Главу можно читать под: Marylin Manson — Sweet Dreams, Red — Nothing and everythng. (очередной ненавязчивый совет автора) Enemy, familiar friend My beginning and my end Broken truth, whispering lies And it hurts again What I fear and what I try Words I say and what I hide All the pain, I want it to end But I want it again And it finds me The fight inside is coarsing through my veins And it's raging The fight inside is breaking me again It's still the same, pursuing pain Isn't worth the lie I've gained We both know how it will end But I do it again... And it finds me... (c) Red — Nothing and everythng
...— Я — гей! Его лохматые волосы развевались на холодном ветру. Он светился от счастья и щурил голубые глаза за стеклами очков. Моё сердце ухнуло куда-то вниз и забилось с удвоенной силой. Он будет со мной. Сейчас, прямо здесь, начнётся новая жизнь — не будет отдельных "я" и "он", будет только "мы", и будет новый мир, и прогулки по парку вдвоём, и абсолютная принадлежность друг другу... — ...а это — Альфред наклонился к люку. Я не сразу понял, зачем. А потом увидел его. И всё мне сразу стало ясно. Что не будет больше никогда ни нового мира, ни прогулок по парку вдвоём, ни долгих чаепитий, ни абсолютной принадлежности. Знаете, вообще-то я католик. В церковь время от времени хожу, иногда молюсь по вечерам. Я не очень-то праведный верующий, но я всегда свято верил, что Бог есть. А теперь я ни черта не понимаю. Если Он действительно существует — почему позволил этому случиться? Зачем приоткрыл на секунду завесу, дав мне на миг поверить, что счастье рядом? В замешательстве я сделал шаг назад. По идее, мне полагалось возмущаться несправедливой судьбой или хоть как-то реагировать. Но я ощущал странную опустошённость. Больше ничего не могло случиться — всё уже случилось. Больше ничего не надо было делать — всё уже сделали за меня. Пока я таким образом размышлял, внутри меня постепенно созревало решение. Да, всё становилось на свои места. Я глубоко вздохнул. Ветер, помогая, всё настойчивей подталкивал меня к краю крыши. И время, вездесущее безжалостное время, — я только что заметил, — текло почему-то очень медленно. Видимо, давало мне возможность сложить мозаику до конца. А чего тут складывать? Я и так уже всё понял. Мне больше нельзя быть. Более того, я не хочу больше быть. Потому что единственное, что придавало моему существованию смысл — это ты. И надежда, надежда на счастливый конец. Боже милостивый, а я ведь раньше и не думал о том, как постарел за последние семь лет. Нет, не физически; скорее духовно. Вот и сейчас рассуждаю как древний старик. Обидно только, что книга недописанной останется. Ну ничего, ребята из издательства подкорректируют, закончат и, возможно, выйдет даже неплохо. Надеюсь. ты будешь счастлив. Не можешь не быть. Такие люди, как ты, просто обязаны быть счастливыми. Иначе зачем вообще нужен весь этот мир? Ну, прощай... ...— Моё счастье. И после того, как я произнёс последние в своей жизни слова, время вдруг как будто очнулось и помчалось с бешеной скоростью. Закружились снежинки, рванулся вперёд высокий спутник Альфреда (Фред просто стоял, не двигаясь)... Что ты пытаешься изменить, мальчик? Делай свою жизнь. Не лезь в чужую. И я, сделав последний шаг, упал в объятия ледяного ветра. Будь счастлив, Фредди. Будь счастлив, высокий незнакомый мальчик. У вас ещё всё впереди. А я не хочу здесь быть. Здесь слишком... Good luck. * * * — Давай, Ал! Очнись! Ну же!! Я в отчаянии похлопал его по щекам. Пустой взгляд, устремлённый сквозь меня куда-то вдаль, был мне ответом. Плохо помню, как вытаскивал его с этой чёртовой крыши. Он не сопротивлялся, но и не шёл сам – приходилось тащить чуть ли не на руках, подталкивать, уговаривать… Остаётся только надеяться, что это временно. Во