***
Хикару отшвырнул джойстик в сторону и выключил телевизор. День не задался с самого утра: мало того, что мама устроила ему выволочку — она только сейчас узнала о том, что они с Акари больше не встречаются, и закономерно довела его до точки кипения расспросами пополам с упреками — так еще и Тойя будто белены объелся. Он разлегся на татами и уставился в потолок. Кого он обманывает? У них давным-давно все наперекосяк. Он злился на Тойю, ни с того ни с сего закатившего истерику, злился на себя, что даже не пытается понять, как решить возникшие проблемы, злился на весь окружающий мир за молчаливое равнодушие. Часы показывали уже половину первого ночи, и Хикару почувствовал неприятный холодок между лопаток. Тойя, судя по всему, решил остаться на банкет — читай, глобальную совместную пьянку — и домой явно не собирался. Хикару покосился на валяющийся на полу мобильник, от которого к ближайшей розетке тянулся провод зарядного устройства. Он еще злился, но все же набрал номер Тойи и в течение минуты слушал длинные гудки, пока, наконец, не сбросил звонок. Хикару подождал еще несколько минут и позвонил снова. Когда Тойя не ответил и в третий раз, злость улетучилась, уступив место беспокойству, которое спустя час переросло в настоящую панику. Хикару попытался дозвониться до Исуми-сана или Ваи, но голос оператора в трубке сообщил, что баланс его счета равен нулю, а потому исходящие вызовы и смс временно блокируются. Хикару уже был готов вызвать такси и поехать в Нихон Киин, когда, услышав шумную возню у входной двери, подпрыгнул на месте и выскочил в прихожую. Тойя, этот говнюк, заставил его так волноваться, что Хикару был готов убить его за то, что он никогда не читает сообщения, не отвечает на звонки и не звонит сам, когда это действительно важно. Он хотел — о, действительно хотел — высказать Тойе все, что он думает по поводу подобного поведения, но быстро одернул себя, осознав, что стал похож на свою собственную мать, надоедливо спрашивающую, достаточно ли он ест и не поздно ли возвращается домой. Но Тойя ведь ненавидит мероприятия, подобные этому банкету, и обычно стремится сбежать как можно быстрее, так почему сегодня он решил остаться там до победного конца? Ответ нашелся сам собой, когда Тойя, наконец, попал ключом в замочную скважину и отодвинул сёдзи, покачнувшись на месте. Хикару молча смотрел, как он заходит внутрь, кидает сумку на пол, снимает пальто и шарф и вешает на вешалку будто в замедленной съемке, наклоняется, чтобы снять обувь, и вдруг поднимает взгляд на Хикару. Явно нетрезвый взгляд. И хихикает, когда теряет равновесие и едва успевает схватиться за полку для обуви. — Ши-и-индо, — тянет он и вновь смеется, улыбаясь, как последний идиот. — Тойя, — Хикару сделал глубокий вдох и продолжил, — по какому поводу ты так…ужрался? — Захотелось, — улыбка стала еще тупее. Хикару, борясь с желанием схватить этого идиота за шкирку и окунуть в полузамерзший пруд в саду, закинул его руку себе на плечо и потащил его в сторону спальни — сам Тойя, конечно, тоже добрался бы, но ему потребовалось бы на это значительно больше времени. А пока Тойя жарко дышал ему в шею, от чего на затылке вставали дыбом волосы: воспоминания о том — Хикару даже мысленно запнулся на этом слове — поцелуе были все еще слишком свежими. Да и сможет ли он когда-либо игнорировать подобные вещи, как бы давно они ни случились? И почему он думает об этом сейчас, когда его лучший друг и соперник напился вдрызг и теперь висит на нем, как мешок с картошкой? Издав очередной страдальческий вздох, Хикару впихнул его в спальню и буквально прислонил к стене, чтобы Тойя, не дай бог, не свалился на пол. — Блин, ты придурок, — ворчал Хикару, стягивая с него пиджак и аккуратно вешая его на стул — даже в таком состоянии, как сейчас, Тойя мог наорать на него из-за раскиданной по полу одежды. Тойя молчал, сконцентрировавшись на том, чтобы расстегнуть пуговицы на манжетах, но те не поддавались, выскальзывая из не слушающихся пальцев. — Давай помогу, — Хикару поймал его запястье и аккуратно протолкнул пуговицы в петли. — Шиндо, — вдруг обманчиво твердым, совсем не пьяным голосом сказал Тойя, поднимая на него глаза, чуть подернутые дымкой алкоголя, — я… Хикару не успел никак отреагировать, а руки Тойи уже вцепились в ткань его любимой домашней футболки, в то время как губы прижались к его рту — совсем как тогда. Но если в тот раз поцелуй Тойи, несмотря на весь напор, был робким, то сейчас Хикару чувствовал себя так, будто его хорошенько шарахнули по голове. Тойя целовал его, а он не мог сопротивляться. Хотя, казалось бы, чего стоило просто отпихнуть его, даже не со