***
— Минато, я видела Наруто. Вздрагиваю, неосознанно сжимая в руках палочки до треска. — Когда? — отзываюсь, пожалуй, слишком резко и громко. В голове набатом порхают мысли. Ведь если она узнала… Чертыхаюсь про себя. — Вчера по пути домой, — отвечает Кушина, оборачиваясь к плите. — Я не совсем уверена… Понимаешь, возможно, ему как-то удалось выжить. Цепляюсь за ниточку её не уверенности. Не давая ей продолжить мысли. — Ты ведь видела тело, — поднимаюсь с места, подходя к жене. Обнимаю, не давая ей возможности взглянуть в свои глаза. Ведь если она посмотрит, сразу же все поймет или же сам не смогу соврать. Прошу, не заставляй меня врать, умоляю. — Да, ты прав, — через длительную паузу отзывается, она, и я проклинаю себя за вздох облегчения. Это так не правильно врать ей. — Но эти глаза… я помню, как их выжег лис… Это были именно глаза моего сына… Мальчишка так похож на него… Кушина оборачивается ко мне, прижимаясь всем телом, наклоняя голову к моему плечу. На её щеках слезы. Мне не нужно проверять, я знаю это. И я в который раз проклинаю себя за эту ложь. Женщина поднимает лицо, немного приподняв подбородок, я сразу же понимаю, чего она хочет. Наклоняюсь к ней за поцелуем. Ведь нам обоим это нужно, просто почувствовать, что есть еще из-за чего продолжать жить. Едва касаясь губами, невыразимо нежно, а на языке соленый привкус слез. Прости. Я не могу произнести это вслух, всего лишь выдох в уста любимой. А затем она улыбается, так же задорно, как и всегда и выпархивает с объятий. — Садись есть. Голодным тебе не покинуть дом! — полушутливо. — Тебе предстоит трудное дело, а для этого нужны силы, — серьёзно, с лукавинкой во взгляде. И обычное утро продолжается. Продолжаю завтрак, еда не лезет в глотку после разговора, но под взглядом Узумаки съедаю все до последней крошки. Кушина отворачивается к раковине помыть посуду, и я уже собираюсь уходить, как её голос заставляет меня замереть на месте. — А кто джинчурики? Этого вопроса я больше всего ждал и больше всего боялся. Собираю всю свою волю, чтобы произнести очередную ложь. — Им стал один мальчик. Знаешь, много сирот осталось после нападения. Когда лис убил Наруто, — сглатываю комок в горле, — демона запечатали в первого попавшегося. — И кто это сделал? Запечатал? — Один из людей применил печать Бога Смерти. Помнишь, ты научила меня ей. Я показал ему как это делается и он отдал свою жизнь за Коноху. — Понятно, — отзывается она оборачиваясь. — Познакомь меня с джинчурики. Я должна помочь ему справится с этой ношей. Ведь знаю, как это тяжело быть сосудом демона. — Но, Кушина, если мы слишком приблизимся к джинчурики, это могут неверно истолковать. Пойдут пересуды о ручном монстре. Ты же знаешь, как тяжело бороться с советниками, им только дай повод — вцепляться в горло не отобьешься… — Но… — Я забочусь о нем, как только могу. Поверь, если я мог бы, привел бы его к нам. — Хорошо, — сдается она, понимая, действительно понимая меня. Если она вообще может понять, в каком состоянии я нахожусь. Покидаю дом, выжатый до последней капли. Сколько может выдержать один человек? Сил все меньше, а проблемы все нарастают и нарастают, силясь придушить меня своей тягостью.***
Успокоившись, первым делом отправляюсь в душ, смыть из себя эту гадость. Забываю, о словах Шу, откручивая горячую воду. Струя кипятка обжигает лицо, отрезвляя не хуже холодного душа. Шиплю сквозь зубы. Стремительно закручиваю кран, регулируя температуру. Тру кожу до жжения, сдирая ужасный сон из воспоминаний тела. Но воспоминания, вновь и вновь заставляют содрогаться от отвращения. Совершенно опустошенный выползаю с душа. Натягиваю на мокрое тело, первое, что попадает под руку. Ударом под дых меня настигает голод. С позавчера ничего не получавший желудок, отзывается болезненным спазмом. Мне настолько хочется есть, что аж тошнит. Мою опустошенную душу до краев наполняет желание поесть. Не могу удержать стона, вновь обнаружив в холодильнике отсутствие съедобного. Мои надежды на обеспечение тают равно пропорционально тому, сколько пустых шкафчиков я осматриваю. Пусто. Пусто и еще раз пусто. Совершенное нагое ничто. Привык к постоянному питанию, разнежился. Прям тошно от себя, хотя это ощущение от голода. Едва сдерживаю желание оторвать дверцу шкафчика и начать её грызть. Осознание, что придется выйти на улицу, прибивает к полу, на котором сижу, гвоздями. Совершенная в своей издевательской сущности безвыходность. Если я и дальше буду ждать еду от Хокаге, могу и вовсе умереть с голоду. Единственный выход — рискнуть выйти в город и попытаться раздобыть еды. В этом доме нет ничего съедобного, не считая