Трава над Понтаром

В приказ отступать не хотелось верить. Роше не имел склонности обсуждать приказы — и того же требовал от своих людей. Но в тот день он был категорически не согласен. — Я не побегу в тыл, как крыса, — прошипел он. Коннетабль Наталис, с перебитой рукой, привязанной к груди, покачал головой. Их отдавили от Яруги, прогнали через разоренный Содден, за их спиной стоял испуганный Марибор — а дальше... Дальше только Вызима. И бесчестие. Так считал Роше, который, шатаясь от усталости, скрипел зубами от злости в шатре коннетабля. — Мы уже не выстоим, Вернон, — произнес Наталис. — У нас нет людей. Остались считанные калеки, изможденные боями, обозы с тяжелоранеными, оружие, которое уже никуда не годится. Надо было отступать сразу, как только мы сдали Яругу. — За три дня? — Роше горько усмехнулся. — Позор... за три дня... в клочья, в ошметки... А теперь ты предлагаешь и вовсе развернуться и бежать, подставив Нильфгаарду голые спины? Пусть шпигуют нас стрелами, пусть жгут брошенные нами деревни и хутора — это предлагаешь сделать? — Иногда нужно сдать позиции, чтобы перегруппировать силы, — возразил Наталис. — С тем количеством бойцов, которым мы располагаем, нам не выбить нильфов даже из ближайшего села. Надо уходить, Роше. — Куда? — хрипло произнес Роше. — Боюсь, что пришло время просить помощи у Радовида, — ответил Наталис. — Другого не остается. Черная волна сомнет нас через день или два, и тогда у Темерии не останется шансов. — А с Радовидом они есть? — Ты ли это говоришь, Роше? — рыкнул Наталис. — Надежда есть всегда. И шанс для Темерии встать на ноги. Мы не сдаемся, Вернон, мы делаем шаг назад, чтобы потом сделать вперед два сразу. Собрать еще силы. Попросить помощи у Редании — объединиться, выступить против черных единым фронтом. Или, конечно, можем сейчас проявить нахер не нужное геройство и сгинуть в лесах у Марибора, пытаясь бесплодно сопротивляться многотысячному войску. Что ты выберешь, Роше, смерть без надежды или возможность все вернуть? Ты стоял со мной под Бренной, Роше, ты должен понимать, что сломать один прут проще, чем целый пучок. — Выбора как-то маловато, — усмехнулся Роше. — Его нет, — отрезал Наталис. — Завтра мы снимаемся и уходим к Понтару. Это не бегство, Вернон. Это — стратегия. Роше вернулся в своей шатер и без сил повалился на лежанку. Стратегия... Он помнил, как из десятков кораблей на берег Яруги хлестало черное войско. Как горела земля, как один за одним летели наземь обезглавленные тела. Как хрипели раненые, пытаясь поймать высохшим горлом последние в их жизни глотки провонявшего кровью и металлом воздуха. Черные кони, черные шлемы, гордые знамена над высотами, деревнями — мощные волны, смывавшие темерских бойцов, как песчинки с морского берега. Не помогало ничего — ни, мать ее, стратегия, ни тактика, ни безрассудное геройство, ни увещевания, ни приказы, ни угрозы. Их гнали прочь от реки, вглубь страны, гнали легко, почти без усилий — на место одного убитого черного тут же вставали двое. Наутро он, приказав остаткам своего отряда отступать, прятал глаза, впервые в жизни страшась увидеть осуждение в глазах измочаленных бойцов. Слово в слово повторив доводы Наталиса, он почти в них поверил. Почти. Ему больше ничего не оставалось. Каждый сделанный ими шаг назад стоил Вернону Роше года жизни. Каждую версту, на которую они отступали, тут же