всей силы, заорать, что он окончательно свихнулся, отправить его проспаться, а самому сбежать куда-нибудь подальше, но Хикару не мог этого сделать. Не мог. Не хотел. Он видел в глазах Тойи такую боль и отчаяние, что ему стало страшно. — Тойя, — наконец, выдавил он, стараясь, чтобы его голос звучал как обычно. — Почему… — Почему? — тихо переспросил Тойя и вдруг, схватив его за плечи, толкнул его и неуклюже повалил на пол, усевшись на него сверху и придавив к татами его запястья, блокируя таким образом любые попытки Хикару пошевелиться. — Разве не очевидно? По его щеке скатилась слеза. Еще одна. И еще. Хикару в ужасе смотрел на Тойю, чье тело сотрясали беззвучные рыдания. — Ты меня бесишь, — сказал он, а его слезы продолжали капать Хикару на лицо и шею. — Ты бесишь меня больше, чем это в принципе возможно, но каждую минуту, каждую секунду своей жизни я хочу провести с тобой. Каждую чертову раздражающую секунду. Хикару застыл, смотря ему в глаза и стараясь осознать, что Тойя только что произнес. — Скажи мне, что это за чувство, Шиндо? — едва слышно прошептал он с горечью. — Скажи мне, потому что я никогда ни к кому не чувствовал того, что чувствую к тебе. «Дружба и любовь для него не более, чем абстрактные понятия, но это не значит, что ему этого не нужно», — слова, сказанные ему Ичикавой-сан больше полугода назад, обретали новый смысл. — У меня не было и нет человека ближе тебя. Мне хочется играть с тобой в го, есть твою ужасную стряпню, повесить в саду дурацкий гамак, из-за которого ты мне уже всю плешь проел, прикасаться к тебе, целовать, просыпаться с тобой рядом каждое утро и засыпать в одной постели. Так скажи мне, Шиндо, что это? — он убрал руки, чтобы вытереть льющиеся слезы. — Потому что я не знаю! Он все-таки сорвался на крик, а Хикару молча глядел на него. Ему кажется, или Тойя только что признался ему…в любви? Тойя, человек, которым он восхищался, за которым шел, которого уважал больше всех остальных, который стал ему дороже всего мира, дороже даже исчезнувшего Сая, только что сказал ему то, что равноценно искреннему «я люблю тебя»? Ему кажется, или при этих словах и его сердце готово выпрыгнуть из груди, как банально бы это ни звучало? — Прости меня, — Тойя слез с него, усевшись на татами и склонив голову; волосы черным занавесом закрыли лицо, а плечи слегка подрагивали. Хикару чувствовал, что ему было больно. Почему, черт возьми, единственное, что он способен делать в этой жизни — причинять боль дорогим ему людям? Саю, Акари, родителям, а теперь и Тойе… Он попытался проанализировать свои ощущения, но мозг наотрез отказывался работать. Хикару знал только одно: он не мог ранить Тойю еще сильнее. Но не представлял, как можно этого избежать, с ужасом понимая, что после сегодняшнего признания ничего уже не будет как прежде. Не из-за самого факта признания вообще, а из-за того, насколько глубоко оно его тронуло. — Тойя, — охрипшим от волнения голосом спросил Хикару, — ты…ты серьезно…любишь меня? Глупый вопрос, извини, — как всегда, нервничая, он нес полнейшую чушь. — Слушай…я просто… — Не надо, — покачал головой Тойя, не поднимая взгляда. Эту душераздирающую картину выносить он был уже не в состоянии. Выйдя на минуту из комнаты и вернувшись со стаканом воды, он нашел Тойю сидящим в той же позе — словно он сдался. Сдался посреди партии, поражение в которой стоило бы ему жизни. — Держи, — Хикару протянул ему стакан. — Спасибо. Должно же быть хоть что-то, что он мог сделать? — Тойя, — позвал его Хикару, дождавшись, пока тот наконец посмотрит на него. Спустя несколько секунд молчания Хикару глубоко вздохнул и сказал: — Дай мне время все обдумать. Сказал — и чуть не зажал себе рот, увидев дикий проблеск надежды в бирюзовых глазах, который, впрочем, потух так же быстро, как и появился. — Я переночую у предков, — Хикару встал с татами. — Шиндо, — Тойя нервно сглотнул, — мы, наверное, вряд ли сможем сделать вид, что этого не было… Хикару мог успокоить его, но давным-давно пообещал себе, что никогда не будет ему врать. — Не сможем, — честно согласился он. — И я сам забывать не хочу. Это могло дать очередную ложную надежду. Но эти слова были чистейшей правдой, которую Тойя заслуживал узнать. Он с трудом помнил, как добрался до дома — несколько часов словно выпали из жизни. Хикару лежал на кровати в своей комнате, бездумно разглядывая светящиеся на потолке фосфоресцирующие звездочки, казавшиеся размытыми бледно-зелеными кляксами в окружающей его темноте. Он совсем не спал; приехав от Тойи на такси в три часа ночи и до смерти перепугав маму своим видом, Хикару, кое-как успокоив ее, поднялся к себе и закрылся в спальне