дворе уже собралась изрядная толпа. Завывала милицейская сирена, из-за угла выезжала бесполезная «скорая»… разве можно помочь человеку, упавшему с крыши одиннадцатиэтажного дома?! На асфальте возле накрытой свежим сугробом клумбы лежало искорёженное тело. Лицо бывшего Артура Кёркленда (выражавшее крайнюю горечь и боль) не пострадало, и сейчас на него беспрестанно падали крупные снежные хлопья – как будто небеса стыдились содеянного и пытались скрыть улики. Не таяли. Наконец зашевелились врачи в белых халатах. Уложили тело на носилки, унесли в машину. Там, где лежал труп, осталась жутких размеров лужа крови, уже почти полностью свернувшейся и пошедшая тоненьким тёмно-алым ледком. Милиционеры разгоняли зевак. К нам с Алом подошли и долго о чём-то расспрашивали. Я на все вопросы односложно отвечал «нет», «не знаю», «не был знаком»; Ал же просто молчал, глядя в пустоту перед собой. Нас хотели посадить в машину и отвезти в участок, но я категорически отказался и потребовал, чтобы сначала нас на «скорой» подкинули в больницу (я очень волновался за состояние Ала, да и за себя, если честно, немного – всё-таки не каждый день у тебя на глазах сбрасывается с крыши человек). Суровые мужики в штатском сочувственно покивали и сказали, что поедут в больницу вместе с нами – чтобы оттуда сразу в отделение. Ехали мы недолго. Я даже не пытался проанализировать ситуацию и хоть как-то уложить случившееся у себя в голове: боялся, что от этого станет только хуже. Мой мозг решительно не желал понимать — как это? Был человек и нету? В больнице Алу дали нюхнуть какую-то хрень, а мне просто накапали валерьянки (хотя я бы предпочёл грамм пятьдесят хорошего медицинского спирта). Сказали посидеть немного, пока шок не пройдёт; мы сидели уже минут пять, я собрался было идти к медсестре за новой порцией вонючей нюхательной дряни, как вдруг услышал непривычно тихий голос Ала: — Ваня… Не уходи. Пожалуйста. Я резко обернулся. Ал выглядел теперь более или менее живым, но больным и к тому же дико уставшим. Под глазами у него залегли глубокие чёрные круги, скулы выступили за счёт ввалившихся щёк, глаза были закрыты. — Как ты? – я присел обратно к нему, осторожно обнимая за плечо. — Никак. Отвратительно. Ты только не уходи, Вань… — он прерывисто вздохнул и уткнулся носом в мою грудь, прижимаясь всем телом. Кажется, его бил озноб. — Я никуда не ухожу, не волнуйся. Всё будет хорошо, всё образуется… — бормоча бессмысленные вещи, я целовал его в пшеничную макушку, зарываясь пальцами в мягкие волосы. Всего мира-то осталось: я да Альфред, прижимающийся ко мне. Ещё не до конца отошедший от шока, дрожащий от холода и в то же время горяченный как печка Альфред. Заблудившийся ребёнок. Такой взрослый – и в то же время совсем маленький… Совсем как я. — Ваня… Ваня, ты только не уходи никуда… не уходи никуда, слышишь, Ваня?.. не оставляй меня… пожалуйста… у меня же никого больше нету… Франциска я почти не помню… где мы, Ваня?.. Я тихо всё ему объяснял, стараясь лишний раз не потревожить душевную рану. Он продолжал просить меня не оставлять его одного. Говорил, чтобы я посидел с ним ещё хотя бы немного, пока ему не станет лучше. Я измученно уверял его, что никуда не денусь. Он не менее измученно вздыхал и ещё сильнее ко мне прижимался. Когда через полчаса он наконец успокоился, было уже темно. За окном горели фонари. — Пойдём покурим, Вань. Проходящие мимо медсёстры поглядывали на нас с неодобрением. Я встал, взял его за руку и вывел из больницы. Снег почти прекратился. Мелкие снежинки медленно опускались на землю из чёрного неба, кружась в свете фонарей. Мы закурили прямо у входа – два ссутуленных, мрачных молодых человека. Как сказала бы Наташа, «с таким выражением лица только в морге работать». Впрочем, шутки про морг сейчас были более чем неуместны. — Извини. – Он медленно провёл по лицу рукой, словно стирая невидимую паутину. – И спасибо. — За что? – не понял я. — За всё. Можно?.. – он снова обнял меня, как будто хотел спрятаться от всего. Жаль, что у меня не было возможности помочь ему в этом. — Всё будет хорошо, Ал… - Да нет, Вань. Ты и сам прекрасно знаешь, что всё будет плохо. Его уверенность меня пугала. — С чего ты взял? После чёрной полосы всегда наступает белая, это провереный лично мною факт… Послушай, — я, немного воодушевившись, взял его руки в свои, — послушай, я увезу тебя отсюда. Далеко-далеко. — Мне неприятно слышать, как ты лжёшь. Я хочу быть с тобой, Вань… Мне всё равно, где. Просто чтобы ты был рядом. Иначе, чувствую, я тоже шагну с крыши. — Не говори так. — Ты когда-нибудь слышал про людей-наркотиков? — Детские сказки… — неуверенно ответил я. — Я тоже так думал. Пока тебя не встретил. * * * А потом нас повезли в участок. Из документов у Ала были только водительские права, у меня – вообще ничего. Мучили нас долго, и, конечно, будут мучить ещё. Выспрашивали всё: кто кем кому приходился, были ли склонности раньше, почему часто переезжали, где живут родители, как оказались на месте происшествия, почему не остановили, не было ли дома предсмертной записки, можно ли считать, что это был несчастный случай… Когда нас наконец наконец отпустили, я чувствовал себя выжатым как лимон. Хотелось только одного: упасть на раскладушку лицом вниз и больше никогда не открывать глаза. — Задержитесь, гражданин Брагинский, — окликнул меня молодой милиционер. — В чём дело?.. – устало спросил я. Ал уже вышел и дожидался меня на улице (через окно я видел, как он достаёт из кармана очередную пачку сигарет). — Ты, это… — он скользко ухмыльнулся. – К… другу своему… спиной лучше не поворачивайся. А то… это… ну… видел я, как он на тебя смотрит. Как… наркоман на дозу. А ты-то… вроде нормальный парень… ну… в этом смысле. – Он хрипловато заржал. Я почувствовал, как всё, пережитое мною за этот тяжёлый день, собирается в горячий комок в груди. Комок бессильной злобы и ярости. И тогда я ему врезал. С каким-то извращённым удовольствием слушая, как хрустит под кулаком сломанная челюсть; как в тумане, наблюдая как выворачиваются скулы, я бил и бил, пока он не вывернулся и не вмазал мне в ответ. Почувствовав во рту вкус крови, я словно проснулся. И пришёл в ужас. Я никогда в жизни не бил человека – вот так, практически ни за что, ожесточённо и садистски. Да, в школе (и в универе тоже) я, бывало, ввязывался в драки – но за правое дело, защищая кого-нибудь слабого (были у нас в школе, к примеру, семиклассники братья Варгасы. Ни дня не проходило, чтобы на них кто-нибудь не покусился. Правда, в основном их главными защитниками были мой бывший одноклассник Людвиг по кличке Мухтар и какой-то смуглый парень из старших классов… Но когда их не было рядом, я с готовностью колотил обидчиков). Или защищал честь «дамы сердца» — Яо. Нормальной благодарности от него за это, конечно, было не дождаться. Хотя мне хватало и того, что после двухнедельного обзывалова новенького азиата «китаёзой» все притихли и, с презрением поглядывая на меня подбитыми глазами, оставили его в покое… * * * — Что?! – Феличиано аж подскочил на месте. – Так это.. ты был?! — Не понял? – вежливо нахмурился собеседник. — Ты так изменился!.. И твой нос, когда ты успел его сломать?! И раньше ты был такой костлявый… А сейчас нормально… А рост всё такой же огромный!.. Ну ничего себе!.. — Да объясни мне наконец, о чём ты? — Это я, понимаешь! Я – Варгас-младший! Ты так тогда ни разу и не сказал, как тебя зовут, вот я и не понял сначала… Никогда бы не подумал!! — Неожиданно… — удивлённо согласился тот. – Однако, позволь мне продолжить…Продолжение следует