Fathers

      В течение следующих нескольких недель гостевая комната была полностью переделана.       Всё было обставлено в блейновском стиле. По-куртовски блейновском стиле, и ему это нравилось. Курт теперь проводил в комнате Блейна больше времени, чем в своей. Это была его гордость, личный вклад в дом, и он обожал в подробностях описывать процесс переделки любому, кто был согласен послушать.       Блейн молча улыбался и кивал головой, уже в десятый раз слушая от Курта всё о своей комнате. Но ему нравилось это. Он любил Курта, любил зелёные стены, любил свою кровать в доме, который позволил ему любить всё это.       У ребят была своя система для организации времени, проведённого вместе. Они сошлись на том, что фактические свидания должны проходить за пределами дома, и каждый из них имеет право на такое количество личного времени, какое захочет, безо всяких обид. Но, по большей части, тем не менее, они никогда и не хотели находиться в одиночестве.       Они провели по отдельности так много времени, когда Блейн был в Далтоне, а Курт в МакКинли, что постоянное нахождение рядом друг с другом было словно ожившей мечтой.       Хотя, я всё же привнёс в их идиллию несколько правил. Все должны были находиться в своих комнатах с полуночи и до утра, за исключением случаев, когда вся семья в это время ещё не спит. Это правило касалось и Финна. Каждый раз, когда он спускался на кухню посреди ночи, то умудрялся греметь так, что все в доме непременно просыпались. Курта это невероятно бесило.       На самом деле, мне никогда не приходилось беспокоиться о них. Они были хорошими парнями, и я знал, что Блейн слишком боялся всё испортить, и поэтому не посмел бы делать с Куртом в доме что-либо, что я бы не одобрил. И по большей части, у Курта, казалось, не было с этим проблем. Он был безнадёжным романтиком. Он скорее бы поговорил или спел с Блейном, чем сделал что-либо ещё.       Это лето было интересным.       Вскоре после того, как Блейн адаптировался, он пришёл ко мне с предложением.       — Доброе утро!       Это было восемь утра, задолго до того, как просыпаются все в доме. Я в одиночестве наслаждался своим утренним кофе и спортивной колонкой, когда он испугал меня, появившись в кухне.       — Господи, зачем ты вскочил так рано?       — Простите, я не хотел подкрадываться.       Я вздохнул и снял свои очки для чтения.       — Тебе что-то нужно?       — Эм, да. Просто хотел сказать, что я думал о том, что вы уже так много сделали для меня. Слишком много, на самом деле. Так что, сегодня у меня несколько собеседований на работу, и я планирую полностью содержать себя. Я имею в виду, финансово.       Я улыбнулся. Блейн говорил об этом постоянно.       Он пытался брать на себя работу по дому, которую попросили выполнить Финна, и, если бы Курт позволил Блейну сделать её, я знаю — он бы делал. Финн, скидывающий свои обязанности на Андерсона, злил Кэрол, и я уже не удивлялся, когда натыкался на Курта, приказывающего Блейну положить губку.       — Послушай, никто не ждёт, что ты начнёшь материально поддерживать себя, Блейн.       — Я знаю. Но я хочу этого.       Ситуация была трудной, и с пристрастием Финна к нездоровой пище и склонностью Курта к онлайн-покупкам, Блейн, способный покрыть некоторые свои расходы, мог бы убедить этих двоих последовать его примеру. Я не собирался сопротивляться.       — Ну, знаешь… Я не буду говорить нет. Ты можешь платить за свой бензин и за все те посиделки в кафешках, которые вы двое так любите, как хочешь.       Он улыбнулся. Я знал, что теперь часть его будет спать спокойней, не чувствуя себя, как какой-то нахлебник. Конечно, он был единственным, кто думал так о себе, независимо от того, сколько раз мы безрезультатно пытались опровергнуть это.       Поэтому я позволил ему выиграть.       — Спасибо, Бёрт.       — Итак, куда ты собираешься?       — Ну, я уже получил место на выступлениях в Шесть флагов, но это только по выходным. Ещё я схожу в музыкальный магазин рядом с вашей мастерской, а папа Уэса держит греческий ресторан приблизительно в двадцати минутах отсюда. Так что там у меня даже есть преимущество.       — Подожди… Папа Уэса?       — Да, я так и сказал.       