Эйфория

Step out the door and it feels like rain That's the sound (that's the sound) on your windowpane Take to the streets but you can't ignore That's the sound (that's the sound) you're waiting for If ever your world starts crashing down Whenever your world starts crashing down Whenever your world starts crashing down That's where you'll find me. (yeah) God love your soul and your aching bones Take a breath, take a step, meet me down below Everyone's the same, our fingers to our toes We just can't get a right, but we're on the road Lost 'til you're found Swim 'til you drown Know that we all fall down Love 'til you hate Strong 'til you break Know that we all fall down All fall down One Republic - All Fall Down

Франциск сказал ему бросать всё к чёрту и валить в Америку — искать брата. Найти его, поселиться рядом, жениться и остепениться, забыть обо всём этом кошмаре. И об Иване забыть. «Этот мальчик принёс тебе слишком много несчастий», — кашлянув, сказал Бонфуа в трубку. «Мальчик»... двух метров ростом. Альфред помотал головой и вспомнил, как уходил вдаль от автобусной остановки Иван: сутулый, с опущенной головой. Что-то вздрогнуло внутри Джонса и заставило сердце забиться чуть быстрее. Он так давно его не видел. Больше суток... Альфред чувствовал, как изменился за последние пару дней. Тот ужас, что он пережил, заставил его стать взрослее, буквально выдавил из него всё детское, и оно в агонии скончалось, улетев вниз вместе с братом. Ощущений добавила и тетрадь, найденная им на полу. Он рассказал обо всём Франциску, но больше он никому не смог бы об этом рассказать. Он бережно уложил это в голове, стараясь ничего не упустить, и закрыл на самый тяжёлый замок, запретив себе вспоминать об этом, потому что боялся потерять себя. Во всём этом легко было утонуть, а спастись — нелегко; Альфред надеялся на своё благоразумие. Бросать и валить... Легко ему говорить. Он-то никогда в жизни не видел Ивана. И, кроме того, Ваня — единственное, что у него, Альфреда, осталось. Он не был уверен, что американский брат захочет его видеть или что он вообще жив. А Ваня — здесь, под боком... Живой и настоящий. Любящий его. Альфреду ужасно хотелось взять и приехать к нему, благо адрес он прекрасно знал, но вдруг там окажется этот немец? Зачем, зачем альбиносу сдался Иван? Это всё так усложняет... Если бы не он — Ваня не забивал бы себе голову ерундой, не ходил бы таким хмурым и напоказ равнодушным. Конечно, Альфред старался ко всем относиться лояльно. Он даже немножко подружился с немцем, когда вёз его домой на машине. Тот и вправду был довольно забавным, когда не орал. И всё-таки... Ивану не будет с ним хорошо так, как с Альфредом. Потому что даже если учесть, что альбинос старше их обоих, в душе' Альфред взрослее намного. Теперь-то точно, по крайней мере... А у них с Артуром, оказывается, был секс. Он сначала никак не мог в это поверить, перечитал несколько раз. Но ошибки быть не могло. И он, Альфред, был сверху... Он снова помотал головой, заставив себя не думать об этом. Сейчас он сидел на автобусной остановке и не знал, куда ему ехать. К Ивану — или на вокзал. Наверное, не стоит принимать необдуманных решений. Но ведь он посоветовался с Франциском, и тот сказал... Хотя, мало ли что он сказал? Он ведь не знает Ивана. Совсем, совсем не знает... Может, ему позвонить? Ну конечно! Сразу надо было. Альфред пожурил себя за недогадливость и достал телефон, попутно не забыв полюбоваться на свои белые как мел виски. И уже нашёл было знакомый номер, но... передумал. Гораздо лучше будет устроить любимому сюрприз. А немец пусть катится к чертям собачьим. Альфред решил сначала скататься на вокзал и купить билеты на самолёт, а потом уже ехать к Ване. Автобус довольно скоро подошёл, Джонс вспрыгнул в него, держась за поручень и исчез за закрытыми дверями. * * * Гилберт, приоткрыв от изумления рот, стоял на пороге шикарной квартиры брата и смотрел по сторонам. Во-первых, он никогда не видел, чтобы в коридоре было так чисто. Ему вдруг стало слегка стыдно за свои немытые ботинки и джинсы в брызгах грязи. Во-вторых, всё было очень красиво обставлено — без излишеств, ничего не валялось, и Гилберт понял, что если бы он сам жил в таком доме, то за неделю превратил бы его в свинарник даже при том, что брат бы пытался ему помешать всеми силами. Брат. Так странно. Гилберт был совершенно уверен, что никакого брата у него не было и нет. Байльшмидт появился тогда, на дороге среди машин, а до этого он не существовал. Гилберт просто знал это и всё. Хотя, возможно, этот мир пытался затянуть его к себе, отращивал ему корни... Может быть, теперь у него действительно появилось прошлое, и в этом прошлом был белобрысый Людвиг с его любовью к чистоте и большим собакам. Но он ничего этого не помнил. Он был один на всём белом свете — непонятно откуда взявшийся, не ясный до конца даже самому себе. А ещё у него был этот чокнутый русский. И недавно Гилберт признался себе самому, что чувства его к Ивану давно перешли границу дружеских или рабочих отношений. Он даже перестал психовать и злиться по этому поводу, просто принял как должное и всё. В конце концов, Великий может позволить себе любую ориентацию, и любить может даже самого ужасного человека на земле! А Ивана сложно не полюбить. В нём чувствовалась сила — то, что Гилберт уважал в людях больше всего. А ещё Гилберт помнил ту ночь, когда он так постыдно стонал под русским, и ему отчаянно хотелось продолжения банкета — в этом он боялся признаться себе до последнего, потому что очень уж это унизительно: Великий в роли боттома. Однако он смирился и с этим. И ему хотелось как можно скорее заполучить Ивана в своё безраздельное пользование. Хотелось извиниться за всю боль, что он когда-либо ему причинил. Хотелось быть с ним и жить с ним — Иван принадлежал ему, Гилберту Байльшмидту, полностью принадлежал, до последнего волоска на светлой коже, и это было единственное, что он знал наверняка. — Проходи, чего стоишь. — Людвиг улыбнулся и чуть толкнул его вперёд. Гилберт опомнился и спешно начал расшнуровывать свои грязные боты. Этот парень определённо вызывал у него симпатию, и Гилберту действительно хотелось относиться к нему, как к младшему брату, но он совершенно точно знал, что это неправда. Не было у него братьев никогда. Он живёт-то на белом свете от силы несколько месяцев. Откуда взяться родственникам? Людвиг тоже снял туфли и поставил на полочку в специальный маленький шкафчик. Скинул плащ, повесил на крючок; Гилберт невольно залюбовался статным «братцем». Тот поймал его взгляд, снова улыбнулся и ушёл в другую комнату, откуда практически сразу же послышался шум воды: ванная. Может, и вправду считать мальца братом? А что, будет довольно забавно! Вот у Ивана сёстры есть, так они о нём заботятся и всё такое... Гилберт скинул боты, пнув их в угол, потом устыдился и поставил рядом с лакированными чёрными туфлями в шкафчик. Куртка отправилась на вешалку. В комнатах тоже было красиво и убрано. В гостиной стоял белый диван, что Гилберт счёл ужасно непрактичным, лежал на полу ковёр (ни пылинки на ворсе), стоял посередине стол, на стенах висело несколько довольно больших фотографий в рамочках; подойдя, Гилберт убедился, что это какие-то древние замки. Снизу были подписи: Йоханнисбург, Штольценфельс, Гогенцоллерн... Фотографии Гилберту понравились. Он продолжил осмотр квартиры, перейдя в другую комнату. Здесь, похоже, помещалась спальня. Комната была небольшой, но уютной; в углу стояла аккуратно застеленная кровать, напротив неё шкаф с книгами и ещё один шкаф — судя по всему, платяной. Возле кровати находилась небольшая тумбочка, на ней тоже стояла фотография. Гилберт подошёл и наклонился, чтобы получше её рассмотреть. И тут же схватил в руки и поднёс к глазам, не веря увиденному: на фото два мальчика возились с собакой на фоне загородного дома; один пацан был блондинист, голубоглаз и явно напоминал Людвига, а второй... Байльшмидт моргнул и присел на кровать. Второй был … Гилбертом. * ** Иван мерно раскачивался из стороны в сторону, сидя на своей несчастной раскладушке и спокойно думал о том, что он сошёл с ума. Вокруг валялись окурки и горелые спички — дурацкая блажь, выпендрёж: у всех зажигалки, а он прикуривает от спичек. Он сидел вот так, обхватив себя за колени, уже несколько часов, у него давно затекла и ныла спина, но он не мог заставить себя встать. Он сумасшедший. — Я рехнулся, — пробормотал Иван, тупо глядя в одну точку. И был совершенно прав. Он отдал Гилберта хрен знает кому, позволил ему уйти, отпустил. Он бросил Альфреда наедине со своим горем, одного в той пустой квартире. Он не знал, что ему делать дальше, просто не знал, куда бросаться, кого искать, кому звонить. Он чувствовал сосущую пустоту внутри себя, и она затягивала всё его существо. Помощь пришла нежданно. В дверь постучали. Иван резко встал, охнув от боли в затёкшей спине и направился в прихожую (ноги неприятно покалывало). За дверью немым памятником снисходительной укоризне стояла Наташа. Она вошла, не говоря ни слова, не стала разуваться, прошла в комнату, и каблучки её ботинок оставляли за собой мокрые грязные следы на линолеуме. Иван последовал за ней. Брезгливо обойдя кучу окурков, девушка взобралась на подоконник и, свесив с него тонкие ноги, обтянутые чёрными колготками, внимательно посмотрела на брата. — Что? — первым не выдержал Иван. — Что-то случилось? — Случилось. У тебя. Рассказывай, что сможешь; я же обещала, что мы вернёмся к этому разговору. Он неверяще посмотрел на сестру. Затем медленно опустился на пол, сел, и уронил голову на руки. Ивана прорвало. Он говорил, говорил, и не мог остановиться. Последние несколько месяцев он только и делал что накапливал в себе чувства и переживания, не давая им выхода наружу, и вот теперь наконец получил возможность высказать то, что хранилось внутри. Он рассказал обо всём с самого-самого начала. И во время рассказа тысячу раз успел пожалеть о том, что в то далёкое утро зачем-то посмотрел в окно, зачем-то понёсся на проезжую часть, зачем-то привёл домой незнакомца... — Разве плохо мне жилось, сестра? Только честно? — он непонятно чему улыбался, хотя внутри у него всё горело, омерзительно жгло какой-то обидой, и смотрел в потолок. — Вот чего мне не сидится на жопе ровно? — Шило мешает, — флегматично отвечала Наташа. — Время от времени тебя несёт на какие-нибудь приключения. Это, поверь, далеко не худшее, что может с тобой произойти. — Да причём тут я-то вообще... — Иван повернулся к девушке, улыбаясь и серьёзно глядя ей в глаза. Наталья хмуро приподняла брови в немом вопросе. — Они, понимаешь, из-за меня... все... из-за того, что мне приключений захотелось. Как минимум четыре человека. Гилберт, Ал, Артур Кёркленд... и теперь ещё откуда-то взялся этот герр Крауц. Ерунда какая-то, честное слово. Я Мухтара со школы не видел, а тут — веришь, нет? — является ко мне весь в чёрном, как на похороны. Прилизанный, рожа кислая. Вообще не изменился. Ну что мне со всем этим делать, а? — Ох и дурак же ты, Ванька. Нарубил дров... мало теперь не покажется. Сейчас не скучно жить-то? — усмехается она. Иван мотает головой. Теперь-то точно не соскучишься. — И то ладно. Так, Иван, смотри. — Голос Натальи становится серьёзней. — И слушай. Внимательно. Выбирать между своими мальчиками будешь сам, тут я тебе не помощница. Если