в бессильной надежде привести мысли в порядок. Как будто это было возможно. Хикару закрыл глаза, но образ Тойи словно отпечатался на сетчатке, и он мог поклясться, что до сих пор чувствует горячие капли его слез на своей коже. Тойя любит его. Мозг отказывался это принимать, но сердце подсказывало, что это правда. Он знал — еще в тот момент, когда Тойя впервые поцеловал его во время обсуждения партии. Знал, чувствовал, но предпочел проигнорировать, стереть эти горько-сладкие минуты из памяти и не думать. Не думать. Хикару с силой провел руками по лицу и сел на кровати, мрачно подметив, что наступило утро, и блеклый серый свет просачивается сквозь тонкие занавески. Он дошел до ванной, сунул голову под кран с холодной водой. Простояв так минут пять и замерзнув окончательно, Хикару выключил воду и встряхнулся, как промокший уличный кот, потянувшись за полотенцем. Тойя любит его. А сам-то он знает, что значит любить кого-то? Он мог бы спросить своих родителей, как они поняли, что любят друг друга, но они начнут задавать вопросы. Он мог бы спросить Акари, как она поняла, что любит его, но это было бы слишком жестоко. Он мог бы не спрашивать Тойю, действительно ли тот имел в виду именно это, но спросил, потому что он идиот. Вернувшись в комнату и посмотрев на цифры на экране телефона, Хикару с трудом вспомнил, что у него сегодня игра в третьем туре отборочных за Дзюдан, и, если он сегодня не победит, то вылетит с турнира как пробка из бутылки. Практически все его вещи остались дома — в доме Тойи, который за прошедшие полгода он привык считать своим. Хикару отстраненно подумал, что нужно будет их забрать, пока Тойя будет в отъезде, но тут же мысленно укорил себя за трусость: все выглядело так, словно он сбегает от проблем вместо того, чтобы их решать. Но где оно, это решение? Где же оно? Хикару был рад тому, что ни у Тойи, ни у Ваи или Исуми-сана не было сегодня игры: встреча с Тойей после вчерашнего точно не принесла бы ничего хорошего никому из них, а Вая и Исуми-сан начали бы спрашивать, что с ним случилось, раз он выглядит как несвежий зомби. У него самого матчей по субботам тоже быть не должно, но из-за плотного графика игры порой все же выпадали на выходные; закон подлости же, как известно, срабатывает всегда. Он даже не запомнил имени профессионала, с которым ему нужно было сегодня играть — лишь уселся за нужный гобан и уставился на доску, словно стараясь разглядеть что-то, скрытое за решеткой тонких линий. Но, куда бы и на что бы он ни смотрел, он видел лицо Тойи в обрамлении черных волос, его глаза с синими прожилками в бирюзовой радужке, взгляд которых преследовал его с их самой первой встречи. С того момента не было ни дня, чтобы он не думал о Тойе. Ни единого дня. Резкий звонок к началу игры ненадолго выдернул его из глубокого омута размышлений и заставил хотя бы посмотреть на своего оппонента. Хикару на автомате забрал чашу с белыми камнями после нигири и пожелал тому удачной игры; после стука камня о гобан и писка турнирных часов он поставил мокухадзуси в верхний правый угол и нажал на кнопку. В метро он на автомате сел на ветку, ведущую к дому Тойи, и, практически доехав до привычной станции, чертыхнулся и пулей вылетел из поезда, едва успев протиснуться между закрывающимися дверьми. Достав телефон, на который он едва не забыл положить с утра деньги, и, проведя около десяти минут, уставившись в экран, он все же набрал сообщение и нажал на «отправить». «Ты в порядке?» — гласило улетевшее к Тойе смс, которое тот, конечно же, проигнорирует. Нужный поезд подошел к платформе, и Хикару устало рухнул на сиденье, пытаясь вспомнить, выиграл он сегодня или нет.***
Акира сидел за столиком в гостиной, грея руки о чашку с горячим чаем, от которой поднимался пар. День был серым; он открыл все шторы, чтобы впустить внутрь хоть немного света, но дом неожиданно будто потерял краски, выцвел, как старая фотография. Вчера ночью из здания Нихон Киин он вышел вместе с Ваей: тот, пошатываясь из стороны в сторону, побрел к себе, и Акира сильно сомневался, что он доберется в целости и сохранности. Он предложил вызвать такси и ему тоже, но Вая, махнув рукой, уверил его, что дойдет сам, после чего утопал в неизвестном направлении. Акира посмотрел на свой мобильник и сбросил очередной звонок от Шиндо. Пусть наорет на него по возвращении домой — хуже, чем сейчас, быть уже не может. Алкоголь выветрился не до конца, но блаженная эйфория отступала, сменяясь прежним смятением. Решение высказать Шиндо все от и до, пришедшее спонтанно, возможно, было опрометчивым, но если и было что-то, что раздражало Акиру до умопомрачения, то это