***
Я знал, что Наруто исчез. В этом не было ни малейшего сомнения. Хотя, по сути, я еще даже не начал поиски, и судить об этом не имел права. Но чувство во мне, говорило о том, что это бесполезно… и с каких это пор, я стал доверять чувствам? Проснулся наконец-то мозг. И я был раздражен собственной тупостью. Сотая доли секунды, на возвращение в кабинет. Не обращаю внимания на зареванного ребенка и его матерь, что пылала желанием не послушного мальца избить. Все-таки воспитание у Инудзук такое же дикое, как и они сами. — Ворон, — рявкаю с порога, — отправь отряд на поиск джинчурики! У тебя две минуты! — Хай! — мгновенно реагирует АНБУ и в тот же миг исчезает. — Мин… — подает голос женщина со своего угла. — Вон! — отмахиваюсь от нее, как от мухи, даже не давая закончить фразу. Собачники, опустив голову, покидают в спешке кабинет. Уже оказавшись вне территории моего кабинета, Тсуме снова дает несколько тумаков нашкодившему ребенку, но мне уже не до них. Складываю руки на груди, в подсознательном защитном жесте, глазами осматривая такой знакомый вид из окна на деревню. Всего полчаса нужно АНБУ, чтобы прочесать всю территорию Конохи. В этой деревне нет места, где можно было бы спрятать джинчурики так, чтобы его не нашли сенсоры. Давлю чувство волнения, отрицая само существование своего напряженного ожидания. И в то же время с каждой минутой на меня наваливалось это-все-напрасно чувство, заставляя волноваться. — Его нет в деревне, — обрывает все мои робкие надежды Ворон. Мир переворачивается. — Прочешите окрестности! — неосознанно повышаю голос, запуская в волосы пальцы. Его не могли далеко увести. Если предположить, чисто теоретически, что его похитила вражеская деревня — они бы не успели далеко уйти. Это моя оплошность, я не уследил за парнем. Не позаботился о его безопасности. Плохо выбрал его охрану. Эти придурки Пес и Кот оставили пост, думая, что с больницы он никуда не денется. Это угроза государственной безопасности, если я сделаю ошибку… если потеряю оружие деревни… если Наруто пострадает.. да, черт возьми, если хоть одна волосинка упадет с его головы порублю на фарш тех, кто посмел прикоснуться к нему! Сказать, что я был зол, ничего не сказать. Сжимаю в пальцах волосы, отрезвляя себя болью. Дурацкая привычка. Но помогает. Мой взгляд падает на скалу Хокаге. Собственное лицо было до сих пор странно видеть вытесанным из камня. А еще в скале находится убежище в случае нападения или не предвиденной ситуации. Убежище, в котором ни один сенсор не обнаружит гражданских и генинов… Не обнаружит. Ни один сенсор. Следующая мысль заставляет поморщиться. Шайка Данзо тоже скрывается в этой скале. Руки сжимаются в кулаки, от такой естественной и простой догадки, что мне просто остается поражаться своей тупости. Шимура ведь мог схватить джинчурики, он давно положил на него глаз. Я молил Ками о том, чтобы моя догадка оказалась верна. И одновременно больше всего в жизни хотел ошибаться. Ведь, с одной стороны это не выносит конфликт с деревни, и нападения на нас не планируется. А с другой… старик решил действовать. Одному Джашину известно, что этот мерзавец может сделать с ребенком. Если он попытается подчинить его ментальными закладками… или… О второй возможности я отказывался думать. Отказывался верить в это.***
Очнулся я уже связанным на твердой холодной поверхности. Это было сродни выныриванию после затяжного плавания под водой. И первый же осознанный вдох был наполнен запахом подземелья. На подсознательном уровне я почувствовал изменение давления воздуха, и эта перемена меня заставила растеряться. Вторым осознанным ощущением было понимание — я здесь не один. А затем узнавание. Рядом находился это пугающий старик, что пах так знакомо и от этого волнующе. Его прикосновение к моему животу, к печати, было таким обжигающе голодным. Попытка дернуться от его пальцев и еще одно осознание, я не мог пошевелить ни единой мышцей. Мое тело больше не