Власть над своей судьбой

      Цель, «Чешуя Ламии» или месть — всё это казалось неважным. Райджиншу не ушли от могилы Эвергрин ни сразу, ни на следующий день.       Лаксас ясно, до секунды точно помнил, как они хоронили её. Неглубокую яму в сухой земле, потому что копать было нечем; то, как Бикслоу на руках принёс тело Эвы и набросил сверху плащ, но никак не решался закрыть краем ткани её лицо; как он сам не мог разжать ладонь, чтобы бросить первую горсть земли; как вместо земли на плащ падали белые цветы, которые собирали они вдвоём, а Фрид стоял неподвижно и молча, не реагируя даже тогда, когда его касались, и по его щекам катились слёзы; а потом — всё-таки земля и камни, высокий холмик камней, и на нём снова веточки белых рододендронов; то, как Бикслоу заставил Фрида отвернуться от могилы и увёл туда, где они оставили вещи.       Потом всё до вечера осталось в памяти мутным туманом. Кажется, они что-то ели — кажется, рунник отказался от еды. Не кажется, точно — сбросили трупы разбойников в реку, чтобы гниющее мясо не привлекло диких зверей.       Время пропадало в никуда, заполнялось желанием ни о чём не думать, не вспоминать, не пытаться понять — чья вина? Хоть Лаксас и сказал, что справился бы сам, но понимал, чувствовал – это не так. Раненым против трёх противников он не выжил бы, если бы не вмешательство напарника. Его жизнь – или жизнь Эвы.       Фриду снились кошмары, он просыпался с криком, и Лаксасу безумно хотелось заткнуть его, сделать что угодно, только бы не слышать имени Эвергрин.       «Как старик с этим справлялся?»       Он ненавидел, когда его сравнивали с дедом — но сейчас не мог не сравнивать сам себя. Хотел стать мастером гильдии, значит? Быть мастером — и это в том числе. Нести ответственность.       «Маги Хвоста феи должны уметь сами за себя постоять», но в то же время… Мастер должен заботиться обо всех.       А он не смог. Не справился.       Он ошибся, поддался эмоциям: гневу и желанию кого-нибудь обвинить, чтобы не думать о том, какова доля его собственной вины. Он командир, и он привёл отряд сюда. Были ли его действия причиной случившегося, или от него ничего не зависело?       Как бы там ни было, он совершил ошибку, когда обвинял Фрида. А тот отстранился, даже не пытался защититься, и как будто уходил всё дальше, всё меньше реагировал на то, что происходит с ним и с другими. Лаксас не хотел его видеть, не хотел с ним говорить — потому что тот был напоминанием о том, что случилось.       ...его жизнь – или жизнь Эвы.       Бикслоу пытался говорить с ними обоими; Лаксас не знал точно, чем кончился разговор с рунником — кажется, скорее даже не начался, — но он сам мог только сорвать на напарнике бессильную злость, и тот, уловив это, вовремя отступил. То, что связывало их всех, рассыпалось, будто карточный домик, и он не знал, как это удержать.       Стоило учиться у старика, пока ещё было время, не так ли?       Эти дни остались в памяти мутным пятном. Менялась погода: небо то горело ясной лазурью, то затягивалось тучами, ветер то стихал, то хлестал резкими порывами, ночью от реки тянуло прохладой, порой под утро от воды поднимался туман, — и Лаксас замечал её только потому, что замечать что-то ещё было хуже. Он не хотел видеть, как Фрид сидит на земле у могилы — тот вообще не отходил бы от неё, если бы Бикслоу не утаскивал его к костру. Не хотел думать, что делать дальше, как им быть, куда идти. Зачем теперь куда-то идти?       Но, несмотря на это, Лаксас хорошо запомнил момент, когда мысль, что всё уже упущено, прочно проросла в голове: ничего нельзя сделать, и остаётся только погружаться на дно и пытаться забыть. Он был в полушаге от того, чтобы действительно поверить в это. Сдаться и сдать своих. Признать поражение на весь остаток жизни. (Недолгий, наверное.)       Тогда ему приснилась Полюшка с метлой, и она надрала ему задницу.       Причудливые формы принимает подсознание, когда нормально достучаться до сознания не может… Дурацкий, абсурдный сон вытряхнул Лаксаса из топкого болота, в котором он, сам того не заметив, увяз.       Он чуть не подвёл всех снова.       Он должен был поговорить с Фридом. Хотя бы сейчас попытаться исправить свою ошибку, иначе — в рёбрах скреблась прочно засевшая там тревога, — слишком дорого придётся заплатить за нежелание поступиться гордостью, за стремление кого-то обвинить, как будто это сделает потерю менее болезненной. За бездействие и попытку забыть.       Он дождался, пока Бикслоу уйдёт собирать дрова, потому что при нём говорить не хотел. Ощущение, что этот разговор может оказаться самым сложным из всех, которые ему когда-либо приходилось вести, было сродни страху. Что он может сказать? Как подобрать нужные слова? Он задумался, что бы сказал Макаров, как поступил бы — как мастер гильдии. Но, кажется, он слишком плохо знал своего деда, потому что не мог ответить себе, как.       