Ярмарка

      Гермиона сидела на любимой яблоне, повернувшись лицом к маленькому соседскому дворику и размышляла. Еще она болтала ногами и  рассеянно поглаживала театральный  бинокль, висевший на толстой красной ленте у нее на груди. За ухом у нее залихватски был засунут карандаш, а из заднего кармана черных широких   штанов торчал огрызок линованной в пошлую маггловскую клеточку тетради.  Дополняла картину «шпана обыкновенная» перерастянутая выцветшая  зеленая  футболка с интригующей надписью «London is the Capital…»  и зеленая  же косынка, завязанная а-ля бандана. Волосы, безжалостно  заплетенные в две тугие косички, отливали на солнце благородной бронзой.         Шел мирный тысяча девятьсот семидесятый год. Гарри еще не было даже в проекте, дядя Волди шарился где-то за пределами Родины и набирался тайных знаний, а в саду басовито жужжали пчелы и мягко грело июньское солнце. Все расслабляло и предлагало плюнуть на очередную «великую» миссию.        Вот именно, взять и плюнуть, слюной. Она больше никому ничего не должна. В конце концов, она и так уже осчастливила еще одного несчастного человека. Папу. Везет же ей на «убогеньких». А, это карма называется. Она же сильная, вот слабые и вьются, чтобы выжить рядом. Закон жизни. Чаще наоборот - слабые женщины вьются вокруг сильного мужчины. Точно — карма. Как там говорилось в каком-то забавном фильме? «Карма — такая сука».        Вообще после «смерти»  Гермиона чувствовала себя другой.  Чувство  это было приятным, надо признать. Как будто сбросила тяжесть с плеч, распрямилась что ли, да нет же, освободилась. Хорошо быть свободной, нахальной, здоровой, любимой чистокровной волшебницей десяти лет. Папа Артур с дочки сдувал пылинки, заглядывал в рот, баловал и радовался. Хамила — смеялся, истерила — умилялся, канючила — выполнял, дулась — притаскивал ворох игрушек и сладостей, в общем, вел себя так, что дальняя, взрослая часть Гермионы просто ужасалась, что так дитя портить нельзя, а новая Гермиона только оттаивала от такой заботы и все больше ощущала себя просто Герми-мишкой, маленькой беззаботной папиной дочкой. «Моя Мишка-малышка» нежно называл ее папа. И ей нравилось.  Надо сказать, что кое-что от «старой» Гермионы осталось, конечно. Вся память, навыки, жизненный опыт и тяга к исследованиям. Но! И это хорошее «но», что большая редкость. Так вот: Но! Это все было где-то там,  на задворках, как будто она об этом читала, а не проживала. Ушла горечь и обида, остались голые факты. Никаких захлестывающих эмоций.        Гермиона жила новой жизнью уже второй месяц, но у нее еще оставались невыясненные вопросы. Это касалось соседей: Эйлин Принц, ныне Снейп и ее мужчины. Тобиас Снейп был мужчиной видным, но неудачником и пьяницей. Северус же болел ветрянкой и был пока недоступен для изучения. Только пару раз Гермиона видела в окне на втором этаже тощее бледное существо, намазанное зеленкой. Первый раз она даже испугалась, подумала, что это замазанные синяки и кровоподтеки  по всему телу у ребенка и хотела было уже восстанавливать связи в Лютном по-быстрому. Восстанавливать связи хотелось не просто так, а с великой целью:  грохнуть папашу урода  по-тихому, пока будущий супершпион не загнулся от побоев еще до Хогвартса, но, к счастью не пришлось. Эйлин зашла к Артуру и посетовала, что не взяла с собой сына, так как он болен ветрянкой. Уф, спасибо, отпустило. Хотя идея пришить пьяницу маггла  все еще рассматривалась Гермионой как основная рабочая. Этому способствовало то, что: Северус был несчастен с ужасным злобным отцом, Эйлин была зависима и несчастна, а также папа Артур смотрел на Эйлин не просто как на соседку, а как смотрит половозрелый голодный птиц  на сочную зрелую вишенку. Против этой идеи было: Эйлин ужасающе готовила, лично Гермионе маггл ничего плохого не сделал, опять же ммм… убийство — это грех, наверное.       В общем окончательное решение Гермиона еще не вынесла, что-то ее в истории «Эйлин-святая vs Тобиас-мудак» напрягало, вилась какая-то мысль на краю сознания, как мелкий наглый комар, зудела и раздражала.  К тому же  варить  старящее и особенно оборотное зелье  было долго, целый месяц, а Гермиона даже  еще не начинала, только подбирала ингредиенты. Ну как идти в Лютный, если ты ангелочек десяти лет от роду? Да первый же милый прохожий в Лютном поступит с ней так, как принято поступать с ангелочками в подобных местах. И будет прав. Даже если чудом она доберется до старых знакомых, то как она будет вести переговоры? Представление в лицах: «Тут это, надо одного чувака по-тихому грохнуть, пусть будут наркоты залетные, трубой по ногам  и сразу пусть прыгают в поезд, никакой магии, расчет на месте «Ангельской пылью»? Ага-ага, хорошо отсмеявшись, "чуваки"… Дальше фантазия не работала, но Герми-мишку бы больше не нашли. Это и так понятно. Не вариант. Значит ищем составляющие зелий и ловим Дзен.  Поэтому решено было набирать материал для исследования, сортировать данные, полученные путем наблюдения и только потом делать выводы. И вот что получилось: Эйлин. Интересная особа, не рядовая. Из осторожных расспросов еще в прошлой жизни, Гермиона вынесла суждение, что Эйлин Принц любила «странною» любовью своего мужа маггла и испортила жизнь собственному сыну из-за своей слабости. Типа любила наперекор всему, вариант «не бьет — значит  не любит».  А все оказалось куда веселее. Эйлин торчала в браке с презренным пьяницей из упрямства. Теперь Гермиона понимала истоки гордого страдания Снейпа. Все у нас из детства. Матушка Северуса тоже страдала по-крупному, со смаком. Можно сказать, от души. Упивалась своим чувством, несла себя, с надрывом, со слезой. (Никого не напоминает? Мрачного такого, в развевающейся черной мантии?)  Она была даже прекрасна в своем страдании. Ее черные глаза несли печать тайны и приглушенной страсти. Бывают вот такие бабы. Рожают от любовников и несут себя гордо через презренную толпу. Или вступают в брак — мезальянс и опять несут себя гордо, они выше людишек. Гермионе хотелось сказать этой даме, что гордыня — это смертный грех. Но та бы не поняла, потому что чистокровная волшебница в мире магглов вела себя как богиня на скотном дворе, то есть презрительно и паскудно. Эйлин не пыталась приспособиться совершенно, она несла себя как флаг и всем своим видом демонстрировала страдание и отверженность (типа Снейп на рождественском балу). Она не читала газет, не смотрела телевизор, так и не научилась готовить и ухаживать за садом, и ее дом ветшал и мрачнел, как и его брошенный хозяин.  Тобиас точно был неудачником — он был красивый малый и влюбился в девушку «с тайной» от всей души, женился, несмотря на то, что девушка была нищая и из приданого у нее был только серый кот в дурацкой клетке и смешная остроконечная шляпа в руках. Ему подошла бы другая — смешливая горластая Мэри, она бы шутливо била его передником и гоняла на работу в лавку к ее отцу и родила бы ему трех-четырех таких же горластых сорванцов и он был бы счастливым человеком. А он сам, дурачок, САМ бросил  Мэри ради холодной, аристократичной незнакомки, которая буквально свалилась ему на руки в туманный осенний вечер. Она была такая красивая тогда — ее черные глаза были так печальны, мелкие капельки тумана сверкали в ее волосах как жемчужины, а от ее голоса Тобиасу захотелось чего-то необыкновенного, волнующего, ему послышались звуки клавесина и запахло вдруг в воздухе чудесной тайной. Странное щемящее чувство зашевелилось  в груди, он хотел и не мог вдохнуть, он лишь спросил, как ее зовут и выдохнул, только повторив ее имя. Эйлин. Он