принадлежало мне, это пугало, выворачивало наизнанку пониманием собственной беспомощности. Это было в десять раз, нет в тысячу раз неприятнее прикосновений Нана. Даже желание последнего меня изнасиловать, не вызывало такого отторжения, как сам факт прикосновения ко мне этого старика. — Я давно охочусь за тобой, — сухой скрипучий голос вырывается с его глотки, пробуждая еще одно узнавание, слуховое узнавание, — но ты все же попал ко мне по такой нелепой случайности. Мной охватило невероятное желание заорать. Но изо рта не вырывалось ни звука. Тело не принадлежало мне ни единой своей частичкой. Это пугающее состояние, в котором ты даже не можешь закричать, поднимало волну глухой паники, что поднималась вверх по внутренностях, сжимая горло в тиски, не давая вздохнуть. Я задыхался. Задыхался собственной паникой. — Тише, — перехватывает старик мое дыхание, сжимая мою грудную клетку обеими руками, — успокойся, — меня встряхивают, первый, второй, третий раз и меня отпускает. Вздыхаю, захлебываясь воздухом и закашливаюсь. — Не хватало еще, чтобы ты протянул ноги раньше времени. Десятый, проверь почему они задерживаются, — приказывает он кому-то невидимому, отпуская меня. — Хай! — отзывается этот кто-то, и также как раньше встречаемые мною АНБУ Хокаге, они появляются, только подавая голос, в остальном я абсолютно не ощущал присутствия кого-то еще, кроме меня и старика. Ко мне пробирается холод, заползает под кожу и я еще острее ощущаю свою беззащитность. Я лежал на чем-то схожем с операционным столом, но это было более похоже на каменный жертвенный алтарь, о которых рассказывал Хирузен-сан. Я чувствовал себя препарированной лягушкой. И тот факт, что был при этом по пояс голый, угнетал. Я снова ощутил на животе прикосновение ледяных пальцев. Прикосновения выводили линии, повторяя контур рисунка печати, что держала собой лиса. Было щекотно, и от этого более мерзко. Я чувствовал, как меня охватывало столь знакомое чувство. Приторно сладкое как запах пролежавшего на солнце трупа. Чувство, что заставляло радоваться в самых хреновых ситуациях моей жизни. То же веселье, что заставляло меня истерически смеяться, когда меня зажимали в тиски ради избиения, или же тогда, когда на меня напали псы Инудзуки. А мне-таки везет на извращенцев. Мне адски везет. Если бы мое лицо было мне подвластно, ей богу уже бы смеялся. Но оно было не подвижно, и все что я мог, представить, как бы мои губы растянулись в гадкой улыбке. И снова эти прикосновения, но на этот раз он выводил линии своей древней чакрой. И печать отзывалась на эти прикосновения жжением. Лис поднял свою голову, и я ощутил его пиздец-какой-злой-взгляд внутри меня, что пронизывал мое подсознание. Его активность развеселила меня еще больше. Только посмотрите, кто проснулся. Не ужели Кьюби но Ёко есть дело до происходящего в реальности? Нужно записать этот день в календарь. И что же дальше? А дальше в помещение вошли четверо человек. Я их услышал по шагам, что отбивались от стен. По эху можно предположить, что находились мы в довольно большой пещере. Сомневаюсь что такое огромное пространство дело рук людских. Мое лицо взяли в оковы чужие ладони, приподнимая. Лицо обожгло горячее дыхание. — И как? — спросил старик. — Данзо-сама, из-за особенности глаз закладки не поставить, — отзывается человек, что держит меня. — Он не просто слепой, эти глаза полностью закрыты для внешних воздействий. Вот это поворот, неужели лис действительно осознанно лишил меня зрения? Что бы обезопасить меня от ментальных техник и гендзюцу? Пф, бред. Скорее всего, он боялся чего-то столь сильного, что, даже прячась в клетке, оборвал связь глаз. И кто же смог заставить грозного демона это сделать? Ответ на этот вопрос остается открытым. — Это значит, что придется сменить джинчурики, — поджал губы этот старик, насколько я понял, это его звали Данзо. Тон произнесенных слов ни сулил мне ничего хорошего. На моих руках и ногах