«You wonder why you stand All alone Bu maybe you just reap What you've sown And suddenly You find you're in so deep The more you try in vain To free yourself again The deeper you will fall, won't you»* Peter Heppner Solo, 2008
15
Монета раз за разом выскальзывает из его пальцев. Упрямо. Неотвратимо. Отскакивает от пола и устремляется прочь по прихотливой дуге, чтобы затаиться где-то в тени… За ножкой кресла. Под книжным шкафом. В складках стекающей на паркет шторы. Чарльз уверен, что любимая безделушка Эрика обладает собственным, недружелюбным к нему сознанием. Он пытается приручить ее, наладить контакт, но раз за разом терпит поражение. Монета избегает его рук с тем же холодным упорством, с которым ее хозяин ненавязчиво, но твердо сторонится прикосновений. Сейчас она затаилась где-то и ждет, чтобы Чарльз нашел ее. Это такая игра. Лучше шахмат, пылящихся на столике между «их» креслами. Ксавье вертит в руках пять марок с нацистскими письменами и портретом Гинденбурга на обороте. Пробует подбрасывать и ловить, прятать в ладони, перекатывать по костяшкам, как делал Эрик. У Леншерра это движением получалось так легко и естественно, будто его пальцы были смазаны клеем. Или намагничены. Возможно, поэтому прихотливый кружок серебра** никак не удается приручить? Чарльз встает со своего кресла, сдавленно чертыхаясь на собственную неловкость. Опускается на четвереньки и неторопливо преодолевает расстояние до места Леншерра. Ноги с непривычки ноют, но Ксавье уверен, что обильная практика скоро переведет количество в качество. Он привыкнет. Покорно опустив голову, он тщательно обшаривает глазами пол, догадываясь, где именно обнаружит монету. Чарльз практически уверен, что Эрик так развлекается – направляет свою сообщницу именно в тот угол. Чтобы посмотреть, как профессор униженно ползет к его креслу и ложится щекой на прохладный паркет, заглядывая под мебель. Пять марок поблескивают в тонком слое пыли, как рыба в темной воде. Рукава рубашки испачканы. От стрелок на брюках остались одни воспоминания. Но монета снова в его руках. Надолго ли? Чарльз раскраснелся и вспотел, порядком вымотался, однако не просит пощады. Он знает, что должен вернуться на место и продолжить игру, но вместо этого берет монету в зубы. Кладет на язык, как таблетку. Опускается лбом на подлокотник чужого кресла и ждет терапевтического эффекта. Домашний любимец, хорошо выполнивший задание. Ждущий одобрения. Ждущий, что на его голову сейчас ляжет тяжелая ладонь и пригладит разлохматившиеся от усердия волосы. Он жмурится, предвкушая ласку. Он слабо, на выдохе, поскуливает, баюкая застарелую боль… Просяще. Жалостливо. Жалко. Ну же… или я настолько бесполезен?***
За спиной резко хлопает дверь, и Ксавье дергается от неожиданности, едва не проглотив драгоценную монету. Отправив ее за щеку и украдкой погладив кончиком языка, он поднимает глаза на стоящую перед ним сестру. Рэйвен в ярости. Она крепко обнимает себя за плечи, чтобы не схватить брата и не начать его трясти. Не орать ему в лицо, пытаясь криком пробить окутывающий его плотный пузырь упрямой отрешенности. Она сдерживает себя. Вместо крика говорит тихо, почти шипит, цедя слова, как горячий песок, с шорохом рассыпающийся по полу. - Ты опять здесь?.. - в ее интонациях больше тревоги, чем осуждения, но Чарльз все равно инстинктивно втягивает голову в плечи. - Чарльз! Чарльз, перестань! Я прошу тебя, хватит… - Она стремительно опускается рядом, и обнимает уже его, прижимая лоб брата к своему плечу. Не давая ему вернуться на подлокотник злополучного Леншерровского кресла. Пустого. Пустого давным-давно. В глубине души он знал это, поэтому не бросается искать исчезнувшего Эрика, переворачивая мебель или распахивая все двери подряд. Они уже проходили это, кажется, раз или два, некоторое время назад… Точнее ему сказать сложно. Время еще непослушнее монеты. И сосредоточиться все труднее. Сложно держаться на поверхности сознания – что-то тяжелое, металлическое, накрепко вцепилось в него и неотступно тянет вниз, в глубину безумия. Он отгоняет от себя очередной жуткий образ и закрывает глаза, послушно снося навязчивую ласку. Сестра гладит его по волосам, но это не то прикосновение, которого дожидался Ксавье. Она шепчет тише, мягче, умоляюще: - Хватит, Чарльз. Приди в себя, пожалуйста… Профессор понимает, что она по-настоящему боится за него, но не может ее успокоить. И за это ему тоже стыдно. Как-то слишком много сожалений в последнее время. Чарльз сам себя не узнает… Уже сколько-то. - Хэнк! – Сестра повышает голос, чтобы докричаться до Маккоя, который ищет профессора в столовой. - Мы тут! В библиотеке!***
