Становление Незрячего

С утра моросил мелкий дождь, суля приближение весны. Подниматься с постели становилось все тяжелее с каждым днем. Так хотелось понежиться подольше, обнимая обнаженную Кушину, ощущая, насколько идеально два тела подходят друг другу. Но дела не желали ждать. Не успел я покинуть порог дома, как оглушающая новость настигла меня. Третий Хокаге Сарутоби Хирузен скоропостижно скончался ночью от сердечного приступа. Это заявление абсурдно до смеха. Это не может быть правдой, этот старик еще переживет меня. В свои года он так лихо гонял меня по полигону, что даже не верится, что его мог одолеть сердечный приступ. Но правда оказывается куда тяжелей, он действительно умер. Земля уходит с под моих ног с грохотом падающей с небес луны. Я застываю оглушено, осознавая, что остался один на один с советниками, больше у меня нет влиятельного покровителя. Больше нет единственного союзника. И это не капельки не эгоистичное волнение охватывает мою душу, ведь даже откинув тот факт, что Хирузен-сан был мне вторым отцом, без него будет трудно продвигать свои законы, призванные улучшить жизнь обычных людей. Да вообще все будет трудно! Старикашки чисто из вредности могут отклонять мои законы, и уже не будет мудрого Сарутоби, что поставит их на место в минуты моей растерянности. Мне стыдно признаться, но я струсил. Всего на миг я позволил себе вновь стать тем неопытным пареньком, который всюду следовал за Третьим Каге Конохи, молчаливым приемником, не имеющим право голоса. Закрываю лицо руками, едва не рыдая от скорби. Хирузен был хорошим, действительно хорошим человеком. Рука няньки исчезла, теперь действительно начинаются взрослые игры. Раньше я мог ошибаться, делать неверные выводы и играть во всесилие, но сейчас баловство закончилось. И позорно признаюсь, я не чувствовал себя готовым к этому.

***

Лис вновь всю ночь гнал меня по подсознанию, и к утру я был выжат как лимон. Странное ощущение, когда тело готово пробежать многие мили, а вот морально сил не осталось совсем. Я даже не удивился, проснувшись в объятиях бесстыдно нагого Нана. Вопреки обычаю, в этот раз не сбрасываю его с кровати, пораженный тем, насколько приятным может быть чужое тепло. Не то чтобы мне начало нравится то, что он хочет со мной сотворить, когда придет загадочное Нужное время, просто… осознавать, что в этом мире ты хоть кому-то нужен... Даже если нужна лишь твоя задница и рот. Кривлюсь от последних мыслей, они приносят смятение, нарушая покой. Вспоминаю, кто я, и что за человек прижимает меня к груди. Не в моих силах сдержать стон отвращения. Почему толика доброты ко мне окрашена столь мерзкими намереньями? Просто физически больно от осознания своей ущербности. Выталкиваю педофила со своей кровати, не заботясь о том, что того ждет встреча с не самым радушным и мягким полом. Грохот упавшего тела, вскрик неожиданности. — Не прикасайся ко мне! — мой собственный голос переливается всеми гранями отвращения к себе, и лишь толикой к нему. Его руки хватаются за мое одеяло, срывая его с меня. Я кожей ощущаю его гнев, что касается моего существа колюще-режущими взглядами. — Ты! Ты!.. — от злости он даже не может ничего сказать, и от собственного бессилия что-то произнести еще больше распаляется. Меня грубо хватают за ноги, и я не успеваю увернуться от этой хватки. Меня как пушинку стягивают на пол, при этом я сильно ударяюсь головой, не успев смягчить падение. Перед слепыми глазами вспыхивают искры, сознание мутнеет, будто окутанное толстым слоем ваты. В уши прорывается злобное рычание. — Я к тебе по-хорошему, и вот какая благодарность… Неблагодарное существо... Демонский недоносок… Его нога несколько раз проходится по моим ребрам. Тело отзывается вспышками боли. Я давно понял, что вызванная лисом боль и реальная немного отличаются. Хотя бы степенью силы. Адские обороты приносимые Кьюби и это едва отдающееся удары. Мне ничего не стоит взять себя в руки, прорвавшись сквозь мутную пелену неприятных ощущений и схватить ногу, что приближалась для следующего удара. Резко поднимаюсь, завязывается потасовка. В итоге я не осознаю, как снова оказываюсь на полу придавленным телом Нана, чувствуя его возбуждение своим животом. — Не сносный, не сносный, не сносный мальчишка, — низкий горловой шепот, заставляет содрогнуться от отвращения. — Ты даже не осознаешь, что ты творишь со мной! — Отпусти, — выдавливаю