***
— А мне обязательно уезжать так далеко? — Анаис покорно подставила светлые прядки под большие острые ножницы дворцового цирюльника. — Я... я не хочу, я боюсь, капитан Роше… Вернон сел перед ней на корточки и, вовсе не заботясь о субординации, погладил девочку по плечу. — Надо, Анаис. Надо, моя королева. Там вы будете в безопасности. Если и туда явится война — то значит, что уже нигде защиты не найти. Это место — наша последняя надежда. Как и вы, Ваше величество. — Но... я не хочу отправляться туда без вас... — на глазах девочки заблестели слезы, а тоненькие пальцы принялись вздрагивать, комкая подол платья. — С вами поедут мои люди, — постарался успокоить ее Роше. — Самые верные, самые преданные и вам, и Темерии. Мы выдадим вас за мальчика, оденем в мужскую одежду и отправим тайными тропами, чтобы успеть поскорее, пока сюда не добралась война. Вывернувшись из-под ножниц, Анаис кинулась на шею Роше и громко разрыдалась. Вернон, ласково оглаживая тоненькую, хрупкую спинку, бормотал ей какие-то успокаивающие слова — немногие, которые знал, ворошил мягкие волосы, что с одной стороны уже были отрезаны по уши. Вскоре, проревевшись, девочка выпрямилась, вытерла руками мокрые глаза и решительно произнесла: — Хорошо. Потому что это нужно Темерии, да? — Да, Ваше Величество, — кивнул Вернон Роше. — И вам. Ее увезли еще до рассвета, сонную, одетую в мальчишеское платье, в простом обозе, коими обычно пользовались беженцы, что ринулись в те дни прочь от Вызимы, испугавшись вестей о том, что Нильфгаард ступил на правый берег Яруги у Бругге. Возницей выступил Эйкрахт, здоровенный, крестьянского вида детина, который пришел в новые «Полоски» одним из первых — Роше был уверен, что в случае, так сказать, затруднений он сможет защитить Анаис, а рожа его, простая и круглая, не увенчанная еще несмываемым отпечатком работы на тайную королевскую службу, не привлечет на большаке много внимания. — И запахни поплотнее ворот, Бьянка, — недовольно произнес Роше, последний раз обследуя обоз. — Твоя татуировка, мягко говоря, едва ли уместно выглядит на груди достопочтенной жены обанкротившегося купца. Вэс недовольно затянула плотнее завязки непривычного платья и поправила простой коричневый чепец, который надвинула почти на брови, чтобы скрыть шрамы. — А так? — спросила она? — Лучше. Но еще лучше, если тебя просто никто не увидит. И не услышит, — усмехнулся Роше, передавая девушке письмо. — Это для матери Нэннеке. — Когда вы уходите? — тихо спросила Бьянка. — Через пять дней, — ответил Роше. — У тебя будет шанс нас догнать где-нибудь около Марибора. Если поторопишься, конечно. Вам надо добраться до святилища, пока осенние дожди не размоют дороги. Эйкрахт с гиком хлестнул вожжами, и кони нехотя пошли, увлекая за собой истошно скрипевшую повозку под бедным тряпичным пологом. Обоз влился в скорбную, унылую череду таких же убогих экипажей, что тянулись по разбитой дороге от Вызимы в направлении мирной еще Редании. До Элландера было дней десять пути, если дороге удастся просохнуть — и если без происшествий. Вернон Роше никогда до этого не молился Мелитэле. Но сегодня он простыми, незамысловатыми словами, без всяких славословий, попросил ее, чтобы происшествий не было.***
Роше и Геральт вывалились из таверны, очутившись в объятиях душной ночи. От нагретых за день каменных стен тянуло жаром, из сточных канав тошнотворно несло слежавшейся гнилью и дохлятиной. — Ты уверен, что ее не будут искать? — тихо спросил ведьмак, пытаясь надышаться сырой духотой. — А кому ее искать, Геральт? — ответил Роше, пиная носком сапога выступавший из брусчатки камень. Камень поблескивал гладко натертым боком — видимо, не один посетитель таверны «Лиса и незабудка», притаившейся в глубине новиградских переулков, вот так шлифовал его, выйдя освежиться. — Эмгыр забрал Темерию и так, не спрашивая у королевы согласия. Так что, как партия для династического брака она уже никому не интересна. Мне важнее, чтобы ее жизнь была вне угрозы до тех пор, пока я не смогу ее забрать — стоить отдать нильфгаардским сволочам должное, святилища и храмы они не трогают. — А зачем же их трогать, Роше? — покачал головой Геральт. — Куда проще заставить служителей и фанатиков перетягивать на нужную сторону податливый до проповедей, темный и покорный народ, распевая дифирамбы новому правителю. Только вот Нэннеке никогда на это не согласится. — Мать Нэннеке никому их и не посвящала никогда, — усмехнулся Роше, — дифирамбов, имею в виду. Она была всегда вне власти, не касалась ее, не пыталась играть в политику — хотя ее личное влияние в Элландере и по сей день переоценить сложно. Мне приходят нет-нет вести из святилища: все в порядке, ведьмак. Да и кому нужно отдаленное горное святилище, наполненное полоумными богомольными девками? Вызима взята, Геральт, остальная Темерия Эмгыру интересна лишь как удобная, очищенная от сопротивления дорога до Редании. — Так уж и очищенная? — Геральт бросил на Роше выразительный взгляд, который напрямую обвинял темерского шпиона в наглом лукавстве. — Конечно, нет, — кивнул Роше, криво улыбнувшись. — Наши партизаны изрядно нильфам крови портят. Темерцев так просто черными шлемами не запугать, Геральт, надо будет — и с последней лопатой на врагов попрут. Не считая, конечно, тех отбросов, что за нильфские подачки готовы сапоги лизать. А потому темерские герильясы неприятны нильфам не меньше, чем когда-то — регулярная армия. — А «белки»? — А что — «белки» — хмыкнул Роше. — Кому сейчас вообще интересны «белки»? Может — разбежались, может — нильфы их перебили, кто знает. Союзничать с черными белки не возьмутся — было, если помнишь, когда-то одно нелицеприятное дельце… — Да кто ж не помнит, — кивнул Геральт. — Странное дело... получается, ты теперь со скоя’таэлями в одной лодке гребешь? — В одну сторону, Геральт, — возразил Роше. — Но не вместе. Они-то, конечно, на нильфов злы, но войну против людского племени не забыли — лишь отложили на время. Мы вернемся к старым спорам позже — когда Темерия вновь будет свободной. Геральт тяжело вздохнул, но ничего не сказал. Роше понимал, что значил этот вздох — ведьмак, как и многие вокруг, не верил в то, что эта свобода когда-нибудь будет возвращена. А Вернону Роше просто было не во что больше верить.