неопределенность. Он не знал, что именно скажет, как именно, в какой момент и при каких обстоятельствах, но стоило Шиндо прикоснуться к нему, как мозг отключился, и ни о каком контроле речи более не шло. В чувствах нет смысла, если их не донести до человека, к которому они направлены…а от того, что они высказаны, пресловутый смысл появится ли? Мысли, казалось, навсегда утеряли привычный порядок, а за всю ночь он не сомкнул глаз и на мгновение. Акира просил Шиндо дать название чувству, что выворачивало его наизнанку, но не был уверен, что так уж хотел это знать. В чем, черт возьми, разница, каким — тем или иным — словом описать то, что творится у него внутри? Это состояние не пройдет, не улучшится. И ничего не изменится, как его ни назови. Шиндо обещал все обдумать, и эта его фраза неожиданно привела Акиру в состояние полнейшего ступора. Теперь оставалось лишь ждать, а ждать Акира ненавидел. Есть в ожидании привкус безысходности: собственное бессилие, невозможность что-либо изменить всегда выводили его из себя, чего бы это ни касалось. Шиндо с самого начала был связан с ожиданием, и Акира, невесело усмехнувшись, в который раз задался вопросом, почему ему приходится ждать его всю свою жизнь. Он вздрогнул, услышав сигнал телефона, оповещающий о входящем сообщении. «Ты в порядке?» — спрашивал Шиндо, и Акире захотелось швырнуть мобильник через всю комнату, чтобы тот непременно врезался в стену и разлетелся на запчасти. «Нет, не в порядке! Ни хрена я не в порядке!» — он заорал бы в голос, если бы был уверен, что Шиндо его услышит. Стены родного дома сейчас будто давили на него, и Акира, схватив кошелек и телефон, вышел на улицу, медленным шагом направляясь к станции. Под пасмурным небом даже цветущая сакура виделась серой и блеклой; обойдя парк, в котором он в детстве часто гулял с отцом, Акира побрел к знакомому семейному ресторанчику, молясь про себя, чтобы время шло быстрее, а не тянулось, как смола. Заказав себе первое попавшееся блюдо из меню, он уставился в окно, наблюдая за редкими прохожими за стеклом. Мешающиеся волосы все время лезли в лицо, и, откидывая их обратно за спину, Акира подумал, что неплохо было бы их немного подстричь. — Ваш заказ, — официант поставил на стол тарелку удона с курицей. — Благодарю. Лапша. Не рамен, конечно, но перед глазами моментально появилось улыбающееся лицо Шиндо, энергично размахивающего поварешкой — а потом брызги по всей кухне и часы, убитые на уборку. Несколько месяцев назад он мечтал о том, чтобы Шиндо перестал устраивать погромы в доме, теперь же от мысли, что это, возможно, никогда больше не повторится, в сердце холодными липкими щупальцами вползал страх. Нечего было терять? Как бы не так. Дом встретил пустотой. Маленький стеклянный фурин на веранде тихо звенел, раскачиваясь на ветру, но его звон, как и мерный стук содзу, не давал привычного успокоения. Акира и сам не понял, как оказался в комнате Шиндо, в которой, как и всегда, царил полнейший хаос. Аккуратно переступив через валяющуюся на полу футболку, он подошел к расправленному футону и поднял лежащий на одеяле галстук — тот самый ужасный галстук с Пикачу, который Шиндо напялил на вчерашнюю церемонию. Вздохнув, Акира аккуратно сложил его и убрал в шкаф, стараясь не обращать внимания на вещи на полках, которые Шиндо, видимо, упихивал в шкаф ногами. На столе лежал толстый фотоальбом с дурацкой обложкой, и Акира, не удержавшись, открыл его. Шиндо предпочитал напечатанные снимки их электронным версиям, так что он не удивился, обнаружив в альбоме тонну фотографий, начиная с фото из Хиросимы и заканчивая снимками, сделанными в Корее. Он уселся на футон и начал медленно перелистывать страницы, посмеиваясь над забавными комментариями Шиндо, что тот оставлял почти под каждой фотографией. На глаза вдруг навернулись слезы; Акира, яростно стерев их рукой, улегся поверх одеяла и зарылся лицом в подушку, все еще хранившую запах Шиндо и его мерзопакостного фруктового геля для душа, чей аромат сейчас щекотал ноздри. Продолжая сжимать альбом в руках, он провалился в беспокойный сон. Проснулся он только на следующий день; посмотрев на часы, Акира понял, что проспал почти сутки, но чувствовал себя так, словно не спал неделю. Голова немилосердно болела, и даже несколько чашек китайского чая не исправили положение. Чтобы не сидеть в четырех стенах, он решил сходить в го-салон, даже зная, что при виде него Ичикаву-сан точно хватит удар. По дороге к станции Накано его неожиданно охватила паника. Он достал телефон и проверил список пропущенных вызовов и входящих сообщений, но со вчерашнего дня от Шиндо ничего не было слышно. На его последнее