Мы рассмеялись.       — Ну, что ж, звучит здорово. Удачи тебе.       — Я только схожу в душ и соберусь.       — Проверишь, чтобы Курт проснулся в девять? Он говорил что-то о бранче с Кэрол, и ты же знаешь, что он вечность занимается своей кожей с утра.       — Будет сделано, — сказал он, убегая вверх по лестнице.       Блейн получил работу в ресторане, и Курт ненавидел это.       Блейн работал неприлично долго и всегда приходил домой вымотанным. Мне это тоже не нравилось, но он всегда настаивал, что сейчас он просто учится, и его график выровняется, когда стажировка закончится.       Блейн старался изо всех сил, чтобы Курт был счастлив, но некоторые вещи он был не в состоянии изменить.       — О, господи. Ты пахнешь бараниной, сыром фета и потом.       — Это греческий ресторан, Курт. Там только так и пахнет.       — Ну, это отвратительно.       Блейн мягко поцеловал его, зная, что, хоть я и стою к ним спиной, но я всё ещё здесь.       — Всё равно отвратительно?       — Чуть поменьше.       — Как насчёт того, что я приму душ, и тогда будет совсем не отвратительно?       — Люблю тебя.       — Я тоже тебя люблю.       Но в итоге, пахнущий достаточно приятно для Курта Блейн примерно через двадцать минут засыпал на диване.       Была середина июня, когда его работа в том ресторане оказала вполне логичное влияние на их отношения. На отношения со всеми Хадсон-Хаммелами, на самом деле.       Кроме случайной распродажи в магазинах, был один день, который Курт был полон решимости сделать лучшим днём в году. Каждый год он превосходил себя, а я был просто самым счастливым отцом на земле. Но этот год был первым с тремя новыми дополнениями к нашей семье. Этот год был первым с двумя новыми подростками, которые ещё не совсем поняли, кто я для них. И этот год был первым, когда в нашем доме был ребёнок, у которого рядом не было близкого родственника, и кто был полностью предан человеком, которого он, как предполагалось, должен был поздравлять.       День Отца был почти катастрофой в этом году.       Курт больше всего на свете хотел сделать этот день идеальным, идеальнее, чем обычно. Он хотел, чтобы Блейн чувствовал себя приобщённым, а Финн отпраздновал свой первый настоящий День Отца.       Но это было не так просто, как могло показаться.       Курт несколько дней строил планы и в нескольких случаях, когда я проходил мимо его комнаты, то слышал, как мальчики спорят.       — Нет, Финн, мы не можем петь песню Dashboard Confessional. Папа любит Мелленкампа. Поэтому мы будем петь Мелленкампа.       — Но я тут подумал, что, если мы...       — Нет, нет. Никаких «я подумал». Всё уже спланировано, и мы не будем это обсуждать. Мы будем репетировать.       Я услышал, как засмеялся Блейн, и предположил, что Финн всё же сдался. Финн был прирождённым лидером, но когда Курт настаивал на чём-то действительно важном для него, то его было не остановить.       А в другой раз, в то время, когда Блейн был на работе, я застал мальчиков ругающимися на кухне.       — Господи, перестань так давить на меня! Я никогда не делал подобного раньше!       — Ты занимался Днём Матери, Финн. Это не так уж сложно!       — День Матери совершенно отличается!       Курт сделал глубокий вдох. Он пытался быть спокойным, но ему нелегко было понять, почему другие парни не могут справиться с вещами, в которых он был хорош. Точно также, как нам с Финном было нелегко понять, почему он был плох в вещах, в которых мы прекрасно разбирались. Здесь просто нужно немного терпения.       — У тебя два варианта: участвовать в этом или нет. Решать тебе.       Долгая пауза.       — Я хочу участвовать.       — Хорошо. А сейчас, двенадцатый и последний раз, я покажу тебе, как правильно разбить яйцо. Понятно?       Из-за нашего пополнения в семействе Курт продлил День Отца на все выходные вместо одного воскресенья. Он хотел, чтобы у всех была возможность попользоваться… ну, мной, я думаю.       Мы с Блейном провели пятничный день на автошоу, и я поделился с ним всем, что знал о механике автомобилей, в то время как он рассказал мне о всех классических фильмах, в которых появлялись определённые модели. Мы много смеялись, и он выглядел по-настоящему счастливым, почти настолько же, насколько счастливым он выглядит с Куртом. Он был в безопасности, его принимали, и сейчас он улыбался, сидя рядом со мной и наслаждаясь шоу так, как бывает между настоящими отцом и сыном. И это было чертовски приятное чувство.       Тем вечером мы с Финном отправились на баскетбольный матч, в то время как Курт и Блейн пошли в кино. Мы вернулись довольно поздно, и я был удивлён, услышав голоса из комнаты Курта в полуночное время.       Когда я подошёл к двери, то услышал немного из того, о чём они говорили.       — Ты злишься на меня?       — Я не злюсь, Блейн. Я просто расстроен. Разве ты не можешь сделать хоть что-нибудь, чтобы… я не знаю, изменить это?       — Я пытался. Ты знаешь, что я пытался. Но менеджер и слушать не хочет и, очевидно, что День Отца — один из самых загруженных дней в году. Если бы было что-нибудь, что я мог сделать — я бы сделал.       — Ты мог бы уволиться.       — Курт...       — Я знаю. Прости меня. Я планирую в ближайшие дни прекратить говорить тебе это.       Блейн вздохнул.       — Это ты меня прости. Ты слишком упорно работал, чтобы я взял и испортил всё.       — Я разбил Мелленкампа на три части гармонии, Блейн. Три части.       — Он будет замечательно звучать и с двумя.       — Только если я смогу убедить Финна стоять спокойно.       Блейн рассмеялся.       — Это не будет большой проблемой. Пока он не сломал твоему папе нос своими танцевальными движениями, я называю это успехом.       Они замолчали.       — Что?       — Просто вспомнил, какой я счастливчик, — сказал Курт.       — Это я всегда был счастливчиком.       И вот тогда я понял, что подслушивал. Я посмотрел на часы и осторожно постучал в дверь.       — Пора заканчивать, ребята.       Оттуда, где я стоял, я понял, что прервал что-то, что вскоре собиралось стать поцелуем. Блейн сразу же вскочил с кровати и у двери помахал Курту на прощание.       — Вовремя, пап.       — Как будто я специально.       Он вздохнул.       — Повеселились с Финном?       — Безусловно.       — Много голов забила ваша команда?       Я засмеялся, зная, что правила баскетбола не были чем-то, о чём Курт особо задумывался.       — Да, приятель, мы забили много голов.       — Звучит здорово. Ну, спокойной ночи, папа.       — Спокойной ночи, Курт. Увидимся утром.       — Увидимся.       Курт планировал провести каждую минуту субботы со мной. По каким-то причинам, которые я не смог объяснить, он на самом деле захотел пойти на рыбалку. Он спустился вниз в семь утра, одетый в то, что он назвал «рыбацким шиком». И я даже не думал о том, чтобы сказать ему одеться иначе, потому что сам факт того, что он вообще соединил наряд со словом «рыбацкий», было одной из самых сумасшедших вещей, которые он когда-либо делал. А это уже говорило о многом.       Мы провели весь день у воды, разговаривая, поедая сэндвичи, которые он приготовил («Они не вредят сердцу, папа. По крайней мере, попробуй хотя бы один!»), и просто расслабляясь.       Это не так, будто бы я хочу, чтобы Курт изменился. Я хочу, чтобы Курт был Куртом постоянно, но для него пожертвовать субботой, чтобы делать что-то, что он терпеть не мог, но знать, что это сделает меня счастливым, было просто завещанием к тому, насколько самоотверженным может быть этот ребёнок. Я сделал мысленную пометку придумать что-то ещё более прекрасное на его день рождения.       В тот вечер я был так вымотан, что спал до полудня воскресенья. Я проснулся от звука бьющейся посуды на кухне с последующим раздражённым:       — Финн!       Тот факт, что Курт позволил Финну сделать более чем три шага на кухню, был сам по себе чудом.       Я сел и увидел идеально оформленную тарелку, полную моей любимой еды. Это была комбинация завтрака и ланча, и я мог только предположить, что ланч был добавлен позже, потому что я проспал приемлемый для завтрака час.       На приложенной записке я прочитал: «Сегодня — день хорошей еды и твоей прекрасной жены. Счастливого Дня Отца, папа/Бёрт. — Курт, Финн и Блейн».       Я улыбнулся почерку Курта и его дополнению к обычному «папа». Мы были семьёй. Мы были странными, но мы были семьёй.       