Слишком человеческое

      Течение оказывается не особо бурным и не глубоким, но берег весь в острых каменных выступах, — уцепившись за один из них, Уилл тут же распорол себе ладонь — ступать приходиться аккуратно. Уилл даже не знает, куда смотреть — под ноги — или наверх. Торчащие с потолка мокрые каменные сосульки так и норовят преградить ему путь, и, в конце концов, Уилл просто наваливается боком к одной из них, пытаясь отдышаться и собрать разбегающиеся мысли. Первая — зачем он здесь? Последующие — со второй по двадцать пятую — о том, что делать дальше… Идти вдоль берега вверх по течению или вниз, или вообще удалиться от реки и продолжить поиски на этом участке берега? У Голда есть карта, и действовали эти двое не наугад. В отличие от него. Уилл мысленно называет себя идиотом. Ещё раз и ещё. Только это не очень помогает прояснить ситуацию. Ладонь саднит. Плечо чешется под гидрокостюмом. Река убаюкивает монотонным шумом, в ушах стучит, и ток крови сливается с дразнящим смеющимся эхом. Стоп! Смех.       Уилл вслушивается, кивает сам себе. Нет, это не в ушах звенит, и не кажется: чьи-то голоса. Кто-то спорит, разговаривает и смеётся. Кто — в общем-то ясно. Труднее определиться с «где»: акустика подводит, обрывки фраз отражаются от стен, и понять откуда исходят звуки — не просто. С «почему» тоже затык: что могло так развеселить незримых собеседников в этом мрачном подземелье? Уилл хмурится, не обращая внимания на давящую на лицо маску. Похоже на ловушку, и, может статься, в этой ловушке оказались вовсе не бывший Тёмный и растерявшая магию фея, а он сам. А что, если Голд в действительности никогда не терял память, а только притворялся, чтобы избежать ответственности за свои грязные делишки, и теперь расправился с бедняжкой феей и гнусно хохочет над телом своей несчастной жертвы? Уилл не сталкивался с Тёмным в Зачарованном Лесу, а мистер Голд, которого он знал в Сторибруке, был похож скорее на скучного дельца, чем на чудовище, и, даже вставляя Белль в грудь сердце, выглядел заурядно. Но легенды о хохочущем демоне Уиллу приходилось слышать ещё мальчишкой. Он уверен: Голд вовсе не так прост, как утверждает Белль. Впрочем, тут не узнаешь наверняка. Феи — тоже не такие безобидные существа, а уж заносчивая мать-настоятельница — тем более.       «Росто… гда» — раздаётся чуть ли не с другого берега. Уилл отлепился от своей каменной опоры. С той стороны реки не за что уцепиться: отвесные каменные стены, темнеющая пробоина. Значит, эхо обманывает его, и те, кого он ищет, — здесь. И — недалеко, иначе пещера сильнее исказила бы их голоса. Уилл бормочет себе под нос:       — И зачем я ввязался в эту историю? — отступать уже поздно, и сам он прекрасно понимает, чего ввязался. Анастасия тоже вечно подбивала его на безрассудства. Вспоминать чем это кончилось, Уиллу не хочется. [1] — Женщины, — резюмирует он, и, высвечивая себе путь фонариком, углубляется в каменный лес. Уже спустя несколько шагов, расползшиеся по берегу «деревья» расступаются, и Уилл оказывает перед входом в ещё один туннель, со сводом столь низким, что Уиллу приходится пригнуться.       — Я хоть назад дорогу найду? — шепчет он, хотя уже ясно, что направление он выбрал верно. Голоса звучат громче… «…набрать сколько сможем унести» — «…в обитель» — смех — «лицо сестры Оливии» — что за бред? Уилл пытается прибавить шагу, но это не так уж и просто, когда за спиной у тебя тяжёлые баллоны с воздухом и идти приходится согнувшись в три погибели. «Ты очень красивая, » — до Уилла доносится очередной обрывок разговора, и от неожиданности он даже разгибается, тут же ударяясь затылком в нависающий свод. Металл баллона неблагозвучно шкрябает о какой-то каменный выступ, и Уилл стонет. Голова у него крепкая, а вот если не выдержит баллон, ему плохо придётся. Эта мысль даже отвлекает его от услышанного несколькими секундами ранее, и вопрос с чего это Голд любезничает с матерью-настоятельницей, перестаёт его занимать. На миг ему хочется уйти. Сделать вид, что ничего не слышал, старался помочь, но никого не нашёл. Ему поверят. Но, после секундного промедления, Уилл продолжает путь.       Проход расширяется, и Уилл оказывается в пещере, со сводом высоким, как в соборе. От стен и свода исходит приглушённое синеватое сияние, ступни утопают в песке, переливающемся всеми оттенками синего и голубого, и Уилла охватывает чувство, которое можно было бы назвать страхом, если бы к нему не примешивалось что-то вроде восхищения — глупой щенячьей необъяснимой радости. Пахнет волшебством, и неяркий свет слепит глаза так, что они начинают слезиться. Может быть, поэтому Уилл не сразу замечает тех, ради кого спустился сюда. Мать-настоятельница и Голд, они здесь. Стоят, окутанные голубым сиянием, и горячо спорят, не обращая на него ни малейшего внимания. Они раздеты: на растрёпанной матери-настоятельнице короткая сорочка, не скрывающая очертаний её тела, а Голд и вовсе в одних трусах. Уилл кривиться от отвращения: вот урод, и жалеет что при нём нет фотоаппарата или хотя бы мобильного. За такие снимки он мог бы выторговать себе что-нибудь интересное в качестве компенсации морального ущерба.       — Этого будет достаточно для нужд обители…- голос Голубой звучит по обыкновению холодно и рассудительно, точно она не стоит в мятом исподнем, а застёгнута на все пуговицы и окружена своей вечной монашеской свитой.       — Я ещё не совсем разобрался с тем, как это работает… — беззаботно вставляет Голд. — Но суть же в выполнении желаний? Ради этого горожане устраивают к вам паломничества?       Уилл моргает, и разевает рот, настолько его шокирует зрелище — Голд, рассеянно подтягивающий боксёры и так по-свойски перебивающий повелительницу фей, ничем не напоминает ни чопорного ростовщика, ни того нового Голда, с белым сердцем: всегда настороженного, напряжённого, точно сжатая до предела пружина, с ускользающим взглядом, то заискивающим, то направленным куда угодно, только не на собеседника — когда бывший маг только вернулся за прилавок своей лавчонки, Уилл заходил к нему, якобы в поисках «подарка для моей девушки», а на деле, чтобы проверить, как тот отреагирует на соперника. Голд, если и узнал его, то ничем себя не выдал, и когда Уилл собрался уже покидать лавку, неожиданно спохватившись, засуетился и принялся торопливо раскладывать перед ним разнообразные украшения и нахваливать свой товар.       — Ты спешишь. Слишком всё упрощаешь, — возражает Голубая, но тон вовсе не строг, а даже неожиданно ласков.       — Ладно, не буду, — выдыхает недовольно Голд, позволяя эху подхватить его слова, и тут же, слегка склонившись, звонко чмокает Голубую в макушку. А фея, вместо того, чтобы осадить наглеца, только улыбается, прикрывает глаза и склоняет голову на безволосую, как у женщины грудь.       «Что бабы в нём находят?» — с неожиданной завистью думает Уилл. Ну, действительно, ничего ж в нём нет, ни лицом, ни фигурой не вышел, а туда же. Вот почему его?!.. Даже эта история с Белль. Когда она это зелёное чудище мало того, что не побрезговала поцеловать, так ещё и чуть своей любовью в человека не обратила. Вот случись, что с ним, — Уиллом, — лишись он своей красивой мордашки, как бы Белль на это взглянула? Взялась бы «целить любовью» или искать способ спасти? Он не знает ответа. Взгляд, которым Белль провожала его, говорил о её любви. А вот поступки… В груди закипает злость, и на Белль, и на самого себя. Он выходит из тени и говорит резче, чем собирался:       — Браво-браво! Пока вы тут развлекаетесь, весь Сторибрук на ушах стоит и думает, как вас спасти.       Голубая вздрагивает и отстраняется от мужчины, отступает назад.       — Могли бы быстрее думать, и спасать, — колюче парирует Голд и разглядывает Уилла самым бесцеремонным образом: — А ты что ещё за чудо?       — Не делай вид, что не узнаешь меня, — голос срывается и звенит.       — А что должен узнавать? — со смешливым, но, кажется, вполне добродушным удивлением переспрашивает Голд. — Я, что, по-твоему, в лицо всех лягушек знаю?       Уилл не из тех, кто решает споры кулаками. Нет. Разве что, если хватит лишнего, и в голову ударит выпитое. А сейчас он трезв — пару глотков пива в лечебных целях — не в счёт. Уилл трезв, но ярость поднимается в нём и захлёстывает так, что он тонет в ней, захлёбываясь, хватая ртом воздух, не в силах вымолвить и слово… Фонарик выпадает из разжавшихся пальцев с глухим стуком падает на песок. Фея, опасливо выглядывая из-за спины Голда, что-то говорит, и прозрачные мушиные крылья трепещут у неё за спиной. Уилл не может разобрать слов, у него шумит в ушах и в глазах двоится: чудятся такие же крылья и за спиной у Голда. Но это не важно, не важно. Почему тот улыбается, смеётся над ним, когда сам смешон, когда Уилл напялил на себя этот костюм только затем, чтобы спасти его паршивую шкуру. Почему Уилл не может рассмеяться в ответ, почему Голду всё достаётся даром: богатство, любовь, весь город пляшет под его дудку, и та женщина, которую Уилл называет своей, на самом деле принадлежит этому смеющемуся выродку. Всё спутано, смешано, и Уилл покраснел от гнева и натуги и всё хватает ртом воздух, и выглядит, наверное, смешно. Смешно. Смешано. Всё смешано: Белль, её бесконечные отговорки, её любовь, в которую так хочется верить, но невозможно проверить, чудовища, поцелуи, это ненавистное лыбящееся лицо. Уилл не может, он не может ничего, и ни в чём не уверен, но стереть эту улыбку, он может. Он сжимает кулаки и бросается на Голда, не помня себя. И, может быть, он уже не смешон, а страшен, потому что фея преграждает ему путь, но он отталкивает её и примеривается, как бы ловчее ударить Голда по челюсти, и успевает обрадоваться, увидев, как насмешка на его лице уступает место растерянности, и почувствовать тепло его кожи костяшками пальцев…       …А потом кулаки сами собой разжимаются. Кружится голова, и все мысли исчезают куда-то, остаётся только невнятная муть. Свод пещеры, и без того высокий, стремительно улетает вверх. В песке Уилл теперь увязает по колено. Он пытается сжать кулаки, ничего не выходит. Повертеть головой, чтобы выяснить, куда это смылись Голд и фея, но шея будто онемела. Уилл больше не злиться, ему страшно. И он открывает рот, чтобы сказать: «Голд, кончай с этими шутками» или даже «Эй, ребята, полно. Ясно, что я разозлился, когда увидел, что вы целёхоньки». Может быть, даже он унизится настолько, что извинится. К чёрту, он извинится, пусть только они прекратят это. Уилл открывает рот, чтобы сказать это чёртово «Извините», но язык не слушается, и из горла вырывается какое-то странное кваканье.