Чарльз хочет сострить, что Зверь выглядит затравленным, когда входит в комнату, но вовремя сдерживает себя. Это дается ему нелегко – с недавних пор он огрызается и хамит по любому поводу, царапая всех вокруг едкими комментариями. Никто не ввязывается в словесные перепалки и не пытается его осадить, что раззадоривает еще больше и делает Чарльза невыносимым даже по собственным меркам. Да, он и раньше не был образцом тактичности, но, по крайней мере, его мягкости и вбитой воспитанием вежливости хватало, чтобы оставаться дружелюбным. Однако теперь, когда он не может или не хочет сдерживать свое скверное настроение, положение дел ухудшается медленно, но верно. Студентов пришлось отпустить на рождественские каникулы за неделю до официального срока. Особо ситуацию это не улучшило, но теперь Ксавье хотя бы не смущает молодежь, расхаживая по коридорам с остекленевшими глазами, и грязно матерясь по-немецки. Он натуральнейшим образом сходит с ума. Прежде он сравнивал звучащие в его голове отголоски чужих мыслей с назойливым радио. Голоса послушно умолкали, стоило ему сделать элементарное ментальное усилие – проще, чем кнопку нажать. Если же он хотел услышать кого-то конкретного, то всегда можно было пошаманить с частотами и регуляторами громкости, выделяя из белого шума чей-то внутренний голос. После долгих лет практики для Ксавье это было так же естественно, как дышать. Разумеется, Чарльз не был всемогущ. Его «внутренняя антенна» имела определенный радиус и мощность действия. С кем-то было сложнее, с кем-то проще, но настроиться на нужную волну у него получалось всегда. Непробиваемый Леншерр стал его навязчивой идеей. В какой-то момент, пытаясь достигнуть желаемого, Чарльз перешел все границы. Уничтожил их, разрушив ментальные щиты Эрика с помощью Церебро. Когда профессор проделал нечто подобное с сестрой, та ударилась в истерику. В случае с Эриком последствия были хуже, много хуже… Целый порт превратился в филиал ада на Земле. Погибли люди. Чуть не погиб Эрик. А Чарльз поехал крышей. Тот сигнал, который профессор так упорно пытался поймать, теперь неумолчно звучал в голове, вытесняя его собственное сознание. Этот поток нельзя было заглушить, с него не получалось переключиться, он выжигал Ксавье подчистую, как ударная волна радиации. Все приборы зашкаливали, «внутреннюю антенну» коротило до полной невменяемости. Ты поставил свое любопытство выше чужой жизни. Ты добился своего. Ну как, ты доволен, наконец? Чарльз вряд ли смог бы ответить на этот вопрос, даже если бы захотел. Он подобрал ключ к шкатулке Пандоры и теперь химеры, лезущие из чужого подсознания, рвали его в клочья. Их источник находился в одной из спален второго этажа.***
Заживало на Эрике, как на собаке. Он всегда отличался редкой живучестью, и в этот раз тоже не подкачал. Особенно учитывая то, что впервые послушно соблюдал предписанный ему постельный режим. Они заштопали рваную рану на бедре, из-за которой Леншерр потерял столько крови. Смогли выправить и срастить сломанные ребра. Когда бесчувственное тело Эрика вытащили из того мотеля, синяков на нем было больше, чем пятен на жирафе. Но обошлось без сотрясений. При желании, уже через две недели Леншерр мог бы сидеть, а через месяц – понемногу вставать. Поначалу Чарльз не терял надежды, что так и будет. Старался окружить друга максимальным комфортом, пользуясь его беспамятством. Крахмальные простыни менялись каждый день. На прикроватной тумбочке всегда стояли бульон, горячая сдоба и свежая газета, выглаженная утюгом. Он представлял, какую рожу скорчит Эрик, когда очнется. Излишества, Чарльз… Но этого все не происходило. Новости о катастрофе в порту постепенно ушли с первых полос, потом и вовсе исчезли. Рассосались кровоподтеки, а за ними и швы. Дождь за окном все чаще перемежался снегом. Леншерр не приходил в себя. Разум друга, лишенный своей обычной защиты, оставался открытым для телепатии профессора. Правда, толку от этого было немного. Мозг Леншерра не утратил враждебности ко всему, приходящему извне. Чарльза каждый раз обжигало, корежило и вышвыривало прочь. Но хуже всего то, что профессор не мог найти ни одной связной мысли или воспоминания. На месте живого огня, раньше приводящего в движение деятельную натуру друга, теперь чернели ломкие угли, рассыпающиеся в пепел от малейшего прикосновения. Вот только профессор не верил, что ничего не осталось. Он знал – необходимо всего лишь зайти глубже… Там, куда не докатилась пережитая боль. Куда мы прячемся не только от внешнего мира, но и от самих себя. Ему нужно было полное погружение. Однако, памятуя о том, чем заканчивались прошлые попытки, Ксавье никак не мог решиться попробовать снова. Он обещал себе действовать предельно осторожно и аккуратно. Он уверял себя, что теперь все будет иначе. Но все опять пошло наперекосяк – отпущенные на свободу кошмары Леншерра вцепились в него мертвой хваткой, не давая разорвать получившуюся связь. Этот затянувшийся bad trip*** едва не стоил Чарльзу рассудка, а его друзьям добавил седых волос. И теперь все, на что хватало профессора – это тихое угасание разума, потерявшего последние ориентиры. Сам Ксавье не мог