Настоящие дни

Чужестранец цепляется за предложение Делии, как за спасительную верёвку. Город недавно лишился часовых дел мастера, а он – какая удача! – недавно понял, что всё-таки смыслит в механизмах. Так почему бы не попробовать? Эта новость, видимо, каким-то образом разлетается среди жителей. Потому что уже на следующий день после знакомства с родителями Марты в квартиру стучится пожилая женщина. – Здравствуйте, господин… – Чужестранец, – вздыхает тот. Это имя-прозвище вызовет не меньше разговоров, чем его облик и поведение, но лучше так: Красный шарф прозвучало бы издевательски по отношению к гостье. – Господин Чужестранец? – повторяет она. – Очень приятно. А я Хейла Коррони. – Добрый день, госпожа Хейла Коррони. Что вы хотели? Женщина бросает взгляд на свою сумку и неуверенно спрашивает: – Я слышала… Вы новый городской часовщик? Чужестранец чуