Слишком человеческое

      Рул Горм и сама не могла объяснить, как случилось так, что они переместились на кушетку. Почему объятия стали только плотнее: их бёдра соприкасались, руки были переплетены, голова феи покоилась на груди бывшего Тёмного, и она ощущала, как с каждым вдохом вздымаются его рёбра, слышала неровный стук сердца. Из плафонов светильника по-прежнему лился яркий свет, только Рул Горм потеряла всякий интерес к обстановке: она прикрывает глаза, и на мгновение чуть крепче сжимает предплечье мужчины, и чувствует: кольцо из рук ослабевает, готовое разомкнуться, но, реагируя на ласковые движения её пальцев, смыкается вновь. «Не отпускай меня», — хотела попросить фея, но слова застряли в горле, только беззвучно шевельнулись губы. Поза была не слишком удобной для них обоих, но Рул Горм казалось, стоит ей отстраниться, стоит Румпельштильцхену перестать её удерживать — случится что-то очень плохое. Не с ней, с ним. Что-то, что уже случилось однажды, когда её не было рядом, чтобы это предотвратить — почему её не было? Она не знала, долго ли они так просидели, но дыхание Румпельштильцхена по-прежнему казалось размеренным, но неглубоким. Фея оторвала голову от груди мужчины, и слегка развернулась, чтобы увидеть его лицо.       — Ты не спишь? — ужасно глупый вопрос, кто же спит с открытыми глазами. — Румпельштильцхен?       — Нет-нет, — он едва заметно качнул головой, шевельнулся, меняя позу. — Но уже очень поздно. Тебе пора уходить.       — Да, пора, — соглашается Рул Горм, удивляясь тому, как звучит её голос, и тому, что несмотря на прозвучавшие слова, Румпельштильцхен не совершает попытки размокнуть объятия, а она выскользнуть из кольца его рук. А просто смотрит в его лицо, что кажется ещё старше в беспощадном электрическом освещении, скрадывающем оттенки и тени. Оно и старше, вспоминает фея, да и она намного старше возраста, которое дало ей проклятие Злой Королевы. Пока Рул Горм вглядывается в резкие складки у рта, венки, выпукло проступающие под тонкой кожей висков, её посещает неуместная мысль: когда они появились — до того, как он стал Тёмным или? Какому из двух Румпельштильцхенов они принадлежат? А какому из Румпельштильцхенов принадлежит этот взгляд, в котором отчаяние уступает место печали, соседствующей с насмешкой?       — Рул Горм? — ей кажется, или она улавливает в звуках своего имени нотки тревоги. — Всё нормально?       Ничего не нормально. Разве нормально иррациональное огорчение, которое она испытала оттого, что его руки больше не прижимают её к себе, что он отодвинулся, что она больше не может ощущать его тепло сквозь плотную — зачем она носит на себе все эти вещи — ткань одежд?       — Кажется, да, — она наклонилась вперёд, оперлась ладонями о край кушетки и только после этого заметила, как затекло от неподвижности тело. При попытке встать протестующе заныла спина, а ног фея и вовсе почти не чувствовала. Судя по тому как Румпельштильцхен, поморщившись, повёл плечами, не одна она испытывала подобное неудобство. Сколько они так просидели — час? Дольше — поняла фея, бросив мимолётный взгляд на циферблат наручных часов, гораздо дольше. Что это было? Рул Горм встала, сделала несколько шагов, всё ещё нетвёрдых — и это заметно, догадалась она, поймав бледную улыбку Румпельштильцхена. Он наклонился, чтобы поднять трость, почему-то лежащую на полу, и она ощутила тысячи маленьких иголочек, безжалостно вонзающихся в её ноги, и с трудом удержалась от того, чтобы растереть бедро: неприлично. Хотя ей ли думать о приличиях после… всего этого.        — Ты прав, мне пора уходить, — и почему в её голос пробралась эта непонятная дрожь. — Слишком поздно.       Румпельштильцхен встал, обернулся к окну — подоконник заставлен многочисленной рухлядью, но всё же достаточно одно взгляда, чтобы убедиться, что на улице непроглядная темь.       — Похоже, я был неправ, — почесал он подбородок. — Сейчас слишком поздно, чтобы уходить. Я, конечно, понимаю, ты обладаешь магией, но может случится так, что ты не успеешь ей воспользоваться. Тем более, пока ты доберёшься до монастыря, уже светать начнёт.       Разливающееся в груди тепло заставляет Рул Горм улыбаться:       — Я на машине. Доберусь за полчаса примерно.       — Вот как? — Румпельштильцхен подошёл ближе. — Совсем не подумал об этой возможности.       — Я могу и тебя довести до дому, — её улыбка поблекла. — Жена, наверное, тебя заждалась.       — Это вряд ли. Не стоит.       — Ты…       Румпельштильцхен остановился в шаге от неё, машинальным, неосознанным жестом растёр шею:       — Я провожу тебя до автомобиля.       — Мне не сложно тебя подвезти, — она просто не могла допустить, чтобы Румпельштильцхен в очередной раз сделал вид, что ничего не было, ни этих внезапных объятий, ни проблеска понимания. — Ты жалеешь о том, что произошло между нами, и поэтому отказываешься от помощи? Даже такой пустячной?       Пока мужчина слушал её, в его взгляде что-то изменилось, он криво ухмыльнулся, открыл рот, чтобы сказать что-то, закрыл его, и сделав несколько вдохов и выдохов, открыл снова:       — Меня никто не ждёт, — слова были полны горечи. — Мне незачем туда ехать. Мне не будут рады.       — Это не значит, что…       — Значит.       У Рул Горм что-то сжалось в груди. Была ли её боль отражением той, что испытывал стоящий перед ней мужчина, или всё-таки была её собственной?       — Меня никогда никто не ждёт, — сказала она сухо и поразилась: действительно, никогда и никто за эту тысячу лет, все эти люди, взывавшие к ней, ждали не её, а решения своих проблем.       — Неправда, — заметил Румпельштильцхен мягко, — Твои феи — они тебя ждут, и они славные…       — По мне они не скучают, — продолжила без выражения Рул Горм, — Только радуются моему отсутствию: они считают меня тиранкой. Жестокой. Бездушной. — Спазм, перехвативший горло, заставил её прерваться. — Может быть, так и есть.       — Ты не такая.        — Не такая, — слова влетали из горла вместе со странными клокочущими звуками. — Ты не знаешь, какая я… Ты говоришь так, просто потому, что не помнишь меня, не помнишь, как меня ненавидел…       — Значит, я был ослом; благословение — забыть об этом, — Румпельштильцхен был очень серьёзен, и глаза его смотрели так тепло и мягко, что от этой теплоты Рул Горм становилось просто невыносимо.       — Все они, все эти славные феи, думают, что прекрасно обошлись бы без меня, — проговорила она тихо, словно подводя итог.       — Ты делаешь, что должна. Ты помогаешь людям.       Румпельштильцхен всегда умел быть убедительным, или этот навык он обрёл после сотни лет опыта? Во всяком случае сейчас его голос звучал так уверенно, так убеждённо, что Рул Горм очень хотелось бы ему поверить, но всё же она не могла. С её губ сорвался смешок, кажется, вовсе неуместный:       — Хих. Я не помогаю людям, а выполняю их желания. Желания тех, кто чист сердцем. Только оно не всегда идёт в комплекте с рассудком — моё волшебство слишком часто выходит боком.       После того, как она произнесла эти слова, мышечный спазм, до того сковывающий её горло, прошёл. Только заполненная вещами комната поплыла перед глазами, точно смазанный рисунок. И Румпельшитильцхен сделал маленький шаг ей навстречу и коснулся кончиками пальцев её левой щеки. Щека почему-то стала мокрой. Или она была мокрой ещё до того? Пальцы, гладившие её лицо, соскользнули к шее, а затем Румпельштильцхен положил руку к ней на плечо, и привлёк её к себе, бережно и осторожно. В этом жесте было что-то неправильное: одно дело, когда она пыталась утешить человека, пусть и таким непривычным для неё способом, а другое… Она уткнулась лицом в чёрную рубашку, и от этого соприкосновения та очень скоро стала влажной, а у Рул Горм пересохло во рту. Не отстраняясь, она облизала губы: они были солёными…       — Странно, — последнее, кажется, фея произнесла вслух. Потому что мужчина тут же переспросил:       — Что странно?       — Я не понимаю, что со мной творится, — она не узнала собственного голоса, таким гнусавым и хриплым он стал.       — Ты плачешь, — Румпельштильцхен погладил её между лопаток.       — Со мной раньше такое не случалось, — пробормотала фея.       — Ни разу за тысячу лет? — переспросил удивлённо мужчина и, не дождавшись ответа, добавил: — Ну-ну, ничего страшного, это пройдёт. Сейчас станет легче. — Он мягко сжимал её плечи, гладил её по спине, утешая прикосновениями, как она — двумя часами раньше. Наконец, мужчина отступил назад, и, сняв руку с плеча феи, достал из кармана пиджака сложенный треугольником синий носовой платок и вложил его ей в руку. — Вот.       Рул Горм вытерла уже совершенно мокрое лицо и шумно высморкалась.       — Спасибо, — сказала она всё тем же чужим голосом.       — Воды? — Румпельштильцхен выставил трость вперёд и наклонил корпус, чтобы их глаза были на одном уровне.       — Жаль, чай уже остыл.       Какой бы неразборчивой ни была её речь, Румпельштильцхен её прекрасно понял.       — Я могу сделать ещё.       И он сделал ещё, и Рул Горм в который раз за этот вечер опустилась на стоящую у стены продавленную кушетку, и пила горячий отвар маленькими глоточками — и то, что на самом деле травы были предназначены для лечения, казалось вполне уместным, теперь, когда нос её был так ужасно заложен, а в горле першило от слёз; а после, хотя слёзы никак не желали останавливаться и продолжали течь из глаз вопреки её воле, фея почувствовала себя очень голодной. И хотя есть в два часа ночи довольно странная идея — отдала должное бутербродам с фасолью, которые за то время, что они обнимались и утешали друг друга, успели немножко заветриться. Потом Рул Горм снова сморкалась, немного стыдясь того, что выходит так громко и неблагозвучно, и почти не удивилась, когда Румпельштильцхен, не говоря ни слова, нырнул в один из шкафов и, вынырнув из-за створки со стопкой белья, отправил фею умываться. Пока она смывала с кожи неприятно стягивающую соль и любовалась в зеркало на незнакомое отражение женщины с красным носом, лихорадочными пятнами на щеках и блестящими влажными глазами, почти скрытыми в узких щёлочках распухших век, Румпельштильцхен успел постелить простыню и одеть подушку в свежую наволочку, и когда Рул Горм вернулась, молча протянул ей чёрную футболку и ушёл в торговое помещение, совершенно проигнорировав брошенное ему вслед «А как же ты?» Рул Горм ничего не оставалось, как раздеться, натянуть футболку, болтавшуюся на ней словно балахон, и лечь между простыней, пахнущих стиральным порошком и пылью.       Проснувшись, Рул Горм обнаружила, что поверх натянутой до подбородка простыни лежит плед. Все лампы, кроме маленького светильника на верстаке, потушены, в помещении уже снова светло — из-за косо падающих из окон солнечных лучей. Она уселась на кушетке, удерживая конец простыни у груди, и, оглядевшись, убедилась, что в подсобке она не одна — Румпельштильцхен сидел на высоком табурете у верстака, лицо его покоилось на столешнице, а руки безжизненно свисали. Фея быстро оделась, провела руками по волосам без расчёски, сделав безуспешную попытку привести себя в порядок, и подошла к мужчине. В отличие от вчерашнего вечера, все пуговицы на рубашке были застёгнуты, а поверх красовались жилет и галстук. Он лежал, положив щёку на тетрадь, и был так неподвижен, что если бы не тихое сопение, его можно было бы счесть не спящим, а умершим. На верстаке перед ним лежала раскрытая книга, которую Румпельштильцхен, по-видимому, читал, прежде чем уснуть. Рул Горм вгляделась в страницы, и брови её удивлённо взлетели вверх: это был учебник по арифметике… «Вот оно как», — прошептала фея себе под нос и ухватилась за висевшую на груди ладанку. Нет, как бы то ни было, если она утром выйдет из лавки Голда, да ещё в таком взъерошенном виде, это погубит её репутацию окончательно. А ещё вечером ей предстоит встреча с гномами, которые рады будут, если найдётся в чём упрекнуть фею. Последний раз взглянув на мужчину, Рул Горм извлекла из своей ладанки несколько крупиц волшебной пыльцы и наложила чары перемещения. И только очутившись в своей келье, Рул Горм вспомнила, что оставила монастырский грузовик на Мейн-стрит.