захлопнулись оковы, как и все здесь, начиная от прикосновений и заканчивая словами, они были ледяными. А еще они казались до безобразия лишними. Зачем меня связывать, если я и так не могу пошевелить ни единой мышцей? — Все готово, — спустя две минуты бесшумных действий отзывается кто-то справа от меня. — Начнем, — произносит старик, остальные лишь кивают в ответ. А затем… печать на животе обжигает адским пламенем. Казалось, будто сама печать въедалась в кожу, во внутренности, прожигая насквозь. Тело непроизвольно выгибается дугой. Ледяные руки прижимают меня к камню. Сторонняя чакра пытается проникнуть в структуру печати, но это не удавалось и это действие приносило боль. Сердце разогналось, распространяя с кровью это адское пламя по всему телу. Еще минуту назад мне было до дрожи в зубах холодно, а сейчас я весь горел. И это было далеко не метафора. Но все же, после такого опыта в общении с лисом, когда нашим посредником была боль, я бы мог оценить свои мучения на троечку. Но, увы, мое тело так не считало, боль есть боль и как бы сильно ты не привыкал к ней, она все равно будет вызывать отторжение. Мышцы сводило в судорогах. Будто меня пропускали через мясорубку. — Эта система слишком сложная, — почти в отчаянии произносит один из тех, кто пытаются сломать печать. Я едва слышу его из-за шума крови в ушах. — Не пытайтесь открыть, сорвите к чертям, — отзывается Данзо на неком отдалении. Никто не подает никаких признаков, что его услышали, но я сразу почувствовал перемену. Они действительно начали попытки сломать печать. Боль с «троечки» поползла к отметке «невыносимо», заставляя забыть все мои представления о классификации своего состояния. В ушах уже звучал свист устремленной на меня косы смерти. Я был готов к ней. Сознание померкло.***
Минато влетел в подземелья корня подобно урагану. За ним шаг в шаг летели все свободные бойцы АНБУ, которые только нашлись в деревне, их было где-то полсотни. Он был в ярости. От фигуры Хокаге на стенах плясали блики всполохов молнии. Он в буквальном смысле метал молнии. В его руках разенган сносил стены, он не утруждал себя поиском пути, ломясь напролом. Все кто посмел заглянуть ему в глаза, попадаясь на пути, в ужасе прижимались к стенам. — ДАНЗО! — заорал Намикадзе, врываясь в комнату к старику. Глазам Минато предстала одна из тех картин, которые в его подсознании рисовались как наихудший исход. Наруто безжизненным телом лежал на каменном столе, над его мелким телом колдовали бойцы Шимуры. И это были явно не закладки. Всего на миг, бесконечный миг он поверил в смерть сына… Это лицо невозможно описать. Полное отчаянья и горя. Ненависть и боль плескались в глазах, выплескиваясь едва слышным рычанием. Нет ничего страшнее, чем когда родители теряют своих детей. Детская смерть такая неестественно абсурдная. За этими действиями невозможно уследить, не точно описать. Просто в мгновение ока, в комнате в живых остался лишь Минато и Данзо. Намикадзе в ярости прирезал и двоих «своих» людей. Замерев окровавленный над стариком, вжавшимся на полу, он и сам не осознавал, почему остановился. Данзо, бесстрашный человек видавший смерть, был напуган. Потому что там, за гранью злости, в глазах молодого Хокаге плескалось нечто пострашнее смерти. Взгляд блондина причинял практически физическую боль, выкрикивая все то, о чем он мог только рычать как зверь, не находя слов. И кровь с его рук капала на лицо Шимуры, отсчитывая беззвучно время. Собственное рычание отрезвило мужчину. Он все еще был зол, но все же уже держал себя в руках. Крутой поворот, и Намикадзе направляется к ребенку. Снять железные браслеты блокирующие чакру не так легко, но Минато было абсолютно плевать на это. Он просто вырвал их из камня, а затем бережно поднял ребенка, прижимая к груди. Еще совсем теплый, даже горячий Наруто, казался изломанной куклой в руках. Но все же его сердце еще билось. Жив. Он был все еще жив. По щекам Хокаге бежали слезы.