Трава над Понтаром

— Я вам что сказал? Проваливайте обратно на передовую, нечего тут отираться! Да встану я, встану сам, убери свои лапы. Сгружай воеводу. Мы с Ярре дотащим — нам все равно по пути, а вы возвращайтесь, даэрляндские себе сами пинка под зад не дадут, помочь надо будет. Да держи же, Ярре! Что значит — не можешь? У тебя целая здоровая рука, а по нынешним временам, брат, это — роскошь. А, холера! Жди здесь, я сам допру… Полог госпитальной палатки вздернулся вверх, пуская внутрь пятившегося спиной вперед темерского офицера-арбалетчика, что тянул за собой массивную тушу в доспехах, голубые полосы на которых уже успели замызгаться следами крови и разводами смешанной с багровой жидкостью пыли. Мило Вандербек, больше известный как Русти Рыжик, недовольно поморщился, обтирая руки, и кивнул бледной как смерть Марти Содегрен: — Ишь, посмотри на них. Жопой вперед в госпиталь засовываются. Никакого, Марти, уважения, никакого пиетета. А ведь офицер офицера приволок, как я погляжу, а не ландскнехт простого собрата-пикинера. Темерец хрипло ответил, чуть качнувшись — со лба его вниз устремилась струйка темной крови, которую он хладнокровно слизнул языком, едва та коснулась верхней губы, лопнувшей, покрытой струпьями: — Воевода Бронибор, командир вызимской пехоты. Забирай. — Ты, что ли? — усмехнулся Русти, кивком приказывая санитарам грузить закованное в латы тело на стол. — И кузнеца позовите... Сам не расковыряю. Уж больно у этого полосатого жука крылья тяжелые. — Три раза, — усмехнулся арбалетчик, вытирая уже полной ладонью бежавшую из-под вмятого шлема кровь. — Он. За спиной раздался скрежет инструментов, перемежавшийся с матом кузнеца и тихими вскриками Иоли, которая, в конце концов, чуть покачиваясь, устремилась к выходу, задев темерца плечом. Тому хватило — он покосился, будто тонкое деревце под ветром Саовины, и начал сползать на пол. Русти покачал головой, наблюдая, как синеют и без того бледные губы, очерченные предательским треугольником. — А если ты — не воевода и не Бронибор, то кто? — Вернон Роше, — коротко ответил арбалетчик, пытаясь ухватиться за полку с чистой перевязкой. — Лейтенант роты стрелков. Какая тебе разница? — Разница исключительно в дальнейшем удобстве рекогниции, — невозмутимо ответил низушек. — В сопутствующих нам нынче условиях я предпочитаю, чтобы мои ассистенты понимали меня как можно быстрее и дословнее. А имя, лейтенант Роше, самое что ни на есть короткое и удобное средство для указания нужной персоны. — Ты давай, латай командира, — снова с трудом выпрямившись, произнес арбалетчик. — А я... постою и подожду. — Постоишь, как же, — вздохнул Русти и, степенно возвращаясь к столу, к ножкам которого кузнец уже скинул несколько погнутых пластин воеводиного доспеха, изрек: — Как закончишь, займись шлемом лейтенанта Роше. Боюсь, что если шлем упомянутого бравого вояки был ему сегодня поутру впору, мы с Шани даже вдвоем его с головы оного милсдаря не слущим. Ты работай, работай. А милсдарь Роше пока постоит... о, уже, как я вижу, полежит и подождет. Шани, пилу для трепанации далеко не убирай. Вдруг пригодится? - ...а это, обрати внимание, Шани, преинтересный образец. Fata auribus truncus*. Весьма интересно... А с первого взгляду и не скажешь, не скажешь — видать, из эльфов матушка была, а не отец, иначе б щетина не росла, а челюсть была бы уже. Кстати, вот здесь, Шани, если соблаговолишь пощупать — характерная впадина. Да, прямо около этого вполне сносного шва, который ты так лихо наложила. Сносный, говорю, но есть, куда стремиться. Потрогай, потрогай, не бойся, он ничего не чувствует — Марти его надолго от этой способности избавила. Такая ямка, Шани, имеется только у Старших Народов. И у эльфов она наиболее выражена. Craniologia, Шани, великая наука — дайте мне в руки ваш череп, и я вам поведаю почти все о вас, даже то, что вы желали бы скрыть. Например, отрезанные эльфьи уши. Здесь прихвати. Хорошо. Следующий. ... когда Вернон Роше, наконец, смог усесться на койке, почти не мучаясь головокружением, он довольно хмыкнул и, осторожно нагнувшись, принялся искать сапоги и оружие. — Куда?! — кинулась к нему тоненькая девица в чепце сестры милосердия. — Лежите, милсдарь, нельзя вам… — Нельзя — что? — хмуро спросил Роше. — Вставать, — растерянно ответила санитарочка, не решаясь приблизиться и умять своевольного пациента обратно в матрац. Пациент был куда крупнее, а тяжелый взгляд темных глаз из-под края повязки вполне красноречиво говорил, что усердствовать даже и не стоит. — Да? — усмехнулся Роше, который уже вполне твердо стоял на ногах, почти даже не держась за спинку койки. — А я вижу, что можно. Я же стою. — Но... — замотала головой девушка, выискивая глазами хоть кого-нибудь покрупнее и посильнее. — Куда ж вы… — «Белки», сестричка, ждут, — ответил Роше, пытаясь перебороть метание красных кругов перед глазами. — Соскучились, наверное. Это у вас война закончилась. У меня — нет. Осторожно отстранив санитарку с дороги, Вернон Роше медленно пошел к выходу из госпитальной палатки, сражаясь с накатывающими приступами тошноты. Битва под Бренной ознаменовалась триумфальной, хоть и пришедшей по скользкой от крови дороге победой войск Севера. Вторая нильфгаардская война окончилась, возможно — только на время. Для Вернона Роше, который, будучи бойцом особого подразделения, созданного для борьбы со скоя’таэлями, встал в решающей битве плечом к плечу с простыми вызимскими пехотинцами воеводы Бронибора, война и не думала прекращаться. — Ну что, пяток дней отдохнул, — сказал Роше сам себе, щурясь от слишком яркого солнца. — Пора за работу. — ... это было в марте. В ноябре или, может, уже и в новом году, точно не помню, он возглавил отряд. А весной нашел меня... — Бьянка и Четырнадцатый уже с полчаса лежали в придорожных кустах, ожидая, когда по дороге, что вела к старому мосту, перестанет туда-сюда шататься реданский разъезд. — Странно с его стороны было оставить тебя в живых и притащить в отряд, — хмыкнул Четырнадцатый. — После двух лет у «белок»-то… — А что странного? — переспросила Бьянка. — Наверное, на мне крупными буквами написано было, как я их ненавижу... Отряд скоя’таэлей остановился в давно заброшенной деревушке на границе леса — люди отсюда бежали к северу, к реданским границам, спасаясь от войны. Побросали почти все, забрав с собой лишь самые нужные пожитки, оставили нараспашку двери бедных хат. — Я расположусь здесь, — Гаэрет аэп Криххад пинком отворил косо висевшую в петлях дверь. — Девку привяжите куда-нибудь. Да покрепче, а то разоспитесь в тепле, подонки, а она слиняет. — Не слиняет, — ухмыльнулся высокий скоя’таэль со стянутыми кожаным шнурком на затылке светлыми волосами. — Сделаю так, что далеко не убежит, даже если попытается. — Только не усердствуй, братец, — Гаэрет вошел внутрь, брезгливо поморщившись. — Она нам еще пригодится. Ну и воняют же эти людишки... Как в свинарне. Светловолосый