Я провёл весь день в постели с Кэрол, и мы ели прекрасно приготовленную Куртом еду. Это было потрясающе. Мы двое едва находили время остаться наедине с тех пор, как она вернулась из Нью-Йорка, и сегодня это снова напомнило мне, как сильно я её люблю.       В итоге, нас позвали вниз на обед, и мы были встречены Куртом и Финном в идеально соответствующих костюмах. Курт полностью сделал нашу кухню похожей на мой любимый стейк-хаус, в котором я не был уже целую вечность. Я был поражен, что Курт даже вспомнил, как он выглядел.       — Итак, сегодня мы обслуживаем вас вашей любимой едой.       — У нас есть стейк. У нас есть картофель. У нас есть кукуруза. Ээ… у нас много чего есть!       — Да, как сказал Финн, у нас есть много всего. Так что, садитесь и наслаждайтесь.       Еда была невероятной. И я знал, что Финн никоим образом не принимал участия в готовке. Это было очевидно.       Хоть всё и было идеально, я мог сказать, что Курт всё равно был расстроен отсутствием Блейна. И я тоже был расстроен. Я знал, как много значило для Блейна быть частью праздника, но также я понимал, что будут и другие семейные обеды, поэтому было слишком сложно быть расстроенным, когда ты окружён самыми замечательными вещами в мире.       Но всё начало рушиться.       Мы все подпрыгнули от звука хлопнувшей двери. Блейн вошёл на кухню, спрятав руки в карманы, а его белая форма была в каких-то зелёных пятнах.       Курт встал.       — Что случилось? Почему ты дома так рано?       — Я… эм…ну...       — Ты…?       — Меня уволили.       Курт был в восторге. Это было именно тем, чего он хотел. Но Блейн не совсем разделял его взгляды.       Когда Курт обнял Блейна, Андерсон обхватил его только правой рукой. И тогда я заметил, как тёмная жидкость окрашивает его левый карман.       — Блейн, — сказал я, — что-то не так с твоей рукой?       Он не хотел, чтобы кто-нибудь заметил. Он не хотел, чтобы кто-нибудь когда-нибудь делал что-либо для него. Он не хотел испортить День Отца.       — Ничего.       Я подошёл к нему и осторожно отстранил Курта.       — Давай посмотрим.       Он неохотно вытащил руку из кармана. Рука была больше похожа на липкое кровавое месиво. Огромная рана на ладони была перевязана несколькими бумажными полотенцами.       — Господи боже, — сказал Финн.       — Всё нормально, на самом деле. Мне просто нужно промыть её.       — Что случилось? — спросил я, глядя ему в глаза.       Я хотел бы верить, что он не может лгать мне.       — Один из поваров врезался в меня, когда я держал банку оливок. Она ударилась об стену, пока я всё ещё держал её и, думаю, стекло впилось в ладонь. И, прежде чем вы спросите, да, именно поэтому меня уволили.       Мы вымыли его руку и обнаружили, что рана была намного глубже, чем он описывал.       — Нужно зашивать.       — Нет, нет, всё нормально. Давайте просто сядем.       — Блейн...       — Бёрт, я не собираюсь мчаться в больницу в День Отца из-за кусочка стекла.       Но это было именно тем, что мы сделали.       Курт рассказал о том, как в два года ударился затылком о качели. Фактически, он не помнил этого, скорее, это просто история, которую ему рассказывали так много раз, что было похоже, как будто это произошло вчера.       — Я не мог сидеть спокойно у доктора, поэтому, они просто решили, что мои волосы скроют шрам и не стали накладывать швы. Но теперь я всё время думаю об этом. Что, если когда-нибудь я потеряю все свои волосы? Кроме того, что это огромная трагедия, о которой мне часто снятся кошмары, так ещё я не могу перестать думать о том шраме. Подумай о шраме, Блейн! Не делай этого с собой.       И все мы сели в фургон и следующие четыре часа провели в зале ожидания в больнице. Курт и Финн спали на пластиковых стульях, всё ещё в своих костюмах, когда назвали имя Блейна, и я пошёл к нему.       — Каковы шансы, что это произойдёт дважды за месяц? — засмеялся я.       Он улыбнулся.       — Мне очень жаль, знаете. Просто, я намного более неуклюжий, чем я думал.       И именно тогда я понял, что, возможно, он рассказал нам не всю правду.       Блейн не был неуклюжим. Он не ронял вещи и не спотыкался, как Финн. Он был очень собранным и осторожным.       — Неуклюжий, да? — я остановился. — Ты не должен рассказывать мне, что произошло на самом деле, если не хочешь.       