось в другой жизни, когда все было хорошо. А теперь он словно сошел с ума. Темерия... Темерия... Кому нужен этот клочок земли? Он потерян, пропал. Его было не отвоевать у Нильфгаарда. А Роше словно ничего не видел. И та ночь... Вэс уткнулась в мокрую подушку лицом, остужая пылавшие щеки — всего лишь одна, ничего не значившая для него ночь. А она на что-то надеялась. Всего лишь глупая девочка, предложившая себя — отчего б не попользоваться? — Дура... Ты просто дура… Скрипнула лежанка — из-за раскатов грома и воя ветра Бьянка не услышала шагов вошедшего, и как тот сел рядом. — Я не договорил. С рубахи Роше текла вода. — Что еще? — Бьянка выпрямилась, сложив руки на коленях. — Я привык чувствовать тебя за спиной, Вэс, — хмуро сказал Роше. — Но если ты решишь уйти — ты можешь уйти. Надежды и впрямь... немного. В последнем бою за судьбу Темерии я пожертвую всем, ты это знаешь. Но я не желаю встретиться с необходимостью жертвовать тобой, — и он выразительно посмотрел на девушку. — Решай. — Почему я? — спросила она. — Почему вдруг моя жизнь что-то для тебя значит? Роше усмехнулся, всматриваясь в вздрагивающий от ветра полог. — Я не знаю этого слова, Вэс. Извини. Впрочем... я привык делать, а не говорить. Это вернее. Спи, — он слегка сжал руку девушки, встал и вышел прочь, оставив за спиной лишь запах дождя, ворвавшийся внутрь из-под открывшегося полога шатра. Она смотрела непонимающе. Что это значит? Поманил надеждой и ушел? Или он вообще ничего такого не имел в виду? Оттолкнул ведь наутро… Голова разнылась, в висках что-то кололо — не прошла даром случившаяся в свое время встреча с плашмя приземлившимся на череп боевым топором. Пришлось стиснуть ладонями виски и замереть, это всегда помогало. Постель была мокрой насквозь, пришлось найти более-менее сухое место на земле в углу, постелить одеяло и попытаться уснуть, свернувшись клубком. Вэс разбудили возбужденные возгласы. После того, как она проворочалась почти полночи, заснув лишь под утро, она с трудом заставила себя встать — несколько раз снова проваливалась в сон, просыпалась, а чужие голоса гудели в голове, причудливо перемешиваясь, но, в конце концов, их гул окончательно вырвал ее из дремы. Она села на подстилке, поежившись — одежда и постель все еще были сырыми, хотя в прохудившийся шатер вовсю лезли нахальные лучи солнца. — Роше, мать твою за ногу, ты как не умел объяснять дорогу, так и не научился, — раздавался снаружи странно знакомый голос. — Все мозги себе выел, нахер, пока тебя нашел. Слонялся тут всю ночь по округе под дождем, не спал толком. А у меня в фургоне, между прочим, кожа — ценная и дорогая, куда дороже, чем твоя тухлая задница. Потому что на сапогах я монету зашибаю, а от тебя, мудозвон ты молью траченый, одни проблемы. Голос Роше отозвался, хотя поначалу и зайдясь приступом сырого кашля: — Но ты ведь справился, Талер? А значит, не так уж я херово и объясняю. — А еще у тебя почерк, как будто письмо тролль жопой корябал, — ответил скрипучий голос. — Иди обниму тебя, хер ты мантихорий. Зазвучал хриплый смех Роше и звуки сильных хлопков, после чего Талер проскрипел что-то типа: «Удушишь же, тварина», и тоже рассмеялся.***
Бьянка выбралась наружу, взъерошенная, сонная, кашляющая. — О, — Талер, чей монокль поблескивал под солнцем, раскинул в стороны руки. — А вот еще одна. Давай и тебя обниму, курица белобрысая. — Сам ты... петух, — Бьянка нехотя позволила себя обнять. — Будь ты мужиком, Вэс, я бы тебе сейчас по яйцам заехал, — усмехнулся Талер. — За такое оскорбление. Петухами знаешь кого кличут? Но я-то не такой, нет — вот уж какую мазель обиходить, это да. — Мазели будут после войны, Талер, — оборвал его Роше. — Пойдем, расскажешь новости — если есть. — И когда это у меня не было новостей, Роше? — картинно удивился шпион. — Пошли. — Бьянка, — коротко скомандовал Роше и кивком приказал следовать за ними. Они ушли за скалы, закрывавшие стоянку, нашли уже успевший высохнуть ствол поваленного дерева и устроились на нем, пытаясь каждый просушить на солнце вымокшие сапоги. — Есть вести от Наталиса? — Роше задал самый главный вопрос, вовсе не пытаясь ходить вокруг да около. Талер покачал головой. — Я уехал из Горс Велена с пару недель назад. — ответил он. — Письма получал только от тебя. От Яна — ни вестей, ни его самого не видел. Глупо было надеяться, Роше, нильфские кордоны теперь стоят через каждый пяток верст на любом большаке. А болотами идти — само по себе погибель, на болота карт еще не нарисовали, не говоря уж о нечисти, что там водится. Не так уж и просто добраться до Оксенфурта с того берега Понтара в наши дни. — Но, как я посмотрю, странствующему сапожнику помех не было, — мрачно ответил Роше, глаза которого потемнели. — И то правда, — сверкнул золотым зубом Талер. — Пока есть солдатня, умелому сапожнику найдется работа. Если хочешь, твою рванину так затачаю — не узнаешь, а возьму по-свойски и темерскими оренами, не новиградскими кронами. Да у тебя и их не водится, могу предположить. — Откуда бы... — ответил Роше. — В кармане давно дыра, так что похожу и в драных сапогах. Что в Вызиме, Талер? Какие новости доходят? — Император там, — протянул шпион. — Говорят, пляшет нынче Белое Пламя в бывшем дворце Фольтеста, строит свои черные, так сказать, планы. Завелась, по слухам, при нем чародейка — тоже черная, что твоя ворона. Эмгыр от помощи магиков никогда не отказывался. Не то, что некоторые, что в Третогоре залупу греют, — Талер хмыкнул, сплюнув на землю. — Хотя теперь Нильфгаарду и магические ухищрения не слишком нужны. Живой силой задавит, нахер, выдохнуть не успеешь. — Я в курсе, — мрачно произнес Роше. — Про Велен я сам все знаю, а что дальше? — Нильфские лагеря в деревнях, что еще, — сказал Талер. — Некоторые отряды, правда, перебрались поближе к реке: играют с реданцами в пограничные стычки, переправляются через Понтар, торчат в каком-нибудь хуторе, а потом отходят обратно. Велен, гнилой обрезок, конечно, до сих пор никто не заграбастал, но это временно, сам понимаешь. Они займут каждый клочок земли, не сегодня — так завтра. Не знаю, на что ты надеешься, Роше. Ковир пошлет Радовида нахер. Аэдирн уже не придет. Лирию спалили к херам, одни дубы с висельниками вдоль дорог стоят. Вердэнские не знают, в какое пихательное отверстие Эмгыру дать позабористее. На что ты надеешься, я тебя спрашиваю? Роше тяжело вздохнул, разрывая носком сапога спекшуюся глину. — Должен быть выход, Талер. Надежда на свободный Север... — Северу пизда, Роше. Уж извини. Открой глаза, тебе их твоя шапка закрывает так, что ты собственного хера не видишь, — оскалился Талер, набивая трубку. — Нет больше Темерии и не будет — во всяком случае, в том ее виде, которого ты жаждешь. Времена изменились. Если хочешь подставить задницу Радовиду — валяй, я тебе в этом не помощник. Придумаешь что поумнее — зови. — О, как ты заговорил... И куда ты теперь? — спросил Роше. Талеру хотелось врезать по зубам, но Роше остерегался ссориться с довольно надежным информатором. Да и что бы не нес Талер, ехидно прищуривая глаза, Роше знал, что тот верен Темерии, несмотря ни на что. Поэтому Роше хмыкнул и ничего не возразил на выпад старого шпиона. — В Новиград, — Талер потянулся, смачно выпустив клуб дыма. — Вот где раздолье свободному человеку, Роше. Работа, деньги, информация опять же. Кончай херней страдать, Вернон, грозить голым кулаком рыцарю в черных латах забавно только, будучи героем старинных книжек. В жизни тебе этот кулачок быстренько на суставы раздербанят. Распускай свою облезлую кодлу и думай, Роше. Если мозги еще не вышибло. Надумаешь — приезжай в Новиград. Буду ждать. — Вот и проваливай, — глухо сказал Роше. — Только трубку докурю, — усмехнулся шпион. — И в дорогу. Большак размыло, а до Новиграда путь нелегкий. Бывай, командир. Талер встал с бревна, вытер пальцами нос и подпрыгивающей походкой отправился в сторону лагеря. Роше сидел пару минут с каменным лицом, сжимая побелевшие кулаки, потом зарычал, вскочил и пнул валявшийся неподалеку камень так, что тот со свистом улетел в заросли дикого шиповника, выгнав оттуда стайку серых мелких птиц. — Холера... — процедил он сквозь зубы и снова рухнул на бревно, стиснув виски ладонями. — Какие будут мысли? — спросила Бьянка. — Послезавтра мы едем в Новиград. Мысли будут потом, — ответил Роше, вздохнул и устремил взгляд к реке. — У нас кончается провизия, Вэс, — покачал головой он. — Надо будет прошвырнуться до ближайшей деревни, раздобыть еду. Вечером, после заката. А еще, как мне кажется, этот мудак мне далеко не все рассказал. Поговорю с ним с глазу на глаз, пожалуй. Роше соскочил с бревна и бегом отправился к лагерю — перехватить Талера, пока тот не уехал. Вернулся в лагерь он, будучи весьма воодушевленным, и с парой новых сапог под мышкой. Что бы Талер там не болтал, он не забывал друзей. Вернон Роше — тоже.