втолкнул Бьянку в хату, за плечо оттащил в дальнюю комнату и, больно стянув в запястьях руки, привязал их к торчавшей из стены железной скобе. — Удачно-то как, — удовлетворенно произнес скоя’таэль. — Как будто знали, что в этой хате доведется скотину держать. Да только, поди, и не подозревали, какую именно. Еще пара «белок», что ввалились следом, грохнули хохотом и захлопали по коленям, радуясь удачной шутке. Бьянка забилась в угол, стараясь пристроить руки так, чтобы их можно было хоть немного расслабить. Мизинцы начали слегка холодеть, лишенные свободного тока крови, и девушка взмолилась, пытаясь перекричать гортанный гогот эльфов: — Ослабь веревку хоть немного, Галарр, иначе к утру пальцы отвалятся. Прошу, я же никуда не сбегу… — Не сбежишь, это ты верно заметила, — Галарр присел на корточки, вытаскивая из ножен тонкий острый кинжал. — Сейчас ослаблю. Только устрою еще кое-что, чтобы ты наверняка никуда не смылась. Резкими движениями он сдернул с ног девушки короткие сапожки, бросив в угол. Бьянка сжалась и похолодела, увидев вблизи своих босых, стертых на пятках ступней начищенное лезвие. — Не надо... — зашептала она. — Я же никуда не денусь. Полная деревня ваших, лес рядом, куда мне бежать? — А кто тебя знает, дрянь малолетняя? — оскалился Галарр. — Я из-за тебя на виселицу не хочу. Лезвие сверкнуло, заставив Бьянку зажмуриться, сверкнуло еще раз. По ступням заструилось теплое. Боли почти не было, но девушку взялось крупно, нервно колотить, она попыталась отстраниться, упираясь пальцами ног в пол, и тут объявилась боль — острая, раздирающая, а пальцы скользнули по размазанной на грязном полу крови. Бьянка тихо, тонко завыла, пряча лицо в затянутый паутиной угол. — Галарр, если она к утру кровью изойдет, Гаэрет тебя благодарить по-другому будет, — заметил один из скоя’таэлей, прислонясь к дверному косяку. — Да и кто тебя потом от поноса лечить возьмется? — Не изойдет. Я неглубоко. Так, царапинка — чтобы рыпаться и не думала. К утру затянется, — хищно улыбнулся Галарр. — Пошли отсюда. Найдем себе хату подальше от хлева, где скотину держат. Веревку, впрочем, он так и не ослабил. Бьянка повалилась в угол, дрожа от холода и пережитого страха, подобрала под себя израненные ноги. Голоса в хате затихли, со скрипом закрылась дверь в сенях, и Бьянка, тяжело вздохнув, решила попробовать уснуть. Во сне было не так страшно. Иногда ей даже снилось детство, сытое и спокойное. Отец, пропахший йодом и карболкой, мягкие руки матери, смех маленького брата. Бьянка полюбила ночи, потому что можно было заснуть и хотя бы на какое-то время отрешиться от окружавшего ее вязкого кошмара. — Эй, — она даже не услышала мягких шагов, и, испуганно дернувшись, открыла глаза. Гаэрет наклонился к ней, изучающе разглядывая светло-зелеными, почти желтыми глазами. Она устало посмотрела на эльфа, склонив голову к неровной стене: — Есть хочется. Командир хмыкнул и выпростал из кармана горсть сухарей. — На. Больше ничего нет, — высыпал ей их в протянутые лодочкой ладони. Девушка поднесла горку мелко наломанных кусочков ко рту и принялась жадно поглощать их, как голодная собака, подталкивая неподатливые обломки пальцами к сухим губам. После — вылизала солоноватые от пота крошки и вытерла губы рукой. Длинные шершавые пальцы внезапно скользнули по ее шее от ямочки промеж ключиц к подбородку, заставив в недоумении замереть. Искривились в странной полуулыбке пунцовые тонкие губы, обнажая