Становление Незрячего

Цепи звенели при каждом движении. Такой неестественный предмет на теле мальчика. Скажите мне кто-нибудь, что я делаю не так? Почему, что бы я ни сделал, Наруто все равно оказывается жертвой агрессивной жестокости? Казалось бы, закон о неприкосновенности джинчурики должен был все решить. Но я не особо на него надеялся, ведь в обществе всегда были личности, которые на законы плюют со скалы Хокаге. Всегда были те, чей разум замутнен алкоголем или наркотиками и собственный контроль больше не действовал на них. Пусть шиноби и запрещено злоупотреблять, но на гражданских сухой закон не распространяется. Все упиралось в АНБУ. Они должны были защищать джинчурики до того времени, когда он смог бы за себя постоять сам. Мне не поступали никакие доклады о нападении на него, но ,судя по синякам на спине, парня избивали систематически. С особой жестокостью. Пес и Кот ничего не сообщали… Прижимаю ребенка сильнее, радуясь ощущению его сердцебиения. Будь бы я менее зол, оценил бы всю трепетность этих объятий. Каждое прикосновение к нему такое неправильное и грубое. Почему я просто не могу обнять своего сына? Вот так взять и обнять, как это делают другие родители. Уговор. Пф, к черту его! Вот ребенок откроет глаза, и я все скажу.. действительно все.. Аккуратно кладу мальчика на больничную койку, с которой он не так давно ушел. Глаза в свете лампы цеплялись за окровавленные швы, которые выдавали места собачьих укусов. Глубокие рваные раны, его даже не пытались убить. Это была игра, забава, чтобы причинить как можно больше урона, при этом, не убивая жертву. Подобные следы я видел только на тренировочных собачьих манекенах Инудзук. Ничего себе игра… Осматриваю печать на следы разрушений, медленно зверея еще больше. Я расскажу ему. Плевать на советников… Но сначала, я пойду и урою этих двух придурков, что посмели скрывать вопиющие факты нападения на джинчурики. Он же главное оружие деревни, как и в боевом, так и в политическом поле. Скрывать подобное - прямая угроза цельности Конохи. Вот даже сейчас, я не могу перестать мыслить как Хокаге, это так не правильно считать собственного сына оружием. Так не правильно смотреть на все это сквозь призму всеобщего Статута Конохи*. Я слишком вжился в роль Каге, эта должность проникла глубоко в меня, и все эти правила политической игры стали для меня оружием и щитом. Я забыл, что такое настоящее сражение. Пять перемещений и вот я уже в подземельях под Резиденцией, а у моих ног пытаются не выблевать все свои кишки Пес и Кот. Первый раз всегда самый яркий. — Вы оба, — окликаю их, не особо заботясь о том, что этих два блюющих червяка отвечали, — сегодня ваш последний день в АНБУ. Разворачиваюсь, чтобы покинуть их, но меня настигает слабый голос, заставляя замереть. — За... кха.. что? Медленно, очень медленно, давая им шанс ощутить всю гамму моего убийственного Ки, оборачиваюсь. Кот умудрился стянуть облеванную маску, и смотрел на меня, даже сказал бы, шокировано. Он действительно не понимал, и это привело меня в ярость. Всего одно мгновение, и я хватаю его за волосы, и он целуется с каменным полом. Слышится хруст сломанного носа. — Вы молчали, — еще один удар, — не говорили мне, — удар, — что на джинчурики нападали, — в моих руках треснул череп, тело слабо трепыхнулось и обмякло. — Такие как он не заслуживают жизни! — орет второй, краем глаза замечаю движение, это спасет меня от смертельного удара. Избегаю ранения, дернувши голову. Мгновенно вскакиваю, оборачиваясь к противнику. Безумный блеск в глазах пса, лицо перекошенное гневом. — И ты такой же! Такой же монстр! Защищаешь демона! Сердце каменеет. И этих людей я отправил защищать сына… Он испускает дух слишком быстро, чтобы унять мои чувства. Я бы мог до бесконечности вбивать его лицо в стену, пока монотонный звук не успокоил бы меня, но в руках не осталось ничего, кроме скользкой крошки месива мозгов и обломком черепа. Зверь внутри все также желал рвать и метать. Час под ледяным душем, что прилагался к раздевалке в части отданной под штаб АНБУ, не помог. С тела и одежды стекала кровь вместе с водой, хотя вряд ли мою одежду можно будет выстирать после такого «кровавого» дня. Получу от Кушины… усталая мысль в плавящемся мозгу. Еще нужно будет разобраться с