сообщение Акира, как обычно, не ответил — даром что не расколотил мобильник молотком для отбивания мяса — но подсознательно ждал, что Шиндо будет продолжать слать смски до победного конца — как он делал это всегда. — Добро пожа… — Ичикава-сан запнулась на середине слова и ахнула. — Акира-кун, что случилось? — Добрый день, Ичикава-сан. Я простудился, ничего серьезного, — он негромко кашлянул. — Ох, надо было тебе дома отлежаться, а не сюда приходить, — она укоризненно покачала головой. — Шиндо-кун бы присмотрел за тобой, нет? Под лопатку будто вогнали острую иголку. — Его мама позавчера сильно подвернула ногу, он ей помогает. Ложь звучит лучше, если в ней есть значительная доля правды. Взяв несколько сборников партий профессионалов, которые он когда-то оставил здесь, Акира забился в угол дальнего зала и начал выставлять на доску партию, на которой он открыл первый сборник из стопки. Спустя двадцать ходов он понял, что повторяет игру Ивамото Каору и Хасимото Утаро за титул Хонъимбо, сыгранную в пригороде Хиросимы во время ядерного взрыва. Хиросима… Акира вспомнил соленый ветер с моря, теплый песок на пляже, старую тории под звездным небом и смех Шиндо, нетерпеливо пританцовывающего на верхней ступеньке лестницы в ожидании, пока Акира его догонит… Он помотал головой, отгоняя непрошеное видение, и попытался сосредоточиться на игре, которую в прошлом неоднократно разбирал, но камни и сетка линий расплывались перед глазами. Признав тщетность своих усилий, Акира с треском захлопнул книгу и убрал камни с гобана. Посидев какое-то время над пустой доской, он вновь открыл чаши с камнями и повторил их с Шиндо первую официальную игру. Тогда Акира еще не знал, что на самом деле эта игра была первой вообще, а все предыдущие партии он играл с Саем, но именно этот матч стал очередной отправной точкой. Пусть Шиндо и сдался посреди игры — счет, дойди они до ёсэ, вышел бы разгромным. Акира грустно оглядел гобан и черно-белый узор на нем. Разве без Шиндо он увидел бы, что мир полон красок? Когда на доску упала прозрачная капля, Акира понял, что плачет, не в силах сдержать льющиеся из глаз слезы. Ичикава-сан, к счастью, была слишком занята, чтобы заподозрить неладное: вечером воскресенья посетителей всегда приходило много. Он просидел в своем углу практически до закрытия, после чего, неловко попрощавшись с управляющей, ушел, надеясь, что его не выдали покрасневшие глаза. Утром понедельника его разбудил звонок. Из-за принятого на ночь снотворного голова казалась тяжелой, а в ушах звенело, и он еле успел поднять трубку до того момента, как телефон перестал звонить. — Тойя слушает, — сонным голосом ответил Акира, еле сдерживая усталый зевок. — Здравствуйте, Тойя-сэнсэй, это Сакамаки-сан. Подскажите, вы свободны в ближайшее воскресенье? — Здравствуйте. Да, пока что у меня не было планов. Вы что-то хотели? — Мне неловко просить вас об услуге, но не сможете ли вы подменить Ямасита-сэнсэя на фестивале любителей го, который пройдет в выходные? Он должен был играть учебные партии и, возможно, комментировать один из демонстрационных матчей. — Сакамаки-сан, я… — Вы очень бы всех нас выручили. Он хотел решительно отказаться, но его вдруг будто ударило молнией. Шиндо будет на этом фестивале. Играть учебные матчи. Шиндо. Будет там. — Хорошо, Сакамаки-сан, я согласен. Не могли бы вы выслать мне по электронной почте расписание? — Благодарю вас, Тойя-сэнсэй. — Рад помочь, — практически на автомате ответил Акира, — всего доброго. И положил трубку. Паника, не отпускавшая его со вчерашнего вечера, слегка отступила при мысли, что через шесть дней он сможет увидеть Шиндо. Акира боялся и мечтал, хотел и не хотел его видеть, но не мог ждать, гадая, какое решение тот примет и когда его озвучит. Мысли неслись сумбурным потоком; с трудом вспомнив, что послезавтра у него игра, Акира за ненадобностью отложил эту информацию в тот же момент, когда поставил будильник-напоминание на мобильном. Поддавшись внезапному порыву, он зашел в комнату Шиндо и, вынув из шкафа красный галстук с покемонами, который сам же туда и убрал два дня назад, забрал его и вернулся в свою спальню. Открыв дверцу шкафа и смотря на все еще висящую на ней фотографию с фестиваля в Такехаре, Акира спрятал красно-желтый кусок ткани на одной из полок, думая при этом, что больше никогда, ни разу до конца жизни не скажет Шиндо ни слова против его безвкусных галстуков. Только бы он вернулся к нему.***