мелких мышей. Но их слишком трудно поймать, да и ими особо не утолишь голод. Еще со времен подвала, кишащего крысами, я перестал брезговать. Когда вопрос касается выживания, выбора не остается — либо ешь то, что придется, либо умираешь. И я выбираю выживание. Тщательно готовлюсь к вылазке, решив использовать вчерашнюю маскировку. Если скрыть глаза и шрамы меня, джинчурики, практически не отличишь от детей, бегающих на улицах. Проверить одежду, вдруг надел задом наперед или навыворот — это важно, поскольку выдает во мне слепого. Прячу повязку в карман шорт. Собственно её брать не обязательно, но она единственное, что осталось от Шу, вроде как оберег или что-то в этом роде. Уже выйдя с подъезда, проделываю трюк с грязью, скрывая шрамы под глазами. Главное не поднимать взгляд, и не терять равновесия. Я даже не знал, что должен искать. Мои мысли были сосредоточены больше на самой вылазке, чем на её цели. Может попытаться стащить что-то с прилавка? Или словить кошку? Последнее откидываю сразу, кошки не еда. Шу рассказывал об особенностях кошачьего мяса, почему именно оно не пригодно я не помню, но думать о нем не стоит. Голова как никогда быстро обрабатывает подступающую информацию. В общем, зона моего восприятия около десяти метров, плюс минус пять-десять сантиметров в зависимости от степени моей концентрации. В этом радиусе я чувствую живых объектов, за пределами — слепая зона. Информацию об этой территории мне дают другие чувства осязания — слух и запах. Они многое могут сказать, но далеко не все. Многие предметы те же здания, почувствовать я не могу раньше, чем врежусь в них. Есть крошечный шанс понять их расположение по тени, зная время суток их можно найти. В тени прохладнее, чем на солнце, и моя кожа довольно восприимчива к последнему, я мгновенно замечаю разницу. Собственно я вышел со своего уютного квартала, в котором был единственным жителем. И даже совсем не боюсь. Назвать волнение в груди страхом, будет просто смешно. В сравнении со страхом в ночных кошмарах это не более чем трепет перед неизведанным. Без проблем выбираюсь на главную площадь, обдумывая на ходу что именно мне прихватить. Нужно что-то с ярко выраженным запахом, чтобы я смог понять, что брать. Не хотелось бы схватить вместо хлеба фарфоровую сувенирную статуэтку. В прочем на счет хлеба я бы ошибиться не смог, но суть не в этом. Прекрасно подойдет рыба, и булочки. Пекарню я приметил еще в прошлый раз, когда искал Шу. На площади было необычайно тихо из-за Дня Памяти. Люди ходили не большими группами по трое или же вдвоем. Переговаривались между собой едва не шепотом. Большинство торговцев не открывали своих лавок. Только различные мелкие заведения быстрого питания работали, так же как и обычно. Это усложняет дело. В общей суматохе, украденные с прилавка мелкие съедобные вещи не были бы столь заметны. Попытка украсть обернется для меня провалом. Хмурюсь, прижимаясь спиной к стене Резиденции Хокаге. Приходится идти к Минато-сану, ведь вариантов не остается. В самом главном здании Конохи было пустынно даже больше, чем на улице. Редкий работник администрации проходил мимо меня, совершенно не замечая. Мне даже не приходилось таиться. А вот Намикадзе на месте не оказалось. Кабинет пустовал, я даже удивился, что оно оказался открытым. Будто никто не мог зайти сюда в любой момент и украсть важные документы. Беспечность или же забыл в спешке? Так или иначе, я испытал разочарование. Ведь совершенно не выносимый голод скручивает все сильнее. Придется действовать на свой страх и риск. Заглядываю в пекарню. Запах свежей выпечки вызывает головокружение, рот мгновенно наполняется слюной. Едва удается удержать себя в руках, чтобы не бросится к булочкам и не начать жрать все, что попадается вод руку. Осматриваюсь в поиске продавца, находится быстро справа у самой стены, где-то в двадцати шагах от меня. Он раскладывал свежую выпечку. Хватаю первую попавшуюся снедь. И тут же меня самого хватают за руку. — Воришка, — шипит мужчина средних лет, держа меня за руку. Мне остается только удивиться, как быстро он оказался рядом. Могу поклясться, что еще секунду его не было рядом. И приближения я не заметил. — Эй! — отзывается продавец, мгновенно оказываясь рядом. Мою руку отбрасывают с такой силой, что я не удерживаю равновесия, падая на задницу. Мои глаза широко распахиваются, появляясь на обозрение. Повисает тишина. — Тот Самый Мальчишка, — делает шаг назад, мужчина. — Джинчурики, — продавец бросает в меня черствой булкой, — бери и проваливай! Мне дважды повторять не нужно, хватаю с пола отскочивший хлеб и со всей возможной скоростью уношу ноги. Я