Инудзуками… Морщусь от мысли о трупах собачников. Когда это я стал решать проблему убийством? Ах да, сегодня. Но все равно это не правильно. Домой я пришел ближе к полуночи. Тело все еще била крупная дрожь, и пусть я уже более-менее привел себя в норму, волнение не давало свободно вздохнуть. Получил от Кушины сковородкой в лицо с радостной улыбкой. — Где ты шляешься? — гневно вскрикнула она. — Ты видел сколько времени!? Почему ты весь мокрый? Минато! Её возмущению нет предела, когда я сбиваю её с ног. Мы падаем на пол, на этот чертов грязный ковер в прихожей. — МИН… — обрываю её крик, затыкая рот своим поцелуем, просовывая язык ей в рот. Она так просто не сдается, кусает мой язык. Стону в её губы. Руки, живя отдельной жизнью от мозга, бродят по её телу. Она нужна. Необходима как воздух, только она может остудить мое пламя, переплавив его во что-то другое. Более жаркое и приятное. Кушина распаляется мгновенно, достаточно всего одной искры, а сегодня я и вовсе горел огнем. Её нежное тело поддается на угоду моему внутреннему зверю. Но за миг мои руки связаны её волосами, больше они мне не принадлежат. Я просто таю от этого умения своей жены - чакрой управлять своими волосами. Мы меняемся ролями, теперь уже я снизу. Не сказал бы, что это меня не устраивает, даже наоборот. Было в этом связывании что-то такое… на грани возбуждения. Её руки сжимают мое лицо, пленяя мои глаза своими, Узумаки выдыхает в мои губы: — Что случилось? — требовательно. Вот оно - скажи. Скажи «Наруто жив!». Заори это так громко, чтобы услышала вся деревня. И плевать потом, трахнет ли она тебя или выебет мозг сковородкой, которую до сих пор не выпустила из руки. Но вместе этого со рта вырывается: — Я хочу тебя. В её глазах вопрос: «Какого черта твоя одежда в крови?». Но все что я могу произнести лишь одно слово: — Сейчас. Моя потребность в ней столь отчаянна, что я просто не могу ни о чем думать, кроме её такого возбуждающе прекрасного тела. Голова очищается до кристального блеска, ни единой глупой, лишней, дразнящей мысли. Только голый инстинкт и желание почувствовать женщину изнутри. Это так охуенно бессмысленно, что я готов петь. Если я не получи разрядку именно в эту секунду, я просто взорвусь. Поедет крыша. Сойду с ума. Все. Кушина дергается, отстраняясь. От её движений на моем паху, я готов кончить не раздеваясь. Просто потому, что из-за всего этого больше недели не выходило нормально отдаться друг другу. И я чувствую себя чертовым психом. Я убил сегодня около десятка людей, даже не задумываясь. И вот стону, связанный, под своей женой. Но это так… и ни единого слова не находится потому, что она наклоняется, впиваясь в мои губы, стаскивая с себя одежду. Закрываю глаза, упиваясь её поцелуем, ощущая на языке привкус горького кофе. Узумаки же терпеть его не может, но все же, чтобы не уснуть, выпила чашку ради меня. Её хватка ослабевает, мои руки оказываются на свободе. Прижимаю её ближе, ощущая твердые соски сквозь ткань. Стону в губы, не в силах терпеть собственную одежду. Как чудесно, когда можно не беспокоиться о том, что ты делаешь. Мы взрослые женатые люди, нам можно творить все, что нам хочется. Это уже не подростковый возраст, когда впопыхах в укромном местечке крадутся удовольствия. Хана спит в своей комнате, даже не подозревая, что происходит. Ведь во всех комнатах установлена звукоизоляция от мастера фуина Узумаки. Ворс ковра впивается в голое тело, и мелкие песчинки застревают в коже, добавляя ярких ощущений в эту смазанную движением гамму. Прикасаться к ней, сливаться с ней, полностью растворяться в этом действии, наслаждаясь, упиваясь, пьянея от этого. Это больше, чем секс на полу, больше, чем то, чем мы являемся. Просто потому, что наши переплетенные тела - целая вселенная, а все вокруг перестало существовать. Просто весь остальной мир исчез. Финал окончательно срывает крышу. Просто вместе с семенем уходит все это напряжение, что сковывало тело и ум. Уходят волнения, исчезают беды. Приятная усталость обволакивает после третьего забега. Тренированное тело может продолжать и дальше, но для головы этого вполне достаточно. Прислониться спиной к стене, обнимая горячее тело Кушины, не разъединяясь. Ощущать контраст стены и её тела, когда сбитое дыхание опаляет щеки до