решаешь остаться с Джонсом, то уедешь, как он и говорил, на другой континент. Тогда Байльшмидт, скорее всего, переезжает к брату и живёт долго и счастливо — если, конечно, он не является по какому-то дикому стечению обстоятельств действительно материализовавшимся плодом твоего богатого воображения. Потому что в таком случае он снова исчезнет — сразу же как ты про него забудешь. Резонно? Иван кивает головой, обдумывая Наташины слова о воображении и его плодах. — А вот если ты захочешь себе Байльшмидта, то тут всё сложнее. Джонс-то наверняка настоящий, в этом я уверена. — Наталья улыбается. Иван почему-то с ней согласен. — И, боюсь, американцу ты причинишь намного больше вреда, чем Гилберту. Посуди сам: он ничем не заслужил такого с собой обращения. Он просто жил, жил неплохо, надо сказать; ну, начал в какой-то момент думать о тебе, но если бы ты не поддался в тот вечер эгоистичному порыву из разряда «я тоже тогда себе кого-нибудь найду» или «пусть меня кто-нибудь пожалеет», американец бы благополучно пережил эту потерю, и просто забыл бы о тебе через некоторое время. В конце концов, его брат был бы жив. Наверняка. — Забыл бы?.. — Иван недоверчиво смотрит на сестру. — А ты что у нас, пуп земли, что ли, братик? Думаешь, никто без тебя и недели прожить не сможет, да? — Наталье явно весело. — Это люди, Ванюш. Они не способны на такие самопожертвования. Зачем страдать из-за безответной любви, если можно так легко найти себе кого-нибудь другого? Жизнь коротка, и никому не хочется тратить её впустую. Вылезай уже из своих сказок. Серьёзно, по паспорту ты старше меня, но иногда мне начинается казаться, что это какая-то ошибка. — Не верю. — Он просто из тупого упрямства качает головой. — Если всё так, как ты говоришь, жизнь вообще не имеет смысла. Выходит, все живут только для себя. — Ванечка, нет смысла искать в жизни смысл. Проще пойти и повеситься. Ты, наверно, считаешь себя человеком, способным на огромную самоотдачу, на это самое пресловутое самопожертвование. Но если посмотреть со стороны — то ты, братик, конченый эгоист. Посмотри, сколько страданий ты причинил Джонсу и Байльшмидту. Ты просто ими играл, наслаждаясь тем, что тебя любят два человека одновременно, и не утруждал себя выбором. Скажешь, неправда? Да, всё это весьма резко звучит. Но это реальность — суровая и ничем не приукрашенная. — Что-то мне не становится легче от этого разговора, — хмыкает Иван, вытряхивая из пачки последнюю сигарету. На джинсы сыплется коричневая крошка, и он смахивает её на пол, к остальному мусору. — Могу ли я надеяться на какой-нибудь дельный совет? — Совет?.. — Она задумчиво смотрит сверху вниз со своего места на подоконнике. За то время, пока длится пауза, Иван успевает сломать пару спичек и закурить. Когда он выпускает изо рта первую струйку дыма, сестра наконец нехотя отвечает: — Ладно, так и быть. Либо выбирай Джонса, либо забудь про них обоих. Я так считаю. Но ты думай своей головой, пожалуйста. Понятно? — Да уж чего тут непонятного... — Ну вот и ладушки. — Наталья спрыгивает на пол и направляется к двери. — Подожди! — Иван подхватывается, двумя шагами настигает её, разворачивает за узкие хрупкие плечи к себе и пристально смотрит ей в глаза — такие же, как у брата, только более холодного оттенка (или так просто кажется в полумраке коридора). Наташа растерянно моргает. — Подожди-ка, сестра... Если каждый сам за себя... Если каждый только о своей шкуре печётся — так какого же чёрта ты тут тогда делаешь, а? Она выворачивается из его рук, рывком открывает дверь, выскакивает наружу и захлопывает её с громким звуком. Её каблучки со звонким цоканьем сообщают о том, что их владелица стремительно удаляется в сторону лифта. Иван только торжествующе улыбается, глядя на закрытую дверь. Он решил.