Эйфория

Стыдно признаться, но я так ничего ему и не сказал. Побоялся. Просто представил: какого это, когда родной брат говорит, что тебя любит и хочет... Хотя, если бы ты сказал мне что-то похожее... Я бы умер, наверное. От счастья. Но я обязательно скажу! Это моя сказка. Я – главный герой, и в конце я буду счастлив. А пока что я имею полное право забыться, потому что ты опять ушёл. Ушёл, оставив свою неповторимую ауру, окутавшую все предметы в моей квартире. Ушёл, забыв попрощаться, спешно выскочив за дверь и крича что-то в трубку – похоже, ты опаздывал на какую-то встречу или вроде того... Неважно. Я плеснул в бокал виски неверной рукой. Половина содержимого бутылки оказалась на полу, распространяя запах спиртного, и почти сразу же начала стягиваться-растягиваться, перетекать в разные формы, пока не образовала по очереди семь букв твоего имени, как будто написанные ровным правильным почерком. Помнится, у меня был самый красивый почерк в классе, несмотря на вспыльчивый характер... А вот у Альфреда до сих пор буквы прыгают вверх-вниз, вылезая со строчек. Он никогда не считал нужным тратить время на такую ерунду, как каллиграфия. До сих пор помню, как силком заставлял его писать прописи, а он отнекивался, вопил, специально писал «палочки и крючочки» не в ту сторону... Вообще-то, у меня было очень много воспоминаний. Каждое я помнил болезненно-отчётливо; одни из них значили очень много в моей жизни, другие не значили ровным счётом ничего. Мой первый более-менее содержательный роман, Альфред идёт в первый класс, меня в первый раз вызывают в школу как опекуна (на второй день учёбы), Альфред в первый раз приводит домой девочку, и ещё много-много самых разнообразных первых разов... мой первый раз , если вы понимаете, о чём я... Когда-нибудь я обязательно напишу... нет, не мемуары, это звучит слишком пафосно... «Книгу воспоминаний Артура Кёркленда». Да. Так и назову. Как в «Гарри Поттере», только там Омут памяти, а у меня будет книга... Или – «Книга воспоминаний Артура Джонса». Красиво звучит, правда?* Иногда мне страшно хочется носить его фамилию. А в конце-то концов, что мне мешает заняться «книгой» прямо сейчас? Пока не передумал, надо ловить момент... а то потом забуду... Я подполз к столу и вытянул из ящика новую тетрадь. Улёгся на полу, задумчиво пожевал истерзанный колпачок ручки и начал строчить... ________________________________ (да, автор, поганец такой, не даст вам почитать «книгу воспоминаний» прямо сейчас С: но торжественно обещает, что вы обязательно её прочтёте :) *нет, автор не считает, что «Артур Джонс» звучит красиво. Напротив, ему совсем не нравится. Но что поделаешь с этим по уши влюблённым британцем))) ________________________________ ....Я писал всю ночь. Время от времени бегал на кухню, чтобы взять со стола очередную бутылку или заварить чай. Ну и в туалет, разумеется, выползал. Иногда воспоминания накрывали меня полностью, заставляли сжимать зубы изо всех сил, но продолжать. Я старался. Когда-нибудь – я был уверен в этом – когда-нибудь Альфред обязательно прочтёт это. Надеюсь, впрочем, что это случится ещё не скоро.. Поскольку даже если я ему признаюсь, даже если... пересплю с ним... Даже в этом случае здесь есть вещи, которые ему нежелательно знать. Нет, он должен узнать об этом, но мне бы очень не хотелось... Но он должен . И вот передо мной лежит тетрадка. Сорок восемь листов. Точнее, сорок четыре листа, потому что два вырваны из середины и ещё два я переписывал начисто. Исписана с начала до конца. Мне не хватило места, и пришлось писать на обложке с внутренней стороны... Весь текст вышел как обращение к Альфреду. Я не специально сделал это, так получилось. Просто в какой-то момент понял, что пишу для него. Возможно, всё моё филологическое образование было нацелено на написание вот этой тетрадки в сорок четыре листа... * * * * * Пятью-семью часами ранее (и автор снова вынужден попросить прощения за резкий переход) — Простить что ? Забыть что ? Ты хоть понимаешь, что натворил?! — Как будто влюбляться запрещено законом... Опять одно и тоже. Правда, Яо, в отличие от тебя, не говорил мне вообще ничего. Кроме одной фразы: «Пф, опять этот русский, ару». — Какой ещё Яо?.. Я не об этом!! Ты сказал мне, что любишь меня, сморозил, разумеется, чушь, и предлагаешь мне взять и забыть об услышанном?! — Я был пьян. — Это не избавляет тебя от ответственности! — О какой ответственности ты говоришь?.. – устало поинтересовался я. За окном давно стемнело, хотелось спать, и дурацкий разговор на идиотскую тему раздражал всё больше и больше. – Да, я тебя люблю. Тебе от этого не было ни жарко, ни холодно несколько месяцев. Так чего ты сейчас зашевелился? — Заткнись! Он снова вскочил и начал ходить туда-сюда перед столом, меряя нервными шагами кухню. Я молча следил за ним взглядом. — Первое: ты гей. До мозга костей. Я смирился. Хмыкнув, я откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Что ж, интересно будет послушать его выводы... — Второе: я гетеросексуал. Вроде. Ладно, это утверждение оставим на потом. — А те домогания по пьяни не считаются? – уточнил я, не открывая глаз. — Конечно, нет! Третье: Эржебет... Эржебет... – Он глубоко вздохнул, видимо, собираясь с силами, чтобы сказать что-то. – Эржебет меня, кажется, больше не интересует. — Вот это новости... Ты же был от неё без ума, Гил! Что произошло? Она тебе изменила? — Заткнись и слушай, придурок! Четвёртое: америкос. — А поподробней? — Америкос тебя любит. Да. Если это слово... – он хрипло кашлянул. – Если это слово вообще здесь применимо. На сей раз я предпочёл оставить свои мысли по этому поводу при себе. — Пятое. Я всё ещё не помню, откуда я вообще здесь взялся. А так как мне не хочется верить в то, что я всего лишь оживший плод твоего больного воображения... — Но ведь у тебя нет других версий?.. — Да можешь ты помолчать?! – раздражённо бросил он. – Ну вот, мысль потерял. Шестое – это то, что мы живём в одной квартире. Хотя... Нет. Шестое – это то, что я чувствую себя виноватым. И это не означает лично для тебя ничего хорошего, Брагинский! Так что можешь без зазрения совести стереть с лица свою вежливую ухмылочку. — Виноватым – передо мной? — Да, чёрт бы тебя побрал! А вот седьмое – это как раз-таки то, что мы живём в одной квартире. И у меня есть повод для опасений по этому пункту, вытекающий из первого, третьего и шестого утверждений. — Да ты прямо Холмс, — насмешливо протянул я. – Ты что же, думаешь, что я вдруг соберусь тебя изнасиловать, а ты вдруг не захочешь сопротивляться? — Восьмое... Восьмое.... Аагрх, в общем, ситуация такова: я вообще слабо понимаю, что я здесь делаю. Единственное, что меня привязывает к твоему миру, миру, который вертится вокруг тебя – это ты сам. Не будь тебя, меня бы здесь ничего не удерживало! Однако ты есть, и ты меня любишь – я сам слышал. И что прикажешь делать? — Снимать штаны и.. хм... – Я сделал вид, что задумался. Гилберт фыркнул и наконец уселся обратно в своё кресло, решительно поджав под себя ноги. — Предложение отклоняется! Тогда поставим вопрос по-другому: что ты собираешься делать? — А почему ты спрашиваешь? — Тьфу, Вань, у тебя евреев в роду не было??!! Отвечай, мать твою!!! — Как-как ты меня назвал? Повтори-ка... – заинтересовался я. — Сначала ответь! — Шантажируешь, противный? – по-голубому протянул я. Выдержал паузу, дабы иметь возможность полюбоваться вытянувшейся физиономией альбиноса и заржал. – Что делать, я не знаю. И насчёт евреев не уверен тоже... — В жопу колом тебя с такими шуточками! — Лучше уж тебя (>:D), — ухмыльнулся я. – Слушай, а ты сам как поступил бы в такой ситуации? Выхода никакого нет! Даже заднего, о переднем и говорить не приходится!.. — Я бы в неё вообще не попадал! — Потому что совести у тебя нет. — Есть у меня совесть! — Чувство вины ещё ничего не доказывает! — А как же завтрак?! — Это можно объяснить и другими вещами! И вообще, ты обещал ещё раз меня Ваней назвать. — Ничего я не обещал! — Обещал! — А ты докажи, — оскалился он. — Говорил же, совести у тебя нету... — Чёрт с тобой, Иван. Пойдём спать уже. Кстати, откуда у тебя этот долбанный шарф? — ...Оля связала... — Кгхм.. извини. Спокойной ночи. Он неловко встал, задев коленом стол (звякнула ложка в тарелке) и пошёл наверх. Даже не ругнулся по своему обычаю. Прости. Прости меня. Я правда люблю тебя, и ничего не могу с этим поделать. Сердцу, как говорится, не прикажешь.. Хотя, в конце концов, почему я должен извиняться? Это моё право – любить, кого люблю. Только вот он, похоже, такого права за мной не признаёт. Скрипнула дверь наверху. Я подтянул к себе поближе пепельницу и закурил. Сон как рукой сняло. Эх, если бы Гил знал, что <i> я чувствую, когда он сидит <i>так близко ... Впрочем, он наверное, мог бы меня понять. Наверняка он чувствовал себя так же рядом со своей Эржебетой... Вот бы сейчас подняться в свою спальню и обнаружить под одеялом Гилберта. Смущённого, милого. Стеснительно улыбающегося: «Ванечка, хочешь, займёмся сексом? Хочешь, я сделаю тебе минет? Хочешь, я буду любить тебя всю жизнь...». Я помотал головой, выталкивая бред из мыслей. Если по-честному, да, мне страшно хотелось... его хотелось. Но с другой стороны, я был вполне в состоянии трезво мыслить, и прекрасно понимал, что такие вещи бывают только во снах. Только в моих снах. Тогда, пожалуй, можно и пойти спать... Пусть даже и не хочется. Иначе Альфред завтра будет волноваться, что я устало выгляжу. Я затушил в пепельнице окурок, выскользнул из кресла и направился в спальню. Уже на пороге меня снова посетило странное нехорошее предчувствие, но оно тут же исчезло, стоило мне нырнуть под одеяло и... обнаружить там что-то живое. — Вот те раз, — севшим голосом пробормотал я. — Вот те два, — огрызнулся Гилберт.