Хикару сидел на веранде старого дома и бездумно наблюдал, как от едва ощущаемого весеннего ветерка покачивается стеклянный колокольчик. После матча он решил проведать бабушку с дедушкой перед тем, как возвращаться к родителям: нога у мамы болела уже не так сильно, и она, пусть и медленно, могла сама подниматься и спускаться по лестнице. Свою партию он выиграл, но не помнил, каким образом — вроде бы только что уселся напротив гобана, а игра почти закончилась, и его противник уже выставляет на его территорию пленные камни. У Тойи игра была вчера, и Хикару проверял веб-сайт Нихон Киин с долей беспокойства. Однако, Тойя выиграл. Хикару, вспомнив об этом, удовлетворенно улыбнулся. Тойя всегда шел только к победе. Всегда был победителем. Всегда яростно рвался вперед, чтобы обогнать его, Хикару, хоть на полшага. Обгонял — и ждал, пока он его догонит. — Эй, Хикару, я слышал от Мицуко, что ты больше не встречаешься с той девочкой, Акари-тян, — дедушка, кряхтя, примостился рядом и, поставив на пол веранды поднос с чашками, вытянул ноги. Хикару вздохнул. И почему всем родственникам так интересна его личная жизнь? — Так и есть, — ответил он, рассматривая яркий язычок качающегося фурина. — Я с самого начала знал, что все этим и закончится. — Эх, молодежь, — дедушка махнул рукой. — В наше-то время не заводили отношений, если не любили друг друга. — А что это значит, дедуля? — невесело усмехнулся Хикару. — Любить кого-то? Дедушка неожиданно рассмеялся и пододвинул к нему чашку с чаем: — Знаешь, Хикару, в твою бабушку я влюбился с первого взгляда. Увидел ее на церемонии поступления в старшей школе и понял, что хочу видеть ее всегда. Каждый день. Чтобы она была рядом. Захотел сделать ее счастливой, чего бы мне это ни стоило. Твоя бабушка — исключительная женщина. Для кого-то это, возможно, не так, но для меня… — он улыбнулся и покрутил чашку в руках. — Выбор человека, с которым хочешь провести отпущенные тебе годы — самое важное решение в жизни. Выбирай тех, без кого не сможешь прожить. Если можешь прожить без Акари-тян, значит, оно и к лучшему, что вы разошлись. Если бы не мог, вы бы не расстались. — Но вы с бабушкой только и делаете, что ругаетесь, — справедливо заметил Хикару. — Ну так и что? Мы же не стали любить друг друга меньше. Скорее, даже наоборот, да и без перепалок жизнь становится скучнее. А твоя бабушка знает меня лучше, чем кто-либо, и с ней я могу быть собой. Любить — значит быть собой. Но вместе с кем-то еще. Быть собой, но вместе с кем-то… Хикару откинулся назад, упираясь ладонями в деревянный пол, и посмотрел в отливающее солнечными красками закатное небо, подумав, что сейчас оно не кажется таким ярким, как обычно. — Дедуля, не хочешь сыграть? — предложил он, зная, что игра поможет ему немного успокоиться. — Сейчас принесу гобан, — тут же воодушевился тот и вернулся в дом. Тишину, царящую в саду, нарушал лишь легкий перезвон колокольчика. Дедушка поставил гобан на веранде и взял чашу с белыми камнями, скомандовав: — Нигири. — Ты действительно хочешь играть со мной на равных? — Еще не хватало, брать фору у собственного внука! Хикару закатил глаза и положил на доску два черных камня: — Тогда не ворчи, если опять шестьдесят моку проиграешь. — Если проиграю сегодня больше шестидесяти, так и быть, в следующий раз сыграем на форе, — уступил дедушка. — Удачной игры. — И тебе. Закончив игру, когда на землю опустились сумерки, Хикару распрощался с дедушкой и направился к дому родителей, замедляя шаг по мере приближения к пункту назначения. Он отвык от контроля матери, а потому ее замечания здорово раздражали: Хикару автоматически воспринимал их в штыки вне зависимости от содержания. Он уже думал свалиться на голову кому-нибудь из своих друзей, когда вдруг вспомнил про Саэки-сана и его жилищные проблемы. План был прост, как все гениальное. Саэки-сан, несказанно обрадовавшийся его звонку, пообещал взять с него только половину месячной ренты, раз уж он вообще не надеялся, что получит хоть что-то, и сказал, что Хикару может переехать уже в понедельник. Хикару вспомнил про воскресный фестиваль, на котором ему предстояло играть учебные партии, и решил, что все как нельзя кстати: после фестиваля останется только забрать часть вещей, оставшихся в родительском доме, и сбежать, пока он не успел поскандалить с мамой и снова наговорить лишнего. Он обещал Тойе подумать, но в доме, где он провел почти восемнадцать лет жизни, думать не получалось. Получалось лишь лежать на кровати и пялиться в потолок, словно в тусклом зеленом свете наклеенных звездочек можно было разглядеть ответы на мучившие его вопросы. Хикару лежал, растянувшись поверх покрывала, и вспоминал, вспоминал, вспоминал, стараясь не упустить ни единой детали своей жизни, связанной с Тойей. Он помнил все до последней мелочи. Помнил двенадцатилетнего мальчика с