восстановить то, что разрушил. Для этого нужны были сознание и воля Эрика, до которых в воцарившемся хаосе не удавалось докричаться. Единственное возможное решение – увезти Леншерра подальше, за пределы действия телепатии Чарльза. Ампутировать, как гноящуюся конечность, пытаясь спасти то, что еще осталось. Но Ксавье, который теперь воспринимал Эрика как часть себя, и даже больше, при малейшем намеке на разлуку впадал в жуткое буйство. Профессор не мог допустить и мысли, что его не будет рядом, когда Леншерр очнется. Им слишком много требовалось сказать друг другу. Чарльз крушил все, что попадалось под руку, катался по полу и исторгал из себя хлопья пены вперемешку с последней едой. Стороннему наблюдателю было впору вызывать экзорциста – настолько одержимым он казался. Сестра поддерживала его, как могла, но по прошествии нескольких недель почти сдалась. Хэнк, в свою очередь, успокаивал ее, что получалось у него все хуже. Выхода, казалось, не было…***
- Где он?!!! – Чарльз влетел в лабораторию со скоростью, поразившей присутствующих. Оказывается, все уже привыкли к его сомнамбулической походке или ползанью по библиотеке в поисках вечно укатывающейся монеты. Никто явно не был готов к тому, что он проснется так рано и тут же прытко поскачет в Звереву вотчину. - Что вы с ним сделали?! Куда дели?! – Ксавье повысил голос до дребезжания стекол в оконных рамах. Он рвал и метал, готовый наброситься на первого, кто подвернется. И он абсолютно не мог понять, почему оба его синюшных друга выглядели такими довольными. Он не видел особенных поводов для радости в том, что его внезапно перестало одолевать распоясавшееся подсознание Эрика Леншерра. Значит, они его все-таки увезли тайком?! Или… хуже?.. - Доброе утро! И с возвращением, – Рэйвен подошла к нему первой. Она улыбалась, хотя улыбка давалась ей нелегко. Губы мелко дрожали, глаза начали подозрительно блестеть. - Не ори, - Хэнк выглядел грозно, но, приблизившись, неожиданно сгреб их обоих в охапку, крепко обнимая, – Я уже начал бояться, что не сработало. - Что вы сделали?! – все еще не унимался Ксавье, чуть сбавив крик и чувствуя себя уже не так уверенно. Друзья переглянулись и, ничего не объясняя, повели его на выход из лаборатории и дальше – в печально знакомую ему комнату второго этажа.***
- Его там нет. Он исчез. Я его не слышу, понимаете? Вы увезли его, увезли! Как вы посмели? … - Чарльз обреченно бормочет всю дорогу до спальни Эрика. Он снова едва плетется, разом растеряв всю свою скорость и силу. Он не хочет идти. Если эти двое не лгут, и Эрик действительно там, то… Чарльз не собирается смотреть на его мертвое тело. Он не должен его увидеть. И только подозрительно-счастливые улыбки, с которыми его провожали до нужных дверей, держали в замешательстве и не давали профессору окончательно убедить себя, что Эрика больше нет. - А глаза тебе зачем? – доверительно полюбопытствовал Зверь, распахивая тяжелые створки. – Посмотреть для начала не пробовал? Чарльз не пробовал. Он был слишком поглощен внезапной паникой, когда понял, что не чувствует в своём сознании чужой боли. Просто стало мучительно тихо и пусто. Кошмары исчезли, голоса замолкли, запах горелого мяса растворился в прохладном зимнем воздухе. И Ксавье испугался. По-настоящему испугался, что больше не увидит Эрика. Потому что лучше гореть в испепеляющем потоке мыслеобразов Леншерра, но чувствовать биение его жизни, чем не ощущать совсем ничего… - Вот твоя Спящая Красавица. – Зверь смеется, Рэйвен глупо хихикает. Чарльз стоит дурак дураком и тупо пялится на вполне живого, дышащего Леншерра. Леншерра в шлеме. - Мое последнее изобретение, - не без гордости сообщает Маккой и подводит профессора ближе. - Этот шлем блокирует передачу любой ментальной энергии. Изолирует сознание носителя от чтения и трансляции мыслей. - Да, - подхватывает Рэйвен, улыбаясь все шире, - не дает Эрику дожарить то, что еще осталось от твоих мозгов. Эти двое окончательно спелись.***
А ведь так и есть… Чарльз неожиданно понимает, что его сестра всерьез увлечена Маккоем, а он – ею. Они встречаются. Ходят на свидания – реже, чем хотелось бы, но, учитывая обстоятельства... Спят вместе. Рэйвен даже держит сменную одежду в лаборатории. И чертовски сексуально смотрится в белом халате… Все это за несколько мгновений проносится перед мысленным взором Чарльза и он, наконец, осознает причину их восторгов. Он ничего этого не видел прежде. Игнорировал, фильтровал, слишком занятый баюканьем своей и чужой боли. С тех пор, как они нашли Эрика, прошло уже несколько месяцев, о которых Чарльз мало что помнит. Кажется, это называется помрачением рассудка? Осторожно, будто касаясь мыльного пузыря, парящего в воздухе, Чарльз попробовал свою телепатию. И остался в благословенной тишине собственного разума. Перебирая куцые клочки воспоминаний о прошедшем времени, он готов провалиться сквозь землю от тоски и стыда. Теперь ему очевидно, сколько проблем он доставил, вместо того, чтобы действовать. Ему трудно смотреть в глаза друзьям. А от взгляда на Эрика в шлеме, опутанного трубками аппаратов жизнеобеспечения, неожиданно начинает шуметь в ушах. - Теперь мы обязательно что-нибудь придумаем, - успокаивает его Хэнк. - Все будет хорошо. – поддерживает Рэйвен. «Alles ist gut» - вспоминает Чарльз. Произносит про себя несколько раз. Прокручивает снова и снова. И неожиданно оборачивается к изумленным друзьям с осмысленной и спокойной улыбкой. Он уже придумал.16
