Слишком человеческое

      Белль замирает с салфеткой в руке, а Уилл садится, приглаживает пятернёй волосы, смотрит почти смущенно:       — Детка? — повторяет он и сбивчиво продолжает. — Вчера я погорячился: я не то хотел сказать, насчёт того, я знаю, что ты не такая.       Белль с трудом понимает, о чём он: вчерашний день был слишком длинным, наполненным до отказа, и воспоминание о ссоре с Уиллом затерялось среди десятков других.       — Это извинения? — уточняет красавица.       — Они самые, — парень энергично кивает и тут же кривится от боли. — Голова, — поясняет он кратко, перехватив полный жалости взгляд Белль. — И во рту точно кошки нагадили.       — Сейчас, — обещает Белль торопливо, прикрывает кофейную лужу и осколки несколькими измятыми листами, чтобы не бросалась так в глаза, и спешит к кулеру. Наполняя пластиковый стаканчик холодной водой, девушка ощущает острый укол совести. Наверняка Уилл напился… из-за неё. Раньше с ним такое случалось часто, да и знакомство их состоялось, когда, открыв утром библиотеку, Белль обнаружила на полу за стеллажами мертвецки пьяного парня. Но, начав встречаться с красавицей, он не то чтобы завязал, однако по большей части ограничивался пивом. А сейчас… несложно догадаться, что послужило причиной его нынешнего плачевного состояния.       Когда Белль протягивает Уиллу воду через решётку, он, принимая стакан, на миг накрывает её пальцы своими, а разорвав прикосновение, тут же другой рукой обхватывает её запястье:       — Не уходи.       — Я и не собиралась, — произносит она чуть более резко, чем планировала, и пока Уилл длинными глотками втягивает в себя воду, смотрит на его дёргающийся кадык. Это судорожное подрагивание отчего-то кажется Белль очень трогательным, так же, как и мятый ёжик волос, приподнятые в вечном удивлении чёрные брови и оттопыренные уши. Допив, парень на секунду прикрывает глаза, с хрустом сминает в кулаке пластик стакана:       — Спасибо.       — Ну… — Белль стоит у решётки, не решаясь высвободить руку из захвата, делает глубокий вдох: она должна сказать. — У меня вообще-то к Дэвиду дело, как к шерифу.       — Вот как, — Уилл выпускает её руку, прячет ладони в карманы джинсов, а обломки стакана бросает на пол камеры, говорит нарочито грубо. — Залог за меня внесёшь? Я не собираюсь сбегать до суда.       — Мне не следовало бы, — поджимает девушка губы, — но — хорошо. Только, если ты не будешь больше попадать в неприятности.       — Буду примерным мальчиком, — бурчит он и засовывает руки ещё глубже в карманы. — Только в одну неприятность я уже попал. По уши вляпался…       — И куда? — Белль хмурится, перебирая в уме, что Уилл мог успеть натворить за вчерашний вечер: от банального пьяного хулиганства до кражи со взломом.       — В тебя влюбился, — так же мрачно поясняет Уилл, и спрашивает уже чуть бодрее. — И что за дело у тебя к Дэвиду?       — О, — Белль улыбается, чувствуя, как наполняет её ощущение собственной значимости, — это связано с Голубой Феей. Она пропала.       — Ничего такого не слышал, — замечает парень.       — Официально это ещё не объявлено, — склоняется Белль к решётке. — Это… моё собственное расследование.       И она рассказывает об обвале в шахтах, о неожиданном интересе Румпеля к Рул Горм, о поездке в монастырь, о ночи в библиотеке, о таинственной записке, оставленной ей мужем.       Парень слушает, не перебивая, лишь время от времени трёт пальцами виски и бледно ухмыляется. Он по-прежнему сидит поверх серого одеяла на койке в позе, которую одновременно можно счесть и настороженной, и расслабленной. Спиной опирается на облупленную стену, ноги вытянуты и перекрещены на щиколотках.       — А, — заговаривает он наконец, и голос его звучит немного снисходительно. — Всё ясно. Теперь Голубой точно не жить.       — Что ты имеешь в виду? — глаза Белль удивлённо расширяются.       — Чего тут непонятного, — цедит парень небрежно, проводя указательным пальцем по прутьям решётки, отделяющей его от красавицы. — Грохнет её там без свидетелей, а скажет, что спасал, но не смог — не успел. Он всегда эту «ночную бабочку» ненавидел. Детка, — снова говорит Уилл, и это обращение в его устах звучит почти нежно, — ты такая умная. И при этом такая дурёха.       Белль обиженно отворачивается, подбирая ответ побольнее:       — На самом деле ты просто ревнуешь.       — На самом деле, — парирует Уилл, — мне много чего приходилось слышать о Румпельштильцхене, да и о Голде немало.       Обернувшись, Белль видит, что Уилл поднялся и стоит теперь вплотную к решётке, прижимается лбом к перекладине. Их глаза — на одном уровне.       — Ты просто не знаешь его, — говорит красавица звонко.       — Не знаю, — соглашается Уилл с усмешечкой, а его руки между тем ложатся на предплечья девушки, и ей трудно сосредоточиться на словах, пока маленькие, крепкие ладони сминают тонкую ткань блузки. — А ты уверена, что знаешь?       У Белль нет ответа.

***

      Здесь, под землёй, чувство времени изменяет Рул Горм. Она не может отделять секунды от минут, минуты от часов, и когда разнёсшийся по пещерам звук глухих ударов камня о камень вырывает фею из задумчивости, она не может определить, сколько времени прошло с момента, когда Румпельштильцхен оставил её. На какой-то миг ей кажется, что стены туннеля пошатнулись. Или у неё двоится в глазах? Рул Горм моргает, пытаясь избавиться от наваждения, и вцепляется в прикреплённый к талии карабин. Зря они разъединились. Так было бы достаточно дёрнуть за соединявшую их верёвку, ощутить ответное натяжение и по нему понять, что с Румпельштильцхеном всё в порядке. Она не слышала крика — считать ли это хорошим знаком? Грохот повторяется снова, свод трясётся, и по образованному завалом пологому склону скатываются несколько камней. Рул Горм еле успевает отскочить, уворачиваясь от ударов.       Она больше не чувствует, как впиваются в кожу каменные сколы, торопясь, путается в собственной юбке, но даже не замечает треска рвущейся материи: для неё существует только пятно света перед. Ей удаётся двигаться быстрее, но путь преграждают камни — те самые, что Румп оттаскивал к входу, ведь потолок этой, почти кротовьей, норы не просел и не осыпался. Рул Горм выкрикивает его имя на все лады, но никто не отзывается. И фее остаётся только ползти дальше. Стены сдвигаются вокруг неё всё теснее, а заменяющая пол мешанина из камней, почвы и цемента становится неровной и бугристой. Голову приходится держать так низко, что волосы спадают на лицо, закрывая обзор, и теперь, куда бы она ни направляла луч фонаря, увидеть больше, чем на двадцать дюймов под самым носом, не удаётся. Но фея продолжает двигаться. И не останавливается даже тогда, когда видит перед собой мужской ботинок. Только осознав, что упирается рукой во что-то, куда более мягкое, чем камень, Рул Горм понимает — ботинок обут на ногу.       Она роет землю руками, и под тонким слоем обнаруживается облепленная мокрой штаниной нога.       — Румп, — зовёт она. — Румп!       Но ничего не меняется, и тогда фея, исступлённо вцепляется пальцами в икру, сквозь мокрую ткань, прощупывая кожу, и щиплется с заворотом.       Рул Горм сама не знает, чего хочет добиться этим. И готова уже ущипнуть и себя, в надежде, что всё происходящее не более, чем ночной кошмар, но мышца под пальцами дёргается, и слух улавливает приглушённый стон.       Он звучит так тихо, что она готова уже счесть его галлюцинацией.       — Румп?       — Ты не должна была сюда… тут всё… я не смогу разобрать…       — Хорошо. Вернёмся и поищем другой выход, — говорит Рул Горм монотонно. Слова звучат хрипло и причиняют боль. Кажется, она окончательно сорвала голос, когда кричала, и богатство интонаций вернётся к ней ещё не скоро.       — Т-ты ид-д-ди, — отвечает Румп тихо, застревая на согласных. Ей хочется спросить: «Отчего не откликался раньше?» — но она молчит об этом, бережёт связки и время.       — Вместе, — сипит она и не знает, звучит ли это твёрдо. Зато знает другое: она не отступится.       — Не получится.       Она очищает бёдра и торс мужчины от земли и мелких камушков, и вынуждена лечь плашмя на его ноги, чтобы добраться до головы и плеч. Голова оказывается засыпанной меньше всего — может быть, от того, что раньше Румпельштильцхен пытался освободиться самостоятельно… На левом предплечье булыжник, тяжёлый настолько, что Рул приходится упереться двумя руками, чтобы столкнуть его. После она вытягивается во весь рост и шепчет, почти касаясь губами уха:       — Мы уходим, обратно.       Это не вопрос, а утверждение. После она привстаёт, насколько позволяет нависшей над головой потолок, привязывает конец верёвки к опоясывающему его тросику, намеренно игнорируя карабин, ещё сильнее накручивает и запутывает узел.       Здесь так узко, что развернуться практически невозможно. Поэтому большую часть пути, им приходится пятиться. Рул Горм проползает здесь уже четвёртый раз, и духота, витающие в воздухе клубы пыли, врезавшаяся в спину натянутая до предела верёвка и молчаливое сопротивление Румпельштильцхена — почти заставляют её сдаться. Она чувствует себя заживо похороненной, когда обнаруживает: лаз расширился настолько, что теперь можно развернуться. Выбравшись из норы, они ложатся на камни, и несколько минут не предпринимают никаких попыток встать, только тяжело дышат.       Первым приходит в себя Румпельштильцхен, он опирается на локоть, садится, морщит лоб:       — Рул, ты как?       Вместо ответа она пытается сесть, и направляет свет в его сторону.       Выглядит мужчина неважно: одежда помята и местами изорвана, закреплённый на лбу шахтёрский фонарик безнадёжно испорчен, бровь рассечена.       — Рул, — Румп протягивает фее руку, и ей, наконец, удаётся принять более удобное положение. — Прости меня, — судорожно вдыхает он. — Нам не пройти. Не вышло. У меня есть ещё один капсюль, но… — мужчина стирает с лица кровь, и фея видит, как дрожат его пальцы. — Бесполезно. Балки слишком прогнили. Я не должен был, — горько говорит мужчина, и глаза его блестят как-то подозрительно сильно. — идти сюда один. Думал, выйдет. Я должен был убедить их, убедить их всех, — слова становятся неразборчивыми, а тёмную от крови и грязи щёку пресекает влажная светлая дорожка. — Я должен был…       — Перестань! — сипло рявкает Рул Горм, и её ладонь с размаху впечатывается в мокрую грязную щёку.       Фея с недоумением смотрит на свою руку, зажимает себе рот ладонью и шепчет:       — Я не хотела.       Она и вправду не собиралась делать ничего подобного. Выработавшиеся за двадцать восемь лет рефлексы сработали против её воли.