Начинается новый день И машины туда-сюда... Раз уж солнцу вставать не лень, И для нас, значит, ерунда. Муравейник живет, Кто-то лапку сломал — не в счет, А до свадьбы заживет, А помрет — так помрет... Я не люблю, когда мне врут, Но от правды я тоже устал, Я пытался найти приют, Говорят, что плохо искал. И я не знаю, каков процент Сумасшедших на данный час, Но, если верить глазам и ушам - Больше в несколько раз... И мы могли бы вести войну Против тех, кто против нас, Так как те, кто против тех, кто против нас, Не справляются с ними без нас. Наше будущее — туман, В нашем прошлом — то ад, то рай, Наши деньги не лезут в карман. Вот и утро — вставай! (с) Кино — Муравейник
— Продай её обратно. — Зачем? — Эта хрень опасна! — А мне нравится. — Ты же гоняешь на ней, как сумасшедший! — Для этого и покупал. — Продай! Или верни, можно же как-то вернуть и получить деньги? — Гилберт, успокойся. Хочешь, я тебя прокачу, и ты убедишься, что не такой уж мотоцикл и опасный? — Улыбается, глядя мне в глаза. Взгляд завораживает, и теперь мне тоже хочется улыбаться. Но нельзя. Потому что кто, как не Великий Я, спасёт этого идиота от глупой смерти в ДТП?! — Ха, сучку свою американскую катай! — Я возмущённо фыркаю и отворачиваюсь. — Ты не имеешь права так его называть. — Взгляд фиалковых глаз холодеет. Брагинский берёт со стола пачку сигарет и удаляется на балкон — курить. Окно кухни выходит на балкон, я могу наблюдать за тем, как он (почему-то спичкой) зажигает сигарету, делает первую затяжку... Облокачивается на перила, смотря вверх. Вот что странно: обычно люди, выходя на балкон, смотрят вниз. А этого интересует только небо. И вообще, надо отучить его от этой отвратительной вредной привычки. Я где-то слышал, что конфеты помогают... Одеваюсь, выхожу на улицу, направляясь в магазин. Сегодня утром выпал первый снег. Тонким слоем покрыл всё, что можно было покрыть. Но днём снова пойдёт дождь. Долго стою возле полки с разными леденцами, выбирая, на мой взгляд, самые вкусные. Вообще-то, я не очень люблю сладкое. Зато Брагинский готов поглощать его в непомерных количествах. Наверное, в детстве ему не очень часто всё это покупали. Как и мне. Покупаю пакетик каких-то красных леденцов и выхожу обратно. Моросит. Накидываю на голову капюшон, прячу в карманы руки в перчатках. Этот придурок свои варежки опять потерял, конечно. Каждый раз ему новые покупать — разоришься. «Поэтому обычно без них хожу», — смущённо улыбаясь, говорит он. Тихо захожу в квартиру. Брагинский всё ещё на балконе, которая уже сигарета в его руках?.. Чёрт. Чёрт. Вот же дерьмо-то, а?! Ему идёт... Ему идёт курить! Это словно часть его.. характера, поведения. Часть его самого. Кладу леденцы на стол и ухожу в ванную. Это уже тринадцатая упаковка «противокурительных» конфет за неделю. Брагинский, наверное, думает, что я его пытаюсь порадовать или извиняюсь таким образом. Ничего подобного! Я просто отучаю его от этой отвратительной, вредной, смертоносной привычки... ...которая безумно ему идёт. А теперь ещё мотоцикл. Чёрный, здоровенный, шумный. Брагинский любит эту машину чуть ли не также сильно, как своего америкоса. И — вот же фигня-то! — мотоцикл тоже идёт ему. Когда он вечером переодевается из делового костюма в чёрные джинсы и чёрную же куртку... когда взлохмачивает волосы небрежным движением руки... чуть насмешливо улыбается, глядя сверху вниз... Мне (хотя я сам до сих пор боюсь признаться себе в этом) страшно хочется покататься вместе с ним по ночному Городу. Но я прекрасно знаю, что если Брагинский собирается ехать на мотоцикле — возле подъезда его ждёт этот чёртов америкос. И мне ничего не остаётся, кроме как ругать Ивана за неправильный образ жизни, теряющиеся перчатки и варежки, немытую посуду и гитару, оставляемую без футляра на полу посреди комнаты. А этот придурок смущённо улыбается и виновато обещает, что всё уберёт, помоет и найдёт. Ничего не делает, конечно. Иногда мне кажется, что жизнь выбросила меня не туда. Эрж вторую неделю была в командировке с очкариком из своей компании и чёрт знает, чем они там занимались. А я занимался здесь благотворительностью, служа то ли мамой, то ли горничной, то ли совестью. Бесит. Дурацкая жизнь.* * *
— Гилберт! Пляши! — Жизнерадостный Иван ворвался в кухню, размахивая каким-то свёртком. — У меня для тебя отличная новость! — Ну? — У меня отпуск! — А где моя отличная новость? — Ты что, не понимаешь? Это значит, что и у тебя отпуск тоже! — О, чёрт!! Точно! И сколько времени мы с тобой в запое?? — Три!!! Три недели!!! — Иван, буквально светясь от счастья, выдернул меня из-за стола и закружил в каком-то бешеном танце, прижимая к себе. Я, офигевший от такой наглости, даже не сопротивлялся. — И знаешь что? — Он отстранился, держа меня за плечи и счастливо смотря в глаза. — Мы едем к Оле на дачу! — А мы — это кто? — сварливо осведомился я. — Ну как — кто? Ты, я, Альфред и сёстры! Но Оля с Наташей только на выходные, у них работа... Приподнятое моё настроение быстро улетучилось. Три недели в обществе этой американской сучки не предвещали ничего хорошего. Я отпихнул Брагинского от себя и ушёл в комнату. — Гил, ну ты чего как маленький? — Он проследовал за мной. — Не смей. Не смей меня так называть. — Процедил я сквозь сжатые зубы. — Почему? Звучит очень даже мило. Гил... — Он задумался, будто пробуя имя на вкус. — Гилбо... — Прекрати! — разозлился я. Если он продолжит, я ему точно врежу. — Тебе не кажется, что «Гилберт» — грубовато? Давай ты будешь «Гил». Или «Гилбо». Ну пожаалуйста! — Иди нафиг. — Ну Гиил... — Отвали, придурок! — Ты сам подписал себе приговор, — безапелляционно заявил он. — Теперь твоё имя — «Гил», ибо оно лучше, и да будет так. — Господи, за что... — Ой, да ладно тебе! Это не такое уж плохое имя! — Тебя ещё раз послать?! Я с удовольствием! — Шли, — великодушно позволил Иван. — Только не надо больше выплёскивать на меня горячий кофе, как позавчера. Или рвать мне назло важный договор, как неделю назад. Или бросать об стенку но... — Да хватит, хватит, понял я уже!.. — Ну, вот и замечательно. — Он растянулся на раскладушке, заложив руки за голову и прикрыв глаза. — Чёрт возьми, как же я устал... Я посплю, да? — А чего у меня-то спрашиваешь? — фыркнул я. — Так уж и быть, Великий Я позволяет тебе поспать до утра. Часов до девяти. — До одиннадцати, — мгновенно среагировал тот. — Ты же всё равно встаёшь в шесть-семь часов, а потом куришь на балконе. — А откуда ты знаешь? — Брагинский открыл один глаз и с подозрением глянул на меня. — Ты так стучишь дверьми, что не проснуться очень сложно. — О... прости. — Он честно изобразил раскаяние. — Ладно, спи давай. Dummkopf. И не смей подскакивать в шесть утра, а не то всё твоё курево будет утоплено в унитазе. — Есть, сэр! — Он повернулся на бок, потёр глаза и обнял подушку, уткнувшись в неё носом. И кто из нас ребёнок?.. — Дать тебе плед? — вздохнул я, направляясь к тумбочке со спальным бельём. — Лучше одеяло, — сонно пробормотал он. Накрыв почти спящего Брагинского одеялом, я ушёл на кухню. Так, где-то тут у него коньяк был... В тишине ночи из комнаты послышалось спокойное сопение. Ваня спал, как младенец. Бессовестно дрых. А мне не спится...