- Ты уверен? – Зверь сомневается не в Церебро, он сомневается в Чарльзе, но профессор и не думает обижаться. - Ты уменьшишь мощность на две трети, а я постараюсь быть осторожным, как кошка на скользком карнизе, - кажется, такая перспектива устраивает обоих, и они продолжают подготовку. Установка выглядит порядком заброшенной – все поверхности припудрены ровным слоем пыли... А вот паутины нет ни одной. Не удивительно, что пауки избегают этого места. Умно с их стороны. Похоже, после первого испытания, получившего такой широкий резонанс, Зверь забросил свое изобретение. Видимо, на примере Ксавье он понял, как важно выбирать подопытных крыс правильно. И Чарльз был горячо благодарен Маккою за то, что во время его помрачения тот не стал искать другого телепата на замену. Слишком много силы. Даже сейчас, при одном воспоминании об ощущении собственного всемогущества у Чарльза приятно тянет в животе и начинает покалывать кончики пальцев. Кажется, стоит надеть устройство на голову, как мир заискрится и послушно раскроет все свои тайны, подчиняясь его воле. Но теперь эти перспективы скорее пугают, чем будоражат. Правда, бездействие пугает профессора еще сильнее. Поэтому, едва выкарабкавшись из цепких лап безумия, он решает снова испытать на себе эффект «полного погружения». Но на этот раз с помощью Церебро. Их объединенной силы должно хватить, чтобы продержаться в аду сознания Эрика достаточно долго, и не позволить жадным морокам намертво присосаться к разуму Чарльза. И, если повезет, Ксавье наконец-то сделает все как надо.***
Он долго стоит перед зеркалом, хотя все уже давно готово. Непривычно, некомфортно. Ощущение обнаженного затылка заставляет стесняться собственного отражения. Чарльз откладывает в сторону машинку и неловко перебирает собственные волосы, сбритые в раковину. Местами он надавил лезвием слишком сильно, повредив кожу, и теперь его голова испещрена крохотными кровоточащими ссадинами. Чарльз надеется, что это не помешает адскому изобретению Хэнка. Ощущение мягкой щекотки на подушечках пальцев возвращает его в тот день, когда он очутился в сознании Эрика. В море состриженных еврейских кудрей… Чарльз морщится. Но больше не дергается и не суетится. Он методично собирает волосы, выбрасывает их в мусор и тщательно смывает остатки, наводя порядок. Ему хочется все прибрать и разложить по полочкам. Даже вещи в шкафу рассортированы по местам впервые с момента возвращения из колледжа. Рэйвен бы им гордилась. Нет, не так. Рэйвен будет им гордиться, когда у него все получится. Чарльз заканчивает с уборкой и твердым шагом идет в лабораторию. Под двойное изумленное «ах» он занимает свое место в центре Церебро. И уже через миг в его обритой налысо голове снова полыхает война…17
Занятно, но после затянувшейся трансляции кошмаров в прямой эфир, разум Эрика как будто бы больше пригоден для жизни. В воздухе все так же не продохнуть от дыма, но кое-где сквозь угольно-черные клубы проглядывают тусклые полосы света. Вдалеке видны островки пламени, огонь жадно долизывает остовы домов и фрагменты человеческих тел. Вспоминая то, что случилось в порту, Чарльз больше не сомневается в натуральности этих картин, но старается на них не зацикливаться. Пространство вокруг него поделено на неровные квадраты и коридоры, размеченные высокими заборами из сетки Рабица. Увенчанные витками колючей проволоки, они создают полную иллюзию клетки, из которой не выбраться. Ксавье пытается проследить логику размещения стен и составить маршрут. Ему нужны ориентиры, чтобы не блуждать бесцельно от кошмара к кошмару, теряя силы и время. Чарльзу необходимо за что-то зацепиться. Он напрягает слух в поисках того голоса, что вел его в прошлый раз, но безуспешно. Воют сирены, слышатся крики и далекая канонада взрывов, неприятно трещат догорающие кости и доски. Все это Чарльз отмечает мимоходом, не давая шквалу звуков подавить себя. Профессор предельно сосредоточен. Теперь он знает, что в этом мраке все, так или иначе, таит угрозу. Постепенно перед взором Чарльза вырисовывается сложный узор из проволочных заборов. Он начинает улавливать специфический извращенный порядок в расположении камер-квадратов. Это чертов лабиринт, доходит вдруг до Чарльза. Лабиринт для подопытной крысы, в каждом тупике которого – новый, еще не распробованный ужас. Ксавье не хочет составлять полное меню. Он и так натерпелся достаточно за прошлые свои визиты в сознание Эрика, когда беспорядочно тыкался по углам в поисках выхода. Но сейчас ему нужно было совсем другое. Он должен дойти до центра. Найти Леншерра. И вывести его отсюда.***