Он вздохнул.       — Как вы поняли?       — Ты поймёшь, когда станешь отцом.       Он улыбнулся, но потом снова стал серьёзным.       — Произошла… ссора.       Он ждал моей реакции. Я кивнул, чтобы он продолжал.       — Один из парней на работе, он назвал меня… он назвал меня педиком и толкнул к стене. Это не был несчастный случай.       Он глубоко вздохнул и нахмурился.       — Я просто так разозлился. Я взбесился. Это было так глупо. Я был так глуп. Я накинулся на него, и вошёл мой менеджер и, ну, он уволил нас обоих.       Он остановился.       — Не могли бы вы не говорить Курту, пожалуйста?       Я не знаю, как эти дети выдерживают всё это. Толчки, обзывательства, мысли, что они недостаточно хороши для этого мира. Я не виню его. Я бы тоже врезал этому парню.       — Я не скажу.       Он выглядел ошеломлённым. Конечно, я не рассказал бы Курту. Я никогда не рассказываю Курту о личном Финна, и никогда не скажу о личном Блейна. Эти ребята должны доверять мне, иначе у нас ничего не получится.       — Спасибо.       Вошёл врач, осмотрел руку, очистил её и наложил швы.       Восемнадцать стежков. И он принял их, как чемпион. Я знал, что Курт бы уткнулся лицом мне в грудь даже прежде, чем врач начал, но Блейн просто стиснул зубы и пересилил это.       — Каково это?       — Довольно странно. Как будто вся верхняя часть моей руки отвалится, если швы разойдутся.       — На самом деле, это вполне нормально. Вернёшься через две недели, и мы снимем их.       Мы разбудили Курта и Финна и отправились обратно домой. После почти пяти часов в больнице.       Я знал, что Блейн чувствовал себя абсолютно ужасно. Он чувствовал, как будто снова всё испортил. Как будто отсутствия на обеде было недостаточно, и он в добавок вынудил всю семью просидеть с ним в больнице.       Курт всю дорогу держал его за раненую руку, зная, что это скажет больше, чем любые слова. Они так хорошо понимали друг друга.       Когда мы вернулись домой, Курт хотел сделать вид, что ничего не случилось. Как будто Блейн был с нами весь вечер, и наступило время для десерта.       — Красные бархатные кексы а-ля Финн, кому-нибудь?       — Ты решил позволить Финну сделать кексы? — спросил Блейн.       — Эй, я довольно хорошо научился разбивать яйца, ты не думаешь?       — Да, Финн, ты разбиваешь яйца, как профессионал. Должен сказать, что я очень горжусь твоим прогрессом.       Мы снова сели за стол, и Блейн был более чем счастлив поддержать игру Курта. Чем меньше о нём говорят, тем лучше.       Но Курт укусил кекс и сразу же выплюнул.       — О, господи.       — Что? Что не так?       — Финн, ты же добавил в них сахар, верно?       — Да, белая фигня в пакете.       Момент ужаса. Я чувствовал, как ярость закипала в груди моего сына.       — Какая белая фигня в каком пакете?       — Ээ… с коричневой этикеткой.       Глаза Курта метали молнии.       — Соль. Я только что съел солёный кекс. Финн Хадсон, я...       — Подожди, — прервал Блейн. — Ничего с ним пока не делай. Дай мне десять секунд.       Блейн побежал наверх и, пока мы ждали его возвращения, Финн бормотал извинения, но Курт сразу же остановил его.       — Даже не пытайся.       Блейн сбежал с лестницы, и мы увидели, как он сжимает в здоровой руке красную коробку.       — Я знаю, что это и рядом не стояло с твоим рецептом, но я купил их несколько дней назад, на случай вроде этого.       Он поставил коробку перед Куртом, который, я уверен, никогда не был счастливее видеть этикетку Бетти Крокер. Курт сразу же вскочил и обнял Блейна.       — Блейн-Соловей, ты...       — Волшебник, знаю.       Мне было наплевать, что Финн спутал соль и сахар. Мне было наплевать, что большую часть вечера я провёл в больнице. Мне было наплевать, что Блейн был безработным.       Мне было не наплевать на троих мальчиков, которые устроили потрясающие выходные и завершили их, поедая кексы и спев мою любимую песню на три голоса.       Потому что, если у тебя происходит что-то хорошее, то ты не позволишь плохому затмить это. Ты ешь, ты любишь и отвозишь ребёнка в больницу через две недели, чтобы снять швы.       И через какое-то время ты забываешь, что что-то плохое вообще случалось.