решительно отодвинул Мэри и повел свою королеву Эйлин отогреваться к себе домой. О, счастье! Она согласилась! У нее были тонкие холодные пальчики, он застенчиво взял ее руки в свои и первый раз в жизни обратил внимание, что у него толстые короткие пальцы. Тьфу ты, как сардельки. Зато у нее нежные невесомые ладошки, да что там — она вся была совершенством, соткана из бледного света луны…       Он понял, что ошибся почти сразу после свадьбы. Эйлин не умела и не хотела вписываться в жизнь друзей и соседей Тобиаса, она не пекла пирогов, не украшала дом и даже была как-то ему не рада. В ее глазах он начал замечать удивление, смешанное с презрением, скуку и отвращение. А потом она сказала ему,  что беременна и что она «волшебница». Ну, то есть ведьма. Дальше он не слушал.  Тут Тобиас и понял — околдовала! Украла его счастье! Мэри! А Мэри уже утешилась в сильных руках автомеханика. Так и пошло. Тобиас обвинял ее, а она гордо несла себя в неудачном браке с мерзким магглом. На ребенка они попросту не обращали внимания. Куда там — оба страдали, оба  в «образе». Он — «сука-колдунья мне жизнь сломала, приворожила, разбила, счастье унесла, до донышка выпила», она — «да, все плохо, да, это недостойный брак, я живу в хлеву  и горжусь этим, я сильная и несчастная».       А ведь оба неплохие люди и жили бы долго и счастливо, если бы не встретились. Бедный ребенок был для обоих постоянным напоминанием их ошибки. Для него он был таким же «ненормальным», как и его мамаша, а для нее — таким же «нытиком», как и его папаша — маггл.  Бедный, бедный малыш. Хреновое детство. Гермиона достаточно наблюдала за соседской жизнью, чтобы быть уверенной в своих выводах. Тем не менее она решила дать себе «окно» на ошибку и поэтому торчала на яблоне вторую неделю, хотя журнал наблюдений был заполнен уже за первые семь дней. Серый облезлый книззл неизменно составлял ей компанию. Книззл решительно ушел из соседнего  дома  на второй день после «излечения» Гермионы. Надо сказать, что он моментально поделил территорию и хозяев с добрейшей в мире собакой  Минни. Псу было разъяснено, кто тут главный и место на кровати (и в сердце) Гермионы победно занял серый короткошерстный захватчик. Она не возражала. Грей (Живоглот II) был отличным другом и всегда внимательно ее слушал, даже иногда подрагивал хвостом в знак согласия.  По итогам наблюдения  Гермиона стала склоняться  к более бескровному варианту. Эйлин бежала в дом к новому соседу при любой возможности,  она оттаивала и совершенно менялась здесь, она нежно и искренне восхищалась «милой дочкой Ари, Мишкой-малышкой»,  привычно покрикивала на суетливого эльфа и смеялась дружеским шуткам Артура. Эйлин носилась по их дому с палочкой Артура в руках и что-то постоянно  переделывала, трансфигурировала, меняла цвета стен и фактуру обоев. Артур наблюдал за ней с веселым блеском в глазах, он в первый же вечер спросил Герми-мишку,  не против ли она «активностей» тети Эйлин и получил полное дочкино согласие. Теперь в доме постоянно хлопали двери, смешные кукушки носились наперебой кукуя время, а звонкие голоса смеялись друг другу: «А помнишь? На втором курсе? А помнишь? Нет, не на Чарах, на ЗОТИ! Точно!» Гермионе иногда   казалось, что она видит себя и Гарри. Все было бы прекрасно, если бы Эйлин еще привела, наконец, Северуса.  Да, правильно,  пусть они с папашей радуются, но только после того, как детские комплексы лучшего в мире (в будущем) мужчины будут вырваны с корнем.       Гермиона спрыгнула с дерева, взяла Грея под мышку  и решительно пошла к дому. Пора подключать тяжелую женскую артиллерию. «Держись, папа!  Я почти плачу, я не весела, видишь, коварный? Я скучаю, я одна, ты меня больше не любишь, ты все время с тетей Эйлин, мне нужен друг. Намек. Ее сын ПОДОЙДЕТ».