Он мог полагаться только на себя. На свой небольшой и в чём-то даже ущербный опыт. На стремление сохранить хоть что-то.       — Нужно поговорить, — тихо сказал он руннику, опускаясь на землю рядом с ним. Не совсем рядом — не влезая в личное пространство, хотя уж сейчас-то это, наверное, не имело смысла. Но Фрид не любил бесцеремонных вторжений в личное пространство, и казалось важным уважать его желание.       — О чём? — Фрид поднял на него равнодушный взгляд. Он рисовал руны — палочкой на земле, — и Лаксас не мог уловить в узоре никакого смысла, то ли потому, что слишком мало в этом понимал, то ли потому, что смысла действительно не было.       — Сам знаешь, — уронил он коротко и сухо, потому что не мог заставить себя говорить длиннее.       — Об этом не нужно говорить, — голос Фрида шелестел мёртво и ровно.       — Нужно, — Лаксас положил ладонь ему на плечо, еле удерживаясь от того, чтобы стиснуть пальцы до синяков и крепко встряхнуть. Чтобы добиться хоть чего-то живого — хотя бы возгласа боли. — Я жалею о том, что сказал тебе после боя.       — Ты имел полное право.       — Нет.       Никто не имеет права. А он — особенно, потому что он тоже…       — Я не могу — не имею права — судить, правильно ты поступил или нет, — слова царапали мгновенно пересохшее горло, их приходилось выталкивать силой. — Здесь вообще нет правильного или неправильного. А самое важное — это уже свершившийся факт. Изменить ничего нельзя, и нам с этим жить. Нам обоим, Фрид, потому что именно из-за меня ты не успел добраться до Эвы.       Вот он и сказал это. То, что уже и так понимал, будучи произнесённым вслух, отозвалось вспышкой нематериальной боли под рёбрами.       Фрид смотрел прямо на него, но глаза оставались пустыми. Он всегда хорошо умел держать лицо, скрывать эмоции, но сейчас — другое. Пугающая пустота. Даже если бы он снова плакал, было бы проще и понятнее, хотя Лаксас ненавидел чужие слёзы и никогда не знал, что с ними делать. Но слёз не было – с того дня, как они похоронили Эву.       Лаксас никогда не думал, что его может напугать взгляд одного из напарников.       — Оставь меня, — сказал Фрид, и его голос походил на шелест песка в песочных часах. В часах, которые отсчитывали их время — почти иссякшее. — Пожалуйста, просто оставь.       Уже ничего нельзя сделать?       Лаксас выполнил его просьбу. А потом взял у вернувшегося Бикслоу топор — пятна крови въелись в рукоять намертво — и рубил проклятые рододендроны, пока не заболели руки, а бессмысленная злость на Фрида не перегорела и утихла. Только тогда он вернулся к костру: там Бисклоу приготовил ужин, незамысловатую и почти безвкусную похлёбку — или, может, она только казалась такой. Он не чувствовал ни голода, ни вкуса, но всё-таки поел. А когда заметил, что Фрид отставил свою порцию в сторону нетронутой — ощутил всплеск тревоги.       — Ешь, — он сунул миску прямо в руки руннику, не зная, что ещё тут можно сделать, и как поступить, если тот откажется. Не кормить же его с ложечки, как ребёнка или больного?.. Добавил с вымученным подобием улыбки: — Эта штука не такая гадкая, как выглядит.       Бикслоу демонстративно нахмурился и показал ему кулак:       — Сам бы попробовал что-нибудь приготовить, я бы посмотрел!       — Поверь, ты не хочешь этого видеть. Никто не хочет.       Он ведь готовит хуже всех в отряде.       — Ну-ну, напугал ежа голой задницей.       А Бикслоу всеяден почти как драгонслеер.       Это не было похоже на обычные их перепалки — трудно шутить тогда, когда не можешь улыбаться. И всё-таки казалось чем-то… немного более живым, чем всё остальное. Лаксас ощутил прилив благодарности, смешанной с мучительной тоской. Бикслоу как-то держался. И пытался поддержать его — как умел.       Это как жестяные кружки с горячим травяным чаем, который кукольник готовил каждый вечер. Обжигает руки и губы, но если выпить — немного легче.       Фрид на мгновение поднял взгляд и снова опустил его на миску.       — Ложку возьми, — серьёзно посоветовал Бикслоу. — Или, если хочешь, вилку, но я бы на твоём месте не стал.       Лаксас представления не имел, откуда у них вилка, но раз Бикслоу говорит — наверное, есть, он ведь сейчас заведует снаряжением… Вообще всем заведует, что касается быта. От самого Лаксаса толку было мало. Как и обычно, только ещё меньше.       Фрид растерянно моргнул, и на мгновение померещилась живая искра в его глазах. Тусклая, слабая, но всё же. Он чуть наморщил лоб, обвёл взглядом землю рядом с собой — похоже, разыскивал указанный предмет. Только вот ложки там не было, а Бикслоу сидел по другую сторону от костра.       