ряд мелких зубов, желтых от табака. — Хорошенькая, — понизив голос, произнес Гаэрет. — Снежинка... Не бойся. Свистнув, нож рассек веревку, и пальцы болезненно заколола разбегавшаяся кровь. — Не бойся, — повторил Гаэрет, сминая нетерпеливыми пальцами худую спину Бьянки под вышитой эльфской рубахой, слишком для нее просторной. — Приласкай меня… Она почти не боялась того, что случилось после, хотя это было и больно. Она куда сильнее боялась сопротивляться — хотя жизнь ее и казалась сплошным мраком без толики надежды, расставаться даже с таким существованием почему-то не хотелось. Через месяц она попросила отвести ее в лес, где нашла и собрала несколько травок, которые, как ей когда-то удалось подслушать в разговоре подружек матери, «решали проблемку». Заварила плохой, подванивавшей болотом водой и выпила. Потом было гораздо больнее, чем тогда, под жилистым телом командира, который, даже не сняв сапог, овладел ей на грязном полу кметской хаты. Во второй раз она пила отвар уже в склизком предвкушении боли, унимая дрожь в руках, памятуя, как в прошлый раз трое суток лежала, почти не способная шевелиться, и как издевались скоя’таэли над подстеленным под нее тряпьем, залитым кровью. В третий раз было уже все равно. В четвертый и пятый — тем более. А через некоторое время необходимость пить гадкий отвар как будто бы и отпала сама собой. — А потом он у меня на глазах отрезал пальцы на ногах у пойманной кметской девчонки. По одному, привязав ее к столбу возле овина. Пугал меня так, чтобы не пыталась сбежать. Намекал, что сделает то же самое, если только попробую. А когда мы попались отряду Роше... — Пошли, Гаэрет! Брось ее тут, хрен с ней — если не найдут, то спалят вместе с деревней. Если найдут — то сначала пустят по рукам, а потом повесят, никто ее и слушать не будет. Выматываемся отсюда, пока у скотного двора Бриасс и его братья «синих» сдерживают! Она лежала в пыли захламленного чердака, сотрясаясь страхом — у шеи источал холод острый тонкий нож, а огонь почти желтых глаз, распаленных яростью, прожигал насквозь. — Она нас выдаст, — прошипел Гаэрет. — Она же все слышала... — Мы уже далеко будем, если сейчас успеем уйти по задам, — ответил второй, тянувший командира за плечо. — Или режь ее уже, и дело с концом. Только заорет ведь, тут же «синие» прискачут на голос... Пошли! Гаэрет промедлил еще несколько невыносимо длинных секунд, внезапно резко ударил девушку рукоятью в висок — в глазах Бьянки потемнело, и сквозь пелену ускользавшего сознания она услышала, что эльфы уходят. Руки почти не болели — Гаэрет всегда связывал ее не очень туго. Наверное, любил. — Теперь я понял, — хмыкнул Четырнадцатый, кривясь от лезшей в нос сухой травы. — Реданцев, кажется, нет. Завалились, поди, дрыхнуть в перелеске. Можем идти? — Можем, — согласилась Бьянка и шмыгнула в темноту. Скрипел и угрожающе шатался старый деревянный мост над чернильно-густой рекой, по воде волокло теплом и сыростью. Вдали желтели огоньки занятой нильфами деревни, обманчиво мирные и уютные. Бьянка плотоядно ухмыльнулась, по привычке проверяя арбалет за спиной. Разведка — она всякая бывает. — Смотри, — они устроились за небольшим всхолмьем неподалеку от хаты, около которой стояли черные холеные лошади. — Кажется, штаб. Точно, гляди — бригадный штандарт висит. Подойдем ближе? — Да, я первая, — кивнула Бьянка и, умело лавируя меж густых ночных теней, рванула к приоткрытому окну большого деревянного дома. Четырнадцатый неслышно скользнул за ней. Едва дыша, они устроились под приставленными к стене старыми досками, пытаясь уловить обрывки разговоров. — Что они там балакают? — шепнул почти одними губами Четырнадцатый. — Ни рожна не понимаю… — Старшая Речь. Нильфы же... Я понимаю. Заткнись. В избе, судя по всему, в разгаре шел допрос. Округлый, словно обкатанные речные камни, нильфгаардский говор сменила всеобщая речь — спокойно задавал вопросы какой-то «черный», истерично, взвизгивающе отвечал перепуганный кмет. — Не знаю, милсдарь, никаких партизанов... Никаких не знаю. Живем себе тут, скотину водим, огороды сеем. Оружиев не имеем тяжелее лопаты, клянусь Вечным Огнем, милсдарь, пусть он мне штаны спалит, если хоть словом соврал. — Я уже трижды это от тебя слышал, — холодно сказал нильфгаардец. — Только вот разведчики наши докладывают, что поблизости стоит отряд герильясов. Им надо где-то брать еду. Где-то лечить больных и править оружие. Где, спрашиваю я тебя, если не здесь? — Да кто ж его знает, милсдарь, туточки еще два хутора неподалеку, можа там... Погодьте. Видали кое-кого, да. Видали несколько дней назад. Плелись какие-то давеча со стороны Оксенфурта, не нашенские и не реданские. Странные, сталбыть. — Где видели? — в голосе нильфгаардца прорезались стальные интонации. — Здесь? — Нет, куда уж, не здесь. В Стылых Липках, милсдарь. Три версты отсюда, в сторону города. Я там у кума был, кум мой — бондарь превосходный, бочки я у него забирал. И видел там... Странные, говорю, не по-нашенскому одетые. Мешки какие-то тащили, да. Большие мешки, тяжелые. — Понятно, — мрачно произнес «черный». — Вурро, отведи его на задний двор. Награди, так сказать, за содействие. Кмет, внезапно осознав суть причитавшейся «награды», заголосил, топоча по доскам пола, после раздались звук тяжелого тычка и скрежет, который обычно сопровождает волочащееся по полу тяжелое тело. Бьянка и Четырнадцатый замерли под своей фанерой, слушая, как неподалеку от них захлебывался собственной кровью незадачливый информатор, встретившись с «наградным» нильфским кинжалом. Шум в избе затих, отзвучали тяжелые шаги кованых сапог, и двое темерцев, наконец, рискнули покинуть свое укрытие и скрыться в темноте, направляясь обратно к реке. — Дело дрянь, — мрачно сказала Бьянка после того, как они пересекли шаткий мост, насажав в руки по пятку заноз каждый. — Когда вернется Роше — надо снимать лагерь. В Стылых Липках наше расположение сдадут с потрохами. Гниль трусливая... Не узнает он, конечно, темерских мундиров. Падла… — А когда вернется Роше? — вздохнул Четырнадцатый. — Сказал, через пять дней, — пожала плечами Бьянка. — А на деле — кто ж его знает… — Есть у меня, знаешь ли, одно соображение, — задумчиво протянул Четырнадцатый. — Это ведь не дело, что они теперь про Седые Залупки знают. — Стылые Липки, — поправила Вэс. — Да... Наверняка нильфы туда завтра же попрутся. А тамошние под пытками быстренько нас опишут как следует. В деталях, у кого на носу какая была бородавка. Откуда пришли, куда ушли, сколько хлеба позаимствовали. — А это нехорошо, — Четырнадцатый сорвал былинку и привычно принялся извлекать из дупла в зубе остатки ужина. — Полная дрянь, — согласилась Бьянка. — А ветерок-то с запада. Как по заказу. — И дождя уже два дня не было. — Предлагаю по-скоя’таэльи. Запалить, а если кто возьмется разбегаться — перестрелять. — Хороша у тебя наука, — хмыкнул наемник. — Пошли. * Отрезанные эльфьи уши (лат)