из себя, — еще не много и я опоздаю в академию. Он вынужден отстранится. Лишнее внимание, что привлечет мое опоздание ему не к чему. Хоть в чем-то есть плюс этих бесполезных АНБУ, что и пальцем не шевелят, когда на меня нападают и избивают. С удовольствием покидаю человека, к которому испытываю лишь горькое и безысходное отвращение. Уйти далеко не получается, но все же увеличение расстояния приносит облегчение напряженным нервам, что дергаются от каждого движения извращенца. Сажусь за стол, открывая принесенное Нана бенто. Я уже смирился с необходимостью принимать его пищу, это уже практически не вызывает отторжения. Сытый желудок приносит некое отрешение от волнения, мысли становятся более пофигистическими и оптимистическими. Подозреваю, что он посыпает что-то этакое в эту еду, что она вызывает такой эффект. Но в тоже время я уже привык к ней настолько, что отказаться уже не могу. Прохожу мимо все еще злого и возбужденного педофила, покидая дом. С облегчением вздыхаю, оказавшись в одиночестве на лестничной площадке. Губы сами растягиваются в улыбку, когда вспоминаю что первый урок у Хирузен-сана. А затем убийственная новость о смерти Сарутоби и я растерянно поднимаю лицо к потолку. Просто смерть забрала еще одного дорогого мне человека. Пора бы привыкнуть, но тогда почему так больно принимать это? И каждый раз потеря ощущается сильнее. Смерть Шу полоснула раскаленной плетью, уход старика же, будто проведенная кустарная операция по удалению важного органа. Я лишился чего-то очень важного, нужного, и это ощущалось весьма остро. Во мне будто завязали тугой узел с моих же внутренностей. Ирука рассказывает о Третьем, выводит вдохновенные речи о том, каким ахуенным он был. Был. Губы дрожат, еще не много и я взвою. Просто потому, что не умею плакать. Глотаю иглы всхлипов, забиваясь за своей последней партой. Ногти впиваются в ладони до крови. Чувствую на коже взгляд Учихи, оборачиваю к ней лицо, бросая одну из своих убийственных улыбок, которые так пугают одноклассников, заставляя её резко отвернуться. Мне не нужно твое притворное сочувствие, не нужна высокомерная жалость. Собственно эти чувства я не приму ни от кого. Просто отстаньте от меня. Я сам справлюсь, только дайте немного времени пережить это. Дальнейшие уроки отменили, и, сообщив день похорон, отправили по домам. В квартиру возвращаться не хотелось. Только не к этому придурку Нана в объятия. Только вот педофила не хватало. В моей жизни слишком много дряни. О, боже, я уже начал изъясняться как извращенец, все эти грязные словечки. Он проникает в меня, так же как и лис, переделывая под себя. Кьюби украл мой смех, я смеюсь с его тявкающими нотками. Я ненавижу свой смех. Ненавижу слова, которые проникают в мою речь с лексикона Нана. И в тоже время без этого я уже не я. Примерно с час катаюсь на качели у входа в академию, и все мои мысли обращены внутрь меня. Не самые веселые мысли. Я бы просидел вот так до вечера, качаясь туда-сюда, если бы меня не прогнал Ирука. Домой все так же не тянуло, и я отправился бродить по Конохе. Не то чтобы меня радовала возможность наткнуться на очередные тумаки, но выбирая между Нана и ударами случайных прохожих последнее было приятней. Они хотя бы не пытаются облапать меня. Собственно люди по отношению к джинчурики делятся на три типа. Те, кто ищут на свою задницу приключений и собственно возмещают на мне свое недовольство жизней. Я давно понял, что есть такие личности, которым попросту нужна груша для битья, наличие драмы с участием Лиса не обязательно, если есть желание можно выдумать что угодно. Другой тип, люди, которые мне сочувствуют их очень мало, но все же здравомыслящие есть, пусть они и никогда не заступаются за меня, наблюдая с жалостью во взгляде. И третий тип подавляющее большинство те, которые всем сердцем меня ненавидят, и пусть все-таки боятся напасть на меня, с энтузиазмом поддерживают агрессоров, что так любят возмещать на мне свою злость на жизнь. К моему удивлению на меня даже на оживленных улицах мало кто обращал внимания, всех сильно потрясла новость о смерти Третьего. Даже после смерти он защищал меня. Горло сдавило. Тугой узел внутренностей дрогнул, расходясь подобно волнам на воде по всему телу опустошением. До боли хотелось избавиться от этого ощущения потери и потерянности. — Оу, кого я вижу! — в мысли ворвался, как всегда язвительный, голос