занимали нильфы. Когда до Роше дошла весть о том, что Вызима сдалась — он ушел в лес и колотил кулаком в ствол старой сосны до тех пор, пока не треснула рукавица, обнажив сбитые в черное костяшки пальцев. Мало-помалу и остальные темерские армии, вслед за Второй Армией Яна Наталиса, разделенные, расшвырянные по лесам и болотам, сдавали позиции — страна склонила голову перед Эмгыром, деревня за деревней, город за городом. Остатки бойцов регулярной армии, сопровождаемые крепкими, решительно настроенными кметами, ушли в леса, развязав партизанскую войну против нильфгаардцев — и сопротивлялись, как могли. Вернон Роше не желал никому кланяться. Единственный, перед кем он преклонял колено, был мертв. А значит, Вернон Роше только и мог, что смотреть вперед. Конь, сжевав молодое яблоко, довольно всхрапнул и лизнул Роше руку. Роше перекинул через седло дорожные мешки и окинул взглядом взъерошенный лагерь. До Новиграда — день и целая ночь пути, а после Роше узнает, какую цену ему надо будет заплатить за свободу родины. Он решил пока ехать один, поговорить с Радовидом с глазу на глаз, а лишь потом — принять решение. — Командир, — один из бойцов «Полосок», статный, обманчиво красивый Кароль протянул ему мешок со снедью. — Вам в дорогу. — Не надо, — покачал головой Роше. — Вам и так жрать нечего. Я сам разберусь. Проголодаюсь — пристрелю какую-нибудь дичь. — «Белку», например, — осклабился “Полоска”. — Говорят, около Оксенфурта есть пара стоянок. Роше досадливо отмахнулся, проверяя подпруги. — Они делают, как бы это ни звучало удивительно, часть нашей работы, — сказал Роше. — Устраивают диверсии и нильфам тоже, когда вдоволь награбятся реданских обозов. Никогда бы не подумал, что окажусь с ними по одну сторону. Хотя, идти рядом — не значит, идти в одном направлении. — И то верно, — кивнул темерец. — Хорошей дороги, командир. — Вернусь с новостями, — ответил Роше, пожимая ему руку. — Роше! — Бьянка, запыхавшаяся и всклокоченная, выскочила на дорогу. — Как же так? Ты ведь говорил, что мы снимемся и поедем к Новиграду все вместе? Ты даже не велел сворачивать лагерь, в чем дело? — Ты слышала Талера, — кисло ответил Роше, взбираясь в седло. — Наталис не придет. Хрен знает, что с ним, может, уже давно в нильфской тюрьме крыс кормит. А я в письме обещал Радовиду отменный темерский отряд и двух опытных командиров. Сулил отлично обученный батальон, а привести готов разве что неполный взвод уставших и отвратительно настроенных недобитков. Я еду один. И отвечать за свои посулы буду сам — по всей строгости. — Но он — не твой король... — покачала головой Бьянка. — Не мой. Но я обещал, — резко ответил Роше. — Остаешься за меня. Если доведется вернуться — вернусь через пять дней, шесть — самое большее. Если не вернусь... Разберешься. — Я? — опешила Вэс, чувствуя, как предательски мокнут ладони. — Ты, — хмуро ответил Роше. — Это война, девочка. Иногда и подростку приходится командовать армией — если того требует ситуация. Она еще что-то бормотала ему вслед, но Роше пришпорил своего бурого и вскоре скрылся за клубами пылищи, поднятой копытами скакуна. Это война, девочка. Возможно, поначалу ты опешишь и начнешь пороть ерунду. Возможно — испугаешься и отдашь командование в другие руки, но потом непременно заберешь обратно, когда схлынет паника и вернется способность мыслить. Ты сможешь. Когда-то ты уже смогла.