Ксавье не собирается стоять на месте и ждать, когда очередное чудовищное воспоминание само найдет его. Он торопливо озирается по сторонам, пытаясь выбрать правильное направление. От сетчатых стен лабиринта у него рябит в глазах. Сердце то и дело сбивается с ритма под гнетущей тяжестью страха. Нужно выбираться отсюда. Вдалеке смутно виднеется какая-то высотка, едва различимая на фоне закопченного неба. Профессор решает, что это неплохой ориентир. Он начинает продвигаться к замеченному зданию, стараясь всегда держать его в поле зрения. Почему-то Чарльз уверен – стоит отвернуться, и оно растает, как очередной морок. Постепенно мрачная громадина становится ближе. Ксавье различает некоторые крупные детали ее конструкции, трубы и выступы. Похоже на гигантскую доменную печь или цех завода… Может, какой-то военный объект. Все здесь пропитано чудовищным милитаризмом. Чарльз запоздало понимает, что за время общения с Леншерром нахватался словечек, несвойственных профессорской речи. «Оккупированные территории», «демаркационная линия», «дислокация»… И не только словечек. Обостренная чувствительность телепата то и дело ловила отголоски внутренней войны Эрика, прорывающейся за его щиты. Чарльз понял, почему одновременно с появлением Леншерра в академии ему начали сниться жуткие кошмары. Он просто нахватался его видений. Глотнул душного воздуха чужого мира.***
Откуда-то к нему приходит уверенность, что в природе тех ранних кошмаров и кроется разгадка лабиринта. Этому даже есть вполне логическое объяснение: раз образы были настолько сильны, что «фонили» даже сквозь слои ментальной защиты, значит, они чертовски важны для Эрика. И страшны, думает Чарльз, вспоминая, как шарахался от ночных теней и порывался рвать в клочья свои простыни. Эти случайно перехваченные переживания должны помочь ему приблизиться к Леншерру. Отыскать его здесь. Ксавье старается воскресить в памяти старые сны. Те импульсы, что резонировали по нервам, заставляя его вскидываться на постели в холодном поту. И нигде, абсолютно нигде не чувствовать себя в безопасности… Результат не заставляет себя ждать. Очередной коридор неожиданно заканчивается тупиком. Чарльзу приходится вернуться назад, к пройденному повороту. Как ни протестуют инстинкты самосохранения, от нависающей над ним башни приходится отвернуться. За спиной уже нет никакого лабиринта. Только чад костров, выжигающих и без того бесплодные поля, да свинцовые тучи, теснящиеся в небе наподобие исполинских дирижаблей. Где-то совсем рядом заходится воем сирена. Чарльз с трудом давит в себе желание бежать, не разбирая дороги. Он торопливо вертит головой в поисках потерянного ориентира. И видит стаю летящих к поверхности огненных комет, оставляющих за собой дымные хвосты. Когда первая касается земли, гремит жуткий взрыв, от которого закладывает уши. Полыхает пламя, в воздух летят осколки и комья земли. На месте падения вспухает глубокий кратер, которого не было еще какую-то минуту назад. Тут же рядом – следующий. И еще один. Все ближе и ближе. Ксавье видит, как последний снаряд стремительно падает прямо на него и неконтролируемо бросается на землю, закрывая голову руками. Он уверен, еще секунда – и его разорвет. Сейчас он неминуемо превратится в горстку фарша, перемешанного с землей. Присоединится к сонму мертвецов Эрика, терзающих его по ночам. Похоже, планам вытащить их отсюда не суждено сбыться. Чарльз крепко зажмуривается, упрямо сжимает кулаки и силой заставляет себя подняться навстречу неизбежному удару. Он не сдастся.***
Когда ожидание затягивается невмоготу, он осторожно разлепляет глаза. Картинка опять изменилась. Неведомо откуда выросли стены. Сомкнулись вокруг, как цветок росянки, поймавший слишком самонадеянную муху. Сцапали, пресекая все дальнейшие попытки к бегству. Чарльз оказался заперт и наглухо запечатан в комнате без окон, уставленной множеством толстых восковых свечей. Их света хватает, чтобы разглядеть причудливый узор на варварски взломанных деревянных панелях, покрывавших стены. Странные линии и выбоины… Похоже, совсем недавно отсюда наспех убрали электрические провода. Но зачем? Ксавье касается одного из отверстий, небрежно замазанного штукатуркой. Оно находится на уровне руки. Похоже на след от выключателя. Значит ли это, что рядом?.. Дверь! Профессор действительно нащупывает на панели две вертикальные борозды, обрисовывающие контур выхода. Однако нет ни намека на ручку или замочную скважину. Похоже, из комнаты дверь не открыть. Не желая так скоро сдаваться, он пытается подцепить фальшивый кусок стенки ногтями, потом ударяет в него кулаками. Безуспешно. Заперто. И, судя по глухому стуку – на толстенный засов. Деревянный. Кто бы ни организовал эту странную темницу, он очень тщательно позаботился о том, чтобы не оставить здесь и крупицы металла. А значит, ловушка предназначалась специально для Эрика. Осознав это, Чарльз внезапно понимает, что ему знакомо это место. Одно из воспоминаний Леншерра привело его сюда – то самое, в котором неизвестный мучитель так уверенно и смело распоряжался их телом. Ксавье всерьез подозревает, что это и есть тот самый предусмотрительный тюремщик. Мебель подтверждает его догадки. Сплошь деревянная, добротная и (Ксавье может с уверенностью это сказать) запредельно дорогая. Штучная работа на заказ, которую нереально достать в условиях войны, тем более в лагере. Кто-то всерьез напрягся. Массивный стол с толстой столешницей – такую громадину не сдвинуть силами нескольких человек; объемное кресло, способное при желании вместить двоих; широкая кровать. Смотреть на нее особенно жутко. Чарльз легко воскрешает в памяти ощущение жалящих укусов на шее, липких пальцев, касающихся кожи, горячего дыхания в затылок… Его передергивает от омерзения. Профессору отчаянно хочется вырваться отсюда. Может даже вынырнуть из воспоминаний Эрика, чтобы успокоить зарождающуюся панику и вернуться с новыми силами. Ни лабиринт, ни бомбежка, ни перспективы любых других неизведанных ужасов, не пугали его так, как эта комната. Ему вполне ясен примерный сценарий событий, разворачивавшихся в этих декорациях. И снова стать участником подобного действа он не готов. От одной мысли об этом Ксавье бросает в дрожь. Плечи зябко подрагивают, а оставленные в прошлом волосы хотят встать дыбом. Монета, зажатая в нервных пальцах Чарльза, вырывается и катится-катится-катится по полу, пока не скрывается под креслом. Ксавье и не заметил, что машинально взял ее с собой… Нужно найти. Надо будет вернуть ее Эрику, когда тот придет в себя.18
Глухой скулеж, возможно, только мерещится профессору, но он делает несколько шагов, чтобы проверить свою догадку. За неповоротливым креслом сжался в комок до невесомости тощий подросток. Он больше похож на мумию, чем на живого человека. И уж точно ничем не напоминает статного красавца, в которого вырастет. Однако не узнать Эрика невозможно: разрез глаз, острые скульптурные скулы, тяжелая челюсть, все уже заложено в нем природой. Чарльз осторожно опускается на корточки перед ним, несколько растерянный, не зная, что делать дальше. Он здесь для того, чтобы помочь, а не пугать еще больше. Ему хочется как-то ободрить и успокоить мальчишку. Но идея испытать воздействие телепатии на этой проекции Леншерра почему-то не кажется ему удачной. Слишком велик риск. Вопреки его ожиданиям, утешать Эрика не нужно. Его взгляд блестит знакомой металлической твердостью, невольно отталкивая недетской глубиной и силой. У Чарльза нехорошо сосет под ложечкой, под действием этих магнетических глаз. Скулил Леншерр от физической боли, а вовсе не из страха. Это открытие совершенно противоестественно радует Ксавье. Очевидно, характер Эрика с годами претерпел меньше перемен, чем его внешность. Чарльз старается улыбнуться, открыто и дружелюбно, чтобы не сойти за очередного извращенца, пришедшего поиздеваться над заключенным. Он заговаривает с другом, хотя не уверен, что тот его поймет. Чарльз совершенно точно не знает немецкого. - Я здесь, чтобы помочь тебе.***
- Вы должны уйти, – Эрик подбирает слова очень медленно, его немецкий акцент чудовищно режет слух, но по-английски он говорит. Одной проблемой меньше. Остается еще очень много минус одна. Когда Эрик выговаривает звуки, особенно согласные, становится очевидно, что ему адски больно это делать. Его рот разбит и распух, будто он жевал живых пчел, несколько передних зубов явно сломаны. Чарльз удивляется, что не замечал последствий травмы у взрослого Леншерра. Впрочем, его товарищ – тот еще мастер маскировки. Особенно, если учесть, сколько времени он прятал от Чарльза целый Освенцим в своей голове. - Я не причиню тебе вреда. Наоборот. Я пришел, чтобы вытащить тебя отсюда. Смех Эрика почти привычный. Глухой, хрипловатый, с привкусом ржавчины, оседающим на губах. Только услышать его из уст хрупкого подростка по-настоящему страшно. Чарльз никогда больше не хочет слышать такого смеха у ребенка. Он снова обещает себе, что вернет их в реальный мир. А после исполнит обещание, данное Рейвен. Будет искать особых детей. Станет для них защитой. - Уходите. Если сможете, - мальчишка настроен скептически, и профессор без всякой телепатии чувствует его внутренний надлом. Ощущение обреченности. Его стыд, презрение, ненависть… Все они направлены внутрь, на самого себя. Чарльз не верит своим ушам – настолько эта рефлексия не свойственна тому Эрику, которого он знает. Ему хочется схватить мальчишку за плечи и встряхнуть пару раз, по рецепту Хэнка, чтобы мозги встали на место. А потом прижать к себе и долго-долго гладить по непривычно-длинным, свалявшимся в колтуны волосам. Правда, стоит ему шевельнуться, как мальчишка отшатывается прочь и проворно вскакивает на ноги, готовый бежать. Прятаться в комнате особо негде, но Леншерр всем своим видом дает понять, что так просто не дастся.***