приветливой улыбкой и сияющими глазами, чей взгляд с тех самых пор непрерывно преследовал его. Помнил его слезы обиды и горечи и помнил, как больно от слез Тойи всегда становилось ему самому. Помнил, как разозлился на Сая из-за второй партии в го-салоне и на себя за партию в школьном турнире. Как злился на Юнг-Ха во время и после второго кубка Северной звезды. И вновь на себя сейчас, когда в четвертый раз за свою жизнь увидел Тойю плачущим. «Ты меня бесишь, — звучал в голове звенящий надрывный шепот, — но каждую секунду своей жизни я хочу провести с тобой». «Я хочу, чтобы Тойя остался со мной навсегда», — собственное желание, загаданное в храме белых облаков. Хикару со стоном провел руками по лицу. — Хикару, спускайся ужинать! — голос матери вернул его в реальность. — Иду! — крикнул он в ответ, с трудом поднявшись на ноги. Закрывая за собой дверь, Хикару бросил взгляд на мятое покрывало на постели, и память услужливо подкинула очередное воспоминание: он просыпается на футоне от холода, потому что одеяло у него отобрал Тойя, с непривычки упавший с кровати. А еще именно в этой комнате они впервые в жизни говорили о чем-то, не связанном с го… — Хикару, ты где застрял? Он вздрогнул, осознав, что стоит, вцепившись в ручку двери, и смотрит в пустоту. За ужином Хикару предпочел хранить молчание, на вопросы матери отвечая в основном жестами и междометиями; глядя на один из свободных стульев, он будто воочию видел сидящего на нем Тойю, одетого в его старый спортивный костюм и чихающего над чашкой с лекарством от температуры. Придя в себя от того, что мама помахала у него рукой перед носом, Хикару чуть не опрокинул на себя тарелку с лапшой. Он провел вдали от Тойи пять дней, но уже начал сходить с ума. Фестиваль любителей го накануне восемьдесят первой годовщины со дня открытия Нихон Киин проводился с размахом. В качестве зрителя Хикару был на подобном мероприятии лишь однажды — незадолго до своего профессионального дебюта. Тогда он как раз познакомился с Куратой-саном и благодаря Саю обзавелся славой эксперта по фальшивым подписям Хонъимбо Сюсаку. А после это стало работой, но Хикару был только рад: мысль о том, что даже он способен кого-то чему-то научить, грела его изнутри. Вот и сейчас, стоя перед стеклянными дверями, он чувствовал, что, несмотря на напряжение последних семи с половиной суток, что прошли с момента, когда он уехал на такси из дома Тойи, настроение немного улучшилось. Он оставил рюкзак и куртку в специально отведенной для этого комнате, взяв с собой только телефон, и отправился к Сакамаки-сану за планом рассадки и списком участников фестиваля, которые при регистрации записались к нему на учебные партии. Сакамаки-сан, увидев его, вздохнул с облегчением — Хикару порой все же опаздывал на официальные мероприятия, да и те прогулы четырехлетней давности в административном отделе ему припоминали до сих пор. — Доброе утро, Шиндо-кун, — поздоровался тот и протянул ему тонкую папку. — К вам записалось тридцать участников. — Ничего себе, — пробормотал Хикару, пробежавшись глазами по списку. — Получается, пять туров по шесть человек? — Да, полтора часа на каждый тур. К сожалению, в этом году многие профессионалы не смогли принять участие в фестивале, — Сакамаки-сан вздохнул, — а участников набралось много. — Чем больше людей, тем лучше, — улыбнулся Хикару. — Я пойду, извините меня. Чем больше игр, тем лучше. Чем сильнее он устанет, тем лучше. Чем быстрее выключится его мозг сегодня, тем лучше. Хикару открыл папку на плане рассадки и нашел место, где ему предстояло сидеть в ближайшие восемь часов. — Кажется, здесь, — пробормотал Хикару, поглядывая на стул в окружении трех столов, на каждом из которых стояло по два комплекта для игры. К профессионалу, сидящему слева от него, видимо, тоже записалось много людей — Хикару насчитал те же самые шесть досок. Сверившись с рассадкой и прочитав имя, он замер, а папка чуть не выпала у него из рук. «Тойя Акира, седьмой дан», — гласила надпись на плане зала. Хикару судорожно огляделся по сторонам, выискивая в начавшей собираться толпе знакомый профиль. Искал — и не находил. С трудом справляясь с подступающим к горлу волнением, он уселся на свой стул и вежливо поздоровался с двумя участниками фестиваля, которые уже заняли места напротив него. Сердце колотилось где-то в горле; Хикару задавал стандартные вопросы о силе игры своих сегодняшних оппонентов и решал, сколько камней форы каждый из них должен выставить на доску, когда краем уха услышал: — Доброе утро, Тойя-сэнсэй. И знакомый, ставший родным голос в ответ: — Здравствуйте. Он пожелал всем удачной игры и сделал первые