Инузуки. — Какие люди и без охраны? Рядом с ним было двое исполинских псов. Они были действительно большими, высотою мне по грудь и внушали подсознательный страх. А что еще было примечательно эти двое псин имели достаточно развитые каналы чакры, что говорило о том, что передо мной не обычные животные. Сомневаться в том, что оба этих зверя нинкены клана Инузука не приходилось. И это еще больше пугало, ведь я прекрасно знал характер Кибы, чтобы предположить, что эта встреча отнюдь не случайна. — Не ожидал тебя встретить, — отзываюсь в своей обычной спокойной манере. Зверям нельзя показывать свой страх, они его слышат. — А я вот выгуливаю псов мамы, — отзывается он, — Не хочешь мне помочь? — этот тон, эти слова. Все мои инстинкты просто орали «Убегай!». — Не горю желанием, — отговариваюсь и уже разворачиваюсь, чтобы смыться как того требует мое тело, как слышу громкое «Взять!». Мои ноги начинают бег раньше, чем моя голова успевает осознать опасность. И тут же в голову бет раскаленным молотом: этот придурок Киба натравил на меня собак! Сука. Сука. Сука. Выскакиваю на стену, взбираясь на крышу ища спасение в высоте. Но собаки не так просты, вскакивают за мной. Начиная свой бег по минному полю крыш, осознаю, что мне не скрыться от этих тренированных тварей. Они куда быстрее и сильнее меня. Слабые места. Слабые места. Мозг пытается вспомнить слова Хирузена. Слабое место псов — нос. Если напала стая, нужно ударить вожака в нос достаточно сильно и все разбегутся. Но что делать, если псов всего двое? Крыша исчезает с моих ног и я проваливаюсь в абсолютную неизвестность. И в голове птицей бьется мысль о собственном дибилизме. Полез придурок на крышу, я же ни черта не вижу! Злость на себя просто заставляет задохнуться. Мое спина натыкается на мешки с рисом, они отчасти смягчають падение, но все же выбивают с легких последний воздух. Мне везет. Относительно конечно. Собаки настигают меня, и я ощущаю острые клыки на своем бедре. Ногу пронзает боль, что на миг заставляет померкнуть весь остальной мир. Не давая псу откусить от себя кусок со всей силы бью его по носу, но тот лишь крепче сжимает зубы. Псы убийцы, что может веселей, а? Адреналин поднимает бурю в голове, пробуждая другого меня. Того, кто может смеяться в зубах пса переростка. И в тоже время мой удар достигает второго зверя, заставляя его заскулить. Зубы первого разжимаются, чтобы за мгновение впиться в меня уже двумя челюстями. И боль пронзает меня, поднимая бурю такого панически-прекрасного веселья. Мне не вырваться от обоих сразу. Что еще делать как не смеяться? Ведь, когда мы умрем, наше лицо навсегда застынет в одном положении. Пусть это будет выражение дикого веселья! — Ко мне! — прикрикнул Киба, и псы мгновенно отпустили меня возвращаясь к хозяину. Парень застывает, глядя на мое разодранное тело, язвительные слова замирают в его горле расплавленным железом. Мой нервный тявкающий смех, именно-тот-самый-который-я-так-ненавижу, заставляет его наложить в штаны. Он уже практически каялся в содеянном, испугавшись последствий. Парень разворачивается, собираясь убежать. — Сука! — настигает его мой крик, прибавляя скорости ногам. Этим дрянным ногам, которые я так хочу оторвать. Псы растерянно смотрят ему вслед, явно жалея, что им не дали закончить начатое, но затем и они покидают меня, рассудив последовать за Инузукой. Мой смех замирает в носоглотке, будто лишившись зрителей, я больше не был способен извергать из себя эти мерзкие звуки. И мне становится практически обидно, что меня бросили вот здесь одного. Так остро захотелось почувствовать рядом хоть кого-нибудь. Просто, чтобы убедится, что я не один. Силы покидали меня вырываясь рваными клочками, вытекая вместе с кровью. Холод облизывал пальцы, подбираясь выше к сердцу, и я уже закрыл глаза, смирившись с неизбежным концом, как вместо холода заняло жжение. Знакомое жжение прикосновений проклятой чакры монстра, закрытого внутри меня. Я не могу умереть, пока это существо сидит во мне… Языки пламени лизали раны, принося агонию исцеления. Я тонул в этой мучительно-медленной пытке, больше всего в мире желая таки не орать от этой боли. А затем я ощутил холодные руки на своем теле. Вот и АНБУ, который только то и может, что может дотащить меня к больнице. В этот миг я просто ненавидел его всем своем существом за то, что он мог вмешаться раньше… но не вмешался.