ожогов. А она все продолжает течь, оставляя следы на мне, на полу. И, о боги, какая она горячая внутри. Мы смотрим друг другу в глаза, ловля взглядом блики пламени, что все еще тлел в наших головах и телах. В любую минуту готовые вновь наброситься друг на друга. Мысли медленно возвращались, воспользовавшись затишьем. Сначала деликатно постучались, но затем снесли дверь всем скопом. Инудзуки напали на джинчурики. Данзо пытался вырвать лиса с печати. Наруто жив. Мертвые Кот и Пес. Собственная одежда в кровавых следах. Вот он момент, просто скажи. — Кушина… — слова застывают в глотке, давятся, пихают друг друга, сминаясь в огромный ком. И я осознаю, что не могу произнести ни слова, смотря в эти расширенные от желания черные зрачки, что почти скрыли радужку в глазах Узумаки. Собираюсь с силами буквально выдавливая из себя: — наш сын… Она накрывает мой рот ладонью. — Не надо, прошу, молчи, — умоляющий шепот. Её ладонь исчезает, сменяясь губами. Жадными и терзающими. Она кусается, сжимает в зубах мои губы и язык, требовательно. Будто желает выгрызть из меня все не озвученные слова, заставляя замолчать. Её ногти впиваются в мои плечи, едва не раздирая кожу. Боль проходится по струнам нервов, распаляя сильнее, уже было утихшее, желание. Мы до утра драли друг друга как дикие звери. Кусаясь, оставляя полосы царапин от ногтей, выводя языками на обнаженных телах слова толи признаний, толи проклятий. Шипя, и выстанывая удовольствие. Это было на грани сумасшествия, буйное помешательство какое-то. Только первые рассветные лучи заставили оторваться нас от своего увлекательного занятия. К девяти я уже был на своем рабочем месте. Не смотря на усталость после бессонной ночки, я чувствовал себя намного лучше. Напряжение покинуло меня, как и злость, слишком неправильно всесильная. Перебираю бумаги по убитым мной АНБУ. С этим трупами придется повозиться, все-таки, убийство нужно как-то оправдать. Скрыть. Лучше всего уничтожить все доказательства об их существовании. Бегло прохожусь по биографии, находя довольно неприятные строчки: «Семья убита девятихвостым». Как я не заметил этого, когда выбирал людей? Их биографии были подменены, я совершенно точно знаю, что подобного не было в том, что я читал впервые. Дергаюсь, осознавая, что придется провести расследование, кто-то же изменил бумаги, явно имея свой умысел… Но в то же время осознаю, если начну расследование вырою себе же яму, все-таки на свет выползет мое вчерашнее буйство. А это… не желательно. Бросаю бумаги в мусорное ведро и поджигаю. Информация исчезает в ярком пламени. Я не могу себе позволить такую явную дыру в защите моей идеальной репутации. Приход Инудзука я принял довольно спокойно. Если еще вчера я хотел снести её голову с плеч, то сегодня такого желания нет. Ярость плохой советник. — Минато, — твердо начала женщина, и по её виду я уже знал, что она продумала стратегию своей защиты и будет бороться до конца, как зверь за своего ребенка. Привычным движением руки заставляю её умолкнуть. — Прошу, лиши меня удовольствия слушать твои оправдания. У меня намного больше фактов твоей виновности, и ты это знаешь… В конце концов, передо мной стояла женщина, пусть и диковатая, но женщина. Которая не имела мужика очень долго, не было кому её укротить, её муж сбежал, не выдержав жесткой дрессуры. —… Так почему я стою здесь, а ты все еще не под конвоем трибунала? Она щетинится, готовая вот-вот наброситься, но мой взгляд прибивает её к полу. —… Или твой сынок должен понести наказание. Впрочем, я даю вам второй шанс. Все мы ошибаемся, — перед глазами трупы, появившиеся от моей руки, — я поверю тебе. Но прошу, не подпускай больше своего сына к джинчурики на бросок куная, и своих псов тоже. Женщина, не веря собственному счастью, уходит с совершенно пришибленным выражением лица. Радовать людей может быть приятно. Еще несколькими часами позже, я стоял у койки ребенка, пытаясь выдавить из себя все эти признания. Пытался обнять его, но он дернулся, избегая прикосновений, это было даже болезненно, видеть его недоверие. Я хотел сказать. Хотел. Все эти слова разрывали грудную клетку, но так и не обретали свою форму. Будто что-то не пускало их наружу, это что-то не давало даже вздохнуть. === *Статут Конохи нечто наподобие Конституции