На нем нет одежды. Ксавье смущенно отводит глаза, стесняясь полудетской наготы друга больше, чем своего первого секса. (Ему потом пришлось стирать девушке воспоминания о тех трех минутах позора…) Болезненно-худая фигура замотана в шелковую простыню, липнущую к потной коже, будто вылизывая мальчишеское тело. Чарльзу знакомо это ощущение. Жаркое удушье, сменяющееся брезгливостью по отношению к собственной плоти, которую хочется соскрести вместе с пропитанной потом тканью. После того сна Ксавье долго стоял под холодным душем, но не смог смыть с себя морок. Тогда он пошел искать убежище. Заглянул в библиотеку… - Помнишь, как мы играли в шахматы? - профессор не замечает, что говорит это вслух. Он так долго не видел Эрика живым и столь многое хотел ему сказать… Слова вырываются сами собой, - Ночи напролет мы сидели над доской в библиотеке, и ты делал вид, что не замечаешь, как я мухлюю. А я притворялся, что заманиваю тебя в ловушку, теряя очередного коня или ладью. Разумеется, юный Эрик не может помнить ничего подобного. До их встречи в реальном мире еще столько лет… До тех пор Леншерр вырастет, очерствеет окончательно, и не позволит больше никому покушаться на свою свободу. Чарльз смотрит на его худые запястья, разукрашенные кровавыми следами от веревки, продравшей кожу, когда мальчишка бился в путах особенно сильно. Когда он жилы рвал, пытаясь освободиться… И профессору кажется очень важным дать Эрику поверить – у него однажды все получится. Уже получилось. - Ты сможешь выбраться из этого места. Не знаю, как именно, но ты сможешь. Война закончится. Ты переберешься в Америку. Мы станем друзьями. И будем помогать таким же… особенным людям, как мы. Ксавье вспоминает, как его собственные руки выкручивало из плеч, и чужие ладони, по-хозяйски распоряжающиеся им. Фрагменты пережитых чужих ощущений, укладываются в страшную мозаику и даже малой толики хватает, чтобы осипнуть. Но, несмотря на это, профессор продолжает говорить, отчаянно хватаясь за все хорошее, случавшееся с ними. Напоминая Леншерру о другой жизни. Настоящей. Лучшей. - Ты будешь водить машину, как полный псих. И я всегда буду орать, что не дам тебе сесть за руль. Но каждый раз, когда я выпью лишку, тебе придется везти нас. И я буду выть и материться всю дорогу, а ты будешь смеяться и отнимать мои руки от лица, чтобы я посмотрел, как ты заламываешь виражи. Зато в танцах ты будешь хуже некуда. Полный ноль. Ни одна, даже самая горячая красотка не сможет вытащить тебя на танцпол. А я буду подзуживать девушек в баре приглашать тебя поплясать до тех пор, пока ты не сбежишь прочь. И тогда я, конечно, побегу следом, на ходу натягивая пальто и спотыкаясь о собственный шарф. Мы будем гулять до рассвета по набережной, есть из картонной посуды в круглосуточных закусочных и кормить остывшей картошкой наглых воробьев… Ксавье смотрит на сбитые, замозоленные колени, на расцарапанные бедра, на калейдоскоп старых и свежих синяков, выглядывающих тут и там из-под простыни. Он пытается передать Леншерру свои ощущения от воспоминаний. Без телепатии – только теплом голоса, взглядом… Сложно, чертовски сложно искренне улыбаться, видя, в каком состоянии Эрик. Но картины их общего прошлого одна за другой приходят на ум, и постепенно лицо Чарльза разглаживается. - И мы всегда будем возвращаться домой. В школу, которую откроем вместе, для таких, как мы. Мутантов. Мы будем учить их защищать себя и владеть своей силой. Ты станешь хорошим учителем. Особенно для меня. И самым лучшим другом. Для всех нас. Для моей зануды-сестры Рейвен. И для ее ручного чудища Хэнка… Вместе мы поможем очень многим, как мутантам, так и обычным людям. Ксавье старается не думать о том, что еще скрыто от глаз шелковой пеленой. Он не хочет все это видеть. Но решимость довести дело до конца не дает ему остановиться. Профессор так долго пытался узнать, что скрывает от него Эрик. Так сильно хотел понять его. И теперь, добившись желаемого, он ни за что не должен все испортить. Он говорит, вытесняя воскрешаемой памятью пережитые ужасы. Он пытается помочь Эрику заново осознать себя. Увидеть глазами Чарльза. - Я стану беситься из-за твоей строгости, а тебя будут ужасно раздражать мои привычки. И манера одеваться. Особенно клеши. Однажды, устав от язвительных комментариев, я уговорю тебя поменяться одеждой, чтобы доказать – они действительно удобные. Ты продержишься часа полтора, под общий хохот всей школы, после чего с каменным лицом заявишь мне, что скорее напялишь юбку из бананов, чем наденешь мои штаны еще раз… Профессор вспоминает, как раз за разом униженно ползал за монетой, которую никак не мог ухватить. Звал ее телепатически, пытаясь подтянуть ближе. Но та не отвечала, ведь у нее нет и не могло быть сознания. Для контакта с упрямым кружочком металла требовался совсем иной дар. Способность Эрика к магнетизму, которую в нем дрессировали. «Апорт!» «К ноге!» Эрик не любил людей, но Чарльз никогда не спрашивал, как его друг относится к собакам… - И, если однажды школа тебя достанет, мы снимем квартиру где-нибудь в городе. Я обещаю быть лучшим в мире соседом. Научусь обходиться растворимым кофе. А тебе покажу, как есть палочками. Мы станем…19