бежал, не пытаясь маскироваться или спрятаться, предпочитая осторожности скорость. И в след мне несутся полные злобы прозвища. — Демон. — Недоносок. — Убийца. — Монстр. Позволил себе расслабиться, лишь оказавшись за запертой дверью своей квартиры. Устало опускаюсь на пол, прислонившись к двери спиной. Легкие раздирала недостача кислорода от быстрого бега. Не дожидаясь восстановления дыхания, вгрызаюсь в булку. Отрываю куски зубами, поглощаю жадно, практически давясь, и вскоре во рту не хватает слюны, чтобы глотать. Перебираюсь на кухню, набираю воды. Пью столь жадно, как и до этого ел хлеб. Желудок наполняется, появляется приятное ощущение сытости. Пусть и обманчивая, основанная на забитости желудка водой, но сытость.***
Я ожидал прибытия Фугаку и Итачи Учих. Последний должен привести первого всеми правдами и не правдами, даже если придется применить силу. Ожидание в гулкой тишине тянулось неимоверно долго. Напряжение пружиной затягивалось, возрастая по спирали подобной той, что изображена на гербу клана Узумаки. В голове крутились навязчивой пластинкой возможные развития событий. Честно говоря, я немного боялся того, что должно произойти. Черви сомнения точили меня. Ведь, кому решать кто здесь прав? Прав ли я со своей заботой о бесклановых или Учихи, которых в последнее время лишили многих прав? Люди имеют свойство не повиноваться, если их интересы задеты, это стоит учитывать в построении политики. В подвале бывшего здания полиции Конохи (Полицию, как административный орган распустили из-за потери доверия в граждан, что привело к не целесообразности.) мне предстоит убедить Фугаку от радикальных действий, что никому из нас не принесут победы. Просто потому, что в политике нет такого понятия, как «победа». Спустя бесконечно долгих два часа в помещение вошли Учихи. — Зачем ты меня сюда притащил? — безошибочно узнаю голос Фугаку. — Фугаку-сан, — как всегда почтительно отзывается юноша, — это касается всего будущего клана, прошу вас выслушайте… — Позвольте вас поприветствовать, — выхожу вперед, на встречу, — достопочтимый Фугаку-сан. — Что это значит, Итачи? — оборачивается к сыну, игнорируя мое приветствие. Отзываюсь, не давая времени на семейные ссоры. — Я знаю о перевороте, Фугаку. Всего за секунду он напрягся, и спрятался за маской холодного политика. Итачи делает шаг назад, сливаясь со стеной. — Не знаю, о чем ты говоришь, — отмахнулся, будто от мухи мужчина, медленно оборачиваясь ко мне. — Ты же знаешь, чем тебе может подобное обвинение, мальчишка, — с нотками превосходства. Да, я знаю, что мой противник старше меня, но это не дает ему права насмехаться надо мной. По социальной иерархии я выше него. Сколько можно придираться к моему возрасту? Что с того, что я самый молодой Каге Конохи? Конечно, они не упускают из внимания то, что я в своем возрасте занимаю столь высокий пост, и им приходится считаться с моими силами и влиянием. Указание возраста лишь попытка задеть меня. Но это все равно не делает их уколы менее неприятными — Прошу не переходи на личности, они не уместны, — спокойно и отстраненно, будто меня не задели его слова, — У меня есть доказательства… — Это наглая ложь… —… так почему я пригласил тебя сюда, а не вызвал повесткой на трибунал? —… и провокация. Оканчивает он не так резко, как начал, теряя уверенность и напрягаясь. Ведь, трибунал может положить конец крохам оставшейся репутации высокомерного клана. Их гордость будет растоптана и высмеяна. Попытка переворота, как отречение от клятвы, данной предками-создателями Конохи. Их хваленая честь будет запятнана пятнами, которых не так просто отмыть. Победители пишут историю. — Я всего лишь хочу достигнуть мира в своей деревне. С каждым словом мой голос крепнет, крепнет и моя уверенность в успешном решении проблемы. — Учихи бы никогда… — Просто признай, что ты готовишь переворот. Никто об этом не узнает. Признай. Иначе твой клан будет под корень вырезан, сегодня же ночью. Никого не останется ни женщин, ни детей. Понимаешь? — Ты этого не сделаешь, — осколки маски крошатся на пол. — Ты прав, я не смогу приказать подобного. Но вот Данзо, никто тормозить не станет. — Что я должен сделать?***
Под вечер начался ад. Они приходили группами по двое-пятеро. Барабанили в дверь и орали гадости, а еще угрожали. Сквозь стены я ощущал их ненависть и презрение, они пугали меня больше, чем громкий крик и скрипящая под ударами дверь. Они рассказывали через дверь истории об убитых лисом родных. Они злились, бились в истерике и плакали навзрыд. Я прятался под кроватью, трясясь от страха. В моем сознании росла ненависть к тому, что сидит внутри меня.