Лаксас сунул руннику свою ложку (негигиенично? вряд ли сейчас кто-нибудь об этом вспомнит), сжал пальцы поверх его, чтобы убедиться, что тот взял и не уронит. Когда он убрал руку, Фрид посмотрел на него, и в глазах мелькнула тень удивления. Тихо выговорил:       — Благодарю, — отсутствующим тоном. Но есть всё-таки начал.       Лаксас явственно различил, что Бикслоу вздохнул с облегчением.       Позже, у реки, куда они спустились сполоснуть миски и котелок, Бикслоу с беспокойством напомнил:       — Лаксас, нам нужно двигаться дальше или вернуться назад. Иначе у нас кончатся продукты.       — Знаю. Я решу завтра, хорошо?       Кукольник с сомнением покачал головой, но давить не стал. Лаксас был благодарен ему, потому что солгал: он об этом не думал до сих пор, еда и прочие бытовые моменты проходили мимо него. Очень глупо с его стороны, не так ли?       На следующий день он проснулся очень рано, — ещё только-только рассвело, — не смог уснуть обратно и просто лежал, замотавшись в плащ и слушая хрипловатое дыхание Бикслоу. Пока вдруг не осознал, что слышит только его. От Фрида ни звука.       Короткий укол беспокойства — и он уже вскочил на ноги, оглядываясь. Плащ рунника, которым тот укрывался ночью (точнее, Бикслоу укрывал его), лежал, аккуратно сложенный, на земле. Никто так не складывает «одеяло», когда отходит на несколько минут…       Он не решил толком, что собирается делать, просто сделал несколько шагов в сторону реки, и когда под ногами трава сменилась прибрежным песком, заметил Фрида.       Тот стоял на мосту — ровно в том месте, откуда сорвалась Эвергрин, и Лаксас ощутил всплеск тревоги. Он не решился окликнуть напарника, но ускорил шаг, чувствуя, как вскипает ярость, которая раньше пробежала бы по волосам волной электрических разрядов. Что этот ненормальный собрался делать? Как он может?..       Оказавшись рядом, Лаксас резко стиснул плечо Фрида и с плохо скрываемой угрозой выговорил:       — Не вздумай.       — Никогда, — рунный маг будто только сейчас осознал его появление и даже не пытался освободиться от жёсткой хватки. — Я не имею права оставить тебя и Бикслоу выживать одних. Но… — он замолчал, словно у него внезапно перехватило дыхание, — но я не хочу, чтобы моя слабость ещё кому-то стоила жизни…       Лаксасу хотелось встряхнуть его, ударить, лишь бы прекратил говорить и думать так. Лишь бы перестал выглядеть тенью самого себя и смотреть с невыносимой тоской. Хорошо, что сейчас Фрид смотрел не на него.       Основной идеей существования Райджиншу была сила, и сейчас это обернулось против них.       — Это не слабость, — трудно подбирать слова. Безумно трудно, потому что он всегда предпочитал сражаться, а не говорить. Трудно заставить голос звучать мягче, не сжимать пальцы так, будто он собирается сломать напарнику ключицу. — Фрид, ты оказался перед выбором, которого не пожелаешь и врагу. У тебя были доли секунды, чтобы принять решение — не было времени искать варианты. Не вини себя в том, что ты не сумел сделать невозможное.       Фрид еле заметно покачал головой. Лаксас неловким движением провёл ладонью по его плечу.       — Знаешь, наверное, магия — наш наркотик. Она даёт почувствовать себя всесильными, даёт веру в собственное бессмертие. А потом реальность выталкивает нас на край бездны и говорит, что мы не можем спасти всех. Никогда не сможем.       Фрид вздрогнул, неосознанно подавшись вперёд, и Лаксас придержал его обеими руками, а потом сам чуть сдвинулся и обхватил за талию, через его плечо глядя вниз. Там действительно была бездна. Несколько метров пустоты и бурлящая вода, которая убила Эвергрин.       — Наверное, сейчас самое время в это поверить. И, — он криво, болезненно усмехнулся, — всё равно пытаться. Заглянуть в эту проклятую бездну и плюнуть в неё.       — Я боюсь высоты, — неожиданно пустым, отстранённым голосом отозвался Фрид.       — Я тебя удержу. Я не отпущу тебя, Фрид, — сейчас говорить мягче было уже почти не сложно. — Ни в бездну отчаяния, ни куда-то ещё. Обещаю.       Плечи рунного мага дёрнулись, а через несколько мгновений он уже мелко дрожал всем телом и давился всхлипываниями. Лаксас раздражённо тряхнул головой, но только повторил вполголоса: «Я удержу тебя, обещаю», — и покрепче обхватил напарника руками.       Когда-то он бы сказал: «Не разводи сопли», — и, наверное, спихнул его с моста, чтобы привести в чувство. Просто посмотреть, что будет. Ведь что магу несколько метров и вода…       Когда-то он ни к кому не подошёл бы так близко.       Когда-то он ни за что не хотел бы так отчаянно, чтобы ему самому пообещали, что всё будет в порядке.       Это «когда-то» казалось безумно далёким — хотя было всего две недели назад.