- Хватит!!! В голосе Эрика непривычно много эмоций. Он звенит от отчаянья и всхлипов, которые мальчишка давит в себе. - Пожалуйста, перестаньте! Кто бы вы ни были, пожалуйста… Ему тяжело просить. Он не умеет, он запрещает себе это. Но слова Чарльза задевают больше, чем нацистские насмешки. Ранят сильнее, чем все угрозы и проклятья после провала очередного эксперимента. Леншерр научился закрываться от чужой агрессии, но от слов Чарльза он беззащитен… И это пугает его. Металлические пуговицы на брюках Ксавье начинают вибрировать. Браслет его часов впивается в кожу, а сами часы крошат стеклянный циферблат и плюются стрелками. Эрик протягивает вперед напряженные ладони. Он наслаждается вновь обретенной властью над металлом, которой давно уже не испытывал. Он почти верит, что сможет выбраться из западни, если соберет достаточно сил и злости…***
- Браво, мальчик мой! Отличная работа! – ярость Эрика сходит на нет также внезапно, как накатывает. Оставляет похмельную ломоту во всем теле и ощущение беспомощности в душе. Ксавье шипит сквозь зубы, растирая едва не оторванную руку. Он уже знает, кого увидит если обернется. Ему отлично знаком этот голос и это дыхание за спиной. Доктор Клаус Шмидт, Себастьян Шоу, ублюдок со свернутыми мозгами, стоит в проеме открытой двери и манерно аплодирует, насмешливо улыбаясь. - Я уже начал опасаться, что ты никогда не сдвинешься с мертвой точки. Не смотря на все наши уроки… Его не смущает присутствие в камере Чарльза. Он будто бы вовсе не замечает постороннего – спокойно проходит мимо и двумя пальцами вздергивает себе навстречу подбородок Эрика. Ксавье внутренне замирает от узнавания этого жеста. Он отлично помнит ощущение пальцев Леншерра, сдирающих кожу с его лица. Как же много прошлого Эрик носит в себе… «Сомневаешься? Бей!» «Лучшая защита – нападение» «Хороший противник – мертвый противник» Чарльза пугает сходство между чокнутым психопатом и Леншерром, перенявшим не только повадки своего дрессировщика, но и многие его убеждения. - Теперь я вижу, что мы не зря старались, - Шоу касается губами лба Эрика. Целует. Треплет ладонью спутанные волосы. Он доволен и щедро дарит ласку… Чарльза мутит. Он физически не может смотреть на подобное извращение. Краем глаза заметив, как исказилось лицо Ксавье, Шоу улыбается шире. Опускает руки на плечи застывшего мальчишки, разворачивая того к профессору, и спокойно приказывает: - А теперь убей его. На нем достаточно металла для этого. Чарльз не верит своим ушам. Он каменеет при мысли, что сам загнал себя в смертоносную ловушку. Ведь он же понятия не имеет, выживет ли в реальности, если погибнет здесь. Очнется ли вообще? Или его, как Эрика, уложат в постель, подключив к системе жизнеобеспечения? Почему он не догадался попросить хотя бы поместить их в одной спальне, если что-то пойдет не так?.. Глаза стоящего перед ним юного Леншерра наливаются свинцом. Чарльз чувствует, как зреют в друге гроздья гнева, как наполняется он мрачной решимостью… И тогда профессор Чарльз Ксавье отворачивается лицом к стене, разрывая зрительный контакт. Он сам не смог бы посмотреть в лицо друга, погибшего по его вине. И не допустит, чтобы это пришлось сделать Эрику. Телепат закрывает глаза. - Убей его, Макс! Или я сам это сделаю. Чарльз слышит странный спиральный звук – так катится по полу серебряная монета, вращаясь и подпрыгивая. Затем щелкает затвор пистолета, бахает выстрел, и пуля разрывает воздух. Яркая вспышка боли заставляет Чарльза кричать, изгибаясь ломкой дугой. Он падает… Ему кажется, что кроме приказа, отданного тоном полноправного хозяина, он слышал что-то еще. Словно вторая аудиодорожка, записанная на затертую магнитную ленту. Он вслушивается из последних сил, даже когда сознание начинает покидать его. Чарльз не успевает разобрать слов… «Alles ist gut» * «Ты не понимаешь, Почему ты снова один. Так может ты просто пожинешь то, Что посеял? И вдруг Ты понимаешь, что ты глубоко завяз в этом. Чем больше прилагаешь бесплотных усилий, Чтобы снова стать свободным, Тем глубже падаешь, не так ли?» - (англ). ** серебро – диамагнетик. *** bad trip – сленг. Психоделический кризис, негативные переживания, чувство паранойи и беспокойства, «выпадение» из реального мира. Как правило (но не обязательно), понятие связывают с приемом наркотических веществ.