ходы; повернувшись влево, Хикару задержал взгляд на сидящем в окружении шести человек Тойе, чье лицо за ними он даже не мог разглядеть, но был уверен, что Тойя серьезен и сосредоточен — как и всегда. Несмотря ни на что. Объясняя участникам фестиваля сделанные ими в партиях ошибки, Хикару украдкой посматривал в сторону, стараясь поймать ответный взгляд Тойи. Тур шел за туром, и Хикару ждал обеденного перерыва, чтобы поговорить с ним, но, стоило ему ненадолго отвернуться, как Тойи на своем месте уже не было, а шансы найти его в шумной толпе равнялись нулю. Даже зная, что Тойя никогда не ест во время игры, Хикару, у которого начисто пропал аппетит, тщательно проверил комнату, где они оставляли вещи — взгляд невольно зацепился за знакомое черное пальто — и помещение, которое отвели под столовую. Он хотел поговорить, пусть и не знал, что сказать. Хотел увидеть его и просто спросить, в порядке ли он. Хоть и был уверен, что нет. Мысли путались. Он играл на автомате, радуясь, что сегодняшнее мероприятие — всего лишь фестиваль для любителей, а значит, его ускользающей концентрации должно было быть достаточно, чтобы записавшиеся к нему на учебные партии игроки смогли что-то вынести из игры против него. Последний раз Хикару так чувствовал себя, когда играл против Шухей-сана в Инношиме четыре года назад: как тогда он мог думать только о Сае, так и сейчас он думал исключительно о Тойе, незаметно проскользнувшем на свое место за минуту до начала очередного тура учебных игр. Последний тур он отсидел как на иголках, молясь закончить раньше Тойи, чтобы тот не успел сбежать, не поговорив с ним. К счастью, задуманное удалось, и последний из оставшихся игроков поблагодарил его за разбор партии до того, как Тойя за соседним столом закончил разбирать свои. Хикару, стараясь унять дрожь в руках, убрал белые камни и поставил чаши на доски; подхватил висящий на спинке стула пиджак и пошел за рюкзаком и курткой. Тойя ведь не уйдет домой в одном костюме. Спустя семнадцать минут и сорок три секунды его ожидания были вознаграждены: дверь открылась, и внутрь вошел Тойя. Хикару, замерший позади, смотрел на него, а взгляд отмечал малейшие детали: подстриженные лесенкой волосы рассыпались по плечам, этот пиджак стал ему велик, а еще… Тойя, сняв с крючка пальто, повернулся и застыл на месте, уставившись на Хикару. — Шиндо, — выдохнул он, и Хикару заметил, как побелели костяшки его пальцев, с силой сжавшие ткань. — Мог бы хоть предупредить, что будешь здесь сегодня, — брякнул в ответ Хикару, у которого даже банальные слова приветствия вылетели из головы. — Зачем? Голос тихий, надломленный. В детстве Хикару пытался сам повесить фурин на дедушкиной веранде и закономерно уронил его на пол. От удара стеклянный шарик треснул и больше не издавал красивого звона: новый звук был глухим и тусклым. Так звучал и голос Тойи — разбитым стеклом. — Не знаю, мы ведь… А кто они теперь? Хикару смотрел в его глаза, покрасневшие от недосыпа и усталости, вглядывался в бледное лицо и понимал, что больше всего на свете сейчас хотел бы увидеть его улыбку. Пусть усталую, вымученную, как после тяжелой рабочей недели, но — улыбку. Кто же они теперь друг другу? — Это ты мне скажи, — ответил Тойя, и Хикару понял, что произнес последнюю фразу вслух. — Я обещал подумать, но пока что… — Тогда лучше бы ты не показывался мне на глаза, — отчеканил Тойя, но Хикару видел, как едва заметно дрожит его подбородок, будто он сейчас расплачется. — Тойя, — он протянул руку, чтобы коснуться его, но тот покачал головой: — Не надо. Пожалуйста. — Я…провожу тебя до станции. — Как ты не понимаешь? — его губы искривились, а по щеке скатилась прозрачная капля. — Если ты сейчас хоть на одну лишнюю минуту останешься рядом со мной, я просто не выдержу! Он схватил сумку и бросился прочь, промчавшись мимо Хикару, но тот схватил его за тонкое запястье. — Отпусти, — все тем же надтреснутым голосом попросил Тойя. Пальцы невольно разжались. — Мне нужно время, — прошептал Хикару, понимая, что его слова звучат как оправдание. — Я не буду ждать тебя вечно. — Это не то, что я… — Хватит. В его глазах было столько невысказанной боли, что Хикару невольно отшатнулся. «Прости меня!» — хотел он выкрикнуть, но молчал, зная, что от этих слов Тойе станет только хуже. — Мне пора, — сказал Тойя, стерев мокрую дорожку слез со своей щеки. И, резко развернувшись, ушел, и Хикару не посмел его удерживать. «Я не хочу жить в мире, в котором ты не играешь со мной в го», — сказал ему Тойя полгода назад. Сейчас, в который раз смотря в его удаляющуюся спину, Хикару подумал, что ответил бы иначе. «Я не хочу жить в мире, в котором нет тебя».