***

— Командир, до последней тварины — все, — отирая куском зеленой эльфьей тряпки окровавленный меч, Фенн вывалился из дверей покосившейся кметской избы. Они накрыли небольшой отряд скоя’таэлей в разграбленной деревне и потратили почти полную ночь на зачистку — впрочем, как бы остервенело застигнутые врасплох «белки» не сопротивлялись, ни одной остроухой морды в живых не осталось. — Отлично, — Роше только что выдернул кинжал из шеи пытавшегося улизнуть через задний двор скоя’таэля, и тот еще хрипел, вращая покрасневшими глазами и хлюпая струей крови, бившей из разрезанной глотки. — Запалим к чертовой матери? — осведомился Фенн. — Остынь, Фенн. Осмотри дом сначала, — покачал головой Роше. — Эти бляди стали в последнее время брать пленных — на потеху. Выкалывают глаза по одному, вырывают ногти, ломают пальцы, на лбу выжигают ругательства. Иногда — даже отпускают, чтобы изувеченный кмет своим сородичам продемонстрировал, на что способны благородные Aen Seidhe. Роше брезгливо сплюнул на землю. Эльф у его левой ноги, наконец, перестал дергаться и обмяк, глаза его медленно стекленели. — Есть, — коротко ответил боец и снова нырнул в дом. Роше устало сел на колоду во дворе, вяло окинув взглядом остывшую деревню. Скот давно был перерезан и сожран, на дубе у дороги болтались висельники, уже почти съеденные воронами, некоторые из тел были утыканы эльфьими стрелами с цветным оперением — мертвецов расстреливали на забаву, чтобы просто поупражняться в меткости. Судя по тому, что стрелы из осклизлых трупов никто вынимать не спешил, «белки» собирались стоять в этой деревушке и дальше. Собирались. Да не собрались. Роше усмехнулся и полез за пазуху за кисетом. — Командир! — Фенн высунулся из чердачного окна, откашливаясь. — Тут девка! Запуганная — смерть, даже не визжит, только в угол утыкается и трясется. Вытащить? — Обожди, — Роше тяжело поднялся. — Я сам. Она жалась в углу темного, пыльного, захламленного чердака — тощая, как жердина, с коротко срезанными белыми волосами — женщины в скоя’таэльих отрядах тоже коротко стригли головы, опасаясь вшей и того, что длинные космы запутаются в решающий момент и помешают драться. На ней не было видно следов побоев или истязаний, она была вполне прилично одета — в разноцветные эльфьи тряпки, не по размеру, но крепкие и справные. Увидев Роше, она тихо зашипела, натягивая на худые колени длинную рубаху. — Тише, — он поднял руку в упреждающем жесте. — Я ничего тебе не сделаю. Она зажмурилась и завыла, пряча голову в руках, а ногами заелозила по полу, подымая клубы рыхлой домовой пыли. — Уймись, — рявкнул Роше. — Что, небось наговорили тебе остроухие, что солдаты таких, как ты, побывавших у «белок» в плену, насилуют и вешают вверх ногами? Она заверещала, мотая головой и швырнула в Роше внезапно подвернувшуюся крышку от котелка, пытаясь забиться дальше в угол. — Да охолонись ты, девка! — Вернон отбросил ногой расшатанный табурет, к которому она уже тянулась, и крепко притиснул ее трясущиеся плечи к стене своим предплечьем, второй рукой сжав дрожавшие кисти. — Ничего я тебе не сделаю! Просто расскажешь, что знаешь, и я тебя отпущу домой. Где ты жила? Она мелко замотала головой и прохрипела: — Не помню... далеко... наверное. Нету уже ничего, нету, — и тоненько завыла, заливая слезами грязные щеки. Из-под зажмуренных синих, льдистых глаз потекла сажа — веки были ярко раскрашены, по-эльфьи, вызывающе. — Куда ее домой? — сказал торчавший в люке чердака Фенн. — Свои же селяне за овином оттрахают во все отверстия до вывороченных кишок и вздернут за то, что с эльфами якшалась. Сам знаешь, какое к скоя’таэльим «подстилкам» нынче снисхождение. Девка, прижатая Роше к стене, уже навзрыд хрипела, давясь слезами, ее колотила дрожь, а с прокушенной губы на подбородок полилась тонкая алая струйка. Роше крепко прижал ее к себе, с трудом нащупал у бедра фляжку с краснолюдским спиртом и насильно влил ей в рот несколько глотков. Она закашлялась и покраснела, а темерский командир снова вдавил ее в себя и попытался уговорить: — Ну тише, тише... Никто тебя не тронет. Я обещаю. Поедешь с нами в Вызиму, там решим, что с тобой делать. Никто не тронет тебя, говорю, прекращай трястись. Они над тобой издевались? Она замотала головой: — Нет... — Странно-то как, — отметил Фенн. — А к чему такая милость? Она после, оклемавшись и успокоившись, все рассказала. Роше вез ее в своем седле, крепко держа впереди себя — она почти не могла сидеть прямо от голода и пережитого страха. Роше удивлялся ее речи — чистой и правильной, нисколько не грубой, как у простых кметок. Потом удивился и ее истории — было чему, хотя Роше давно зарекся чему-либо удивляться. Она была дочкой городского врача, который, ведомый лишь одному ему понятным благородным порывом, внезапно взял жену, дочь-подростка и маленького сына, и отправился на захудалый хутор — лечить и помогать, заслышав, что по деревням бродит холера. Не дождался он ни холеры, ни признания со стороны новых соседей — не прошло и недели, как деревню спалили «белки», вырезав сельчан, и рафинированного городского лекаря — в том числе. Убили его жену, сбросили вниз головой с крыши ради потехи маленького сына. А белокурую и синеглазую дочку уже было утащили за околицу — на потребу, чтобы по очереди глумиться, пока она навсегда не обмякнет под чьей-то потной тушей, измотанная болью и страхом. Но один из скоя’таэелей заметил, что в хате лежат какие-то инструменты, стоят привезенные из города снадобья в банках темного стекла. — Знахарь? — он ткнул труп хозяина хаты острым носком сапога. Девчонка неуверенно кивнула, белая от ужаса. — Лечить? — указал на нее эльф, пытаясь подобрать нужные слова на всеобщем. — Болезнь. Лечить? — Немного... — сжалась девчонка, пытаясь спрятаться от взгляда мутных темных глаз за углом давно остывшей печи. — Caemm, — эльф дернул ее за руку, едва не выдернув локоть. Склянки, бинты и инструменты он сгреб в сумку и тоже забрал с собой. Девочка и впрямь что-то умела — подсматривала за отцом, когда тот принимал больных, помогала, слушала, что он говорит. «Белки» увезли ее с собой, и она, боясь за свою коротенькую, ненужную жизнь, согласилась их врачевать — как умела. — И сколько ты у них жила? — Роше пытался править коня как можно ровнее, чтобы обессилевшая девушка не рухнула оземь. — Два года, — ответила она. — Сколько? — переспросил Роше. — Два года, — повторила девушка. — Я умею перевязывать, лечить лихорадку и золотуху, складывать сломанные конечности. Им нужен был лекарь. Они меня кормили и одевали. Не трогали. Прятали. Не знаю, почему. — Как тебя зовут? — решил спросить Роше после пары минут молчания. — Ves, — ответила девушка. — Снежинка, — едва улыбнулся Роше. — Это так тебя «белки», верно, прозвали. А отец-то тебе какое имя дал? — Бьянка, — с усилием вспомнила девушка. — Сколько тебе лет? — Восемнадцать, — сказала она. — Кажется… Конечно, никуда отправить Роше ее не мог. Ей попросту некуда было идти. Село давно было сожжено, в городе больше никого не осталось, а бросить девчонку на улице Роше не решился — слишком сильны были собственные воспоминания о том, как он сам когда-то скитался по грязным переулкам, пытаясь найти под ногами хотя бы черствый сухарь, чтобы унять острую боль в сведенном голодом животе. Поэтому он сделал то, что было ему под силу — выучил, а после принял девчонку в отряд. Парни, конечно, заголосили — негоже тащить в особый отряд бабу, и толку от нее не будет, и разлад начнется — изголодавшиеся в походах мужики вряд ли оставили бы пусть даже и такую тощую, зашуганную девку своей сомнительной милостью. Роше взял ее под свою опеку. Учил сам. Тренировал сам. К счастью, девчонка оказалась из тех, чье тело быстро откликалось на нагрузки — через какое-то время она вполне сносно владела мечом, а обнаруженная в ней природная ловкость со временем обещала сделать из нескладного подростка неплохого бойца. А позже в девчонке обнаружился и характер. — Командир, — она поскреблась в его дверь как-то поздно вечером, когда остальные «Полоски» разбрелись по комнатам того старенького дома на окраине Вызимы, что служил им казармой. — Что такое? — Роше оторвался от горы документов, едва не сбив локтем чадившую свечу. — Скажите, — она прикрыла дверь и неуверенно притерлась к косяку, — что надо сделать, чтобы... они так ко мне не относились? Роше понимал, о чем была речь. Он вздохнул и задумчиво сказал: — Находясь среди мужчин, чтобы быть более или менее в безопасности, у тебя есть два выхода. Первый — найти себе любовника, тогда какое-то время он будет тебя защищать. Но потом, если решит выкинуть прочь, рискуешь пойти по рукам — остальные решат, что где был один, там и другой пройдет, а то и целый отряд. — А какой второй? — сглотнула Бьянка, мотнув головой. — Заслужить уважение. Самой стать мужчиной, если так можно сказать, — серьезно произнес Роше. — Драться на равных. Не гнушаться грязной работы. Принимать все невзгоды, забыв о том, что у тебя сиськи под камзолом. Но это, конечно, труднее, чем греть чью-то койку. Выбирай. — Я выбрала, — спокойно ответила она. Теперь Роше не сомневался, что когда-нибудь вполне может доверить ей отряд. Бьянка никогда его не подводила, и он был уверен, что не подведет и впредь — несмотря даже на то, что она ему в сердцах наговорила пару дней назад, грозовой ночью. Всем иногда свойственны слабость и сомнения, что само по себе преступлением не является, главное — вовремя засунуть их в задницу. Слабость. Стоило ли считать то, что случилось между ним и Бьянкой в его шатре тогда, слабостью? Роше снова и снова старательно пытался загонять свои размышления на этот счет куда подальше, отвлекаясь раздумьями о судьбе страны и о том, как все же уговорить Радовида поддержать истощенную войной Темерию, но предательские мыслишки всплывали вновь и вновь, как топляк на озере. — Это неправильно, — сам себе сказал Роше, выезжая из перелеска на широкую дорогу, что вела к переправе через небольшую речушку. Около моста уже маячила пара пикейщиков в красно-белом. — Это была минутная слабость, — снова произнес Роше, дернув плечами. — Сейчас война. Нельзя ни привязываться самому, ни привязывать к себе другого. Никто не знает, когда начнется последний бой. А дурная привязанность может заставить в решающий момент струсить и свернуть не туда, поддавшись порывам сердца, которое голове — не товарищ. К черту. Сейчас война. И Вернон Роше решительно направил скакуна к мосту, выискивая за пазухой заветный конверт с печатью Радовида, надеясь, что он сможет сослужить ему пропуском через кордон. — Куда прешь? — лениво перегородил ему дорогу реданский вояка. — В Новиград, — Роше протянул письмо. — Приглашение Его Величества Радовида V. Усатый реданец лениво пробежал глазами по бумаге, поковырял сургучный оттиск и, лизнув палец, мазнул по печати на письме. — Кажись, не подделка, — он пытливо оглядел темерца с ног до головы. — Темерский, что ли? Как звать? Роше недовольно кивнул, удерживая танцевавшего на месте коня, и с усмешкой произнес: — Эмгыр вар Эмрейс. В письме есть мое имя. Читай, если еще не разучился. Вернон Роше, следую к королю по общим делам Редании и Темерии. — Вот вас еще не хватало, погорельцев херовых, — проворчал стражник. — Сами нильфов пропустили, а теперь ползаете на карачках, помощи просите. А за такие шутки нынче и на шибеницу попасть недолго. Или нарваться, чтоб язык подкоротили. Роше стиснул зубы, но ссориться со стражниками на первом же реданском кордоне было бы чересчур непредусмотрительно. — У меня приглашение от короля, — повторил он, глядя сонному вояке прямо в глаза с набрякшими веками. — Пропустишь? — Да проваливай, — сквозь зубы произнес реданец. — Надеюсь, король пошлет вас пинком обратно через Понтар, чтоб до самой Яруги летели, вспоминая, как нильфам жопы подставили. Роше выхватил из вялых пальцев протянутый ему обратно конверт и рванул по мосту, скрипя зубами от ярости. Пару лет назад он бы скормил ублюдка щукам под этим самым мостом. Но времена, увы, настали другие, да и солнце уже начало клониться к границе леса, намекая, что надо успеть до темноты добраться до ближайшей деревни и найти ночлег. Попадаться в одиночку волкам или шнырявшим по здешним лесам остаткам «белок» Роше не собирался. Скоя’таэли хоть и ненавидели нильфов самой черной ненавистью, но расправиться с проезжим dh'oine хотя бы для того, чтобы забрать отличного каэдвенского скакуна, снять сапоги и оружие, не преминули бы, несмотря на сомнительную сопричастность общей цели. Роше дал коню в бока, пуская того рысью — на галоп скакун уже был не способен. Темная громада леса начала отдаляться, дорога вывела в пшеничное поле, а вдалеке забрезжили огни селения. Там были ночлег, еда и коновязь. Нужно было отдохнуть — Роше понимал, что встреча с королем в Новиграде вряд ли принесет ему много приятных моментов. Вернон Роше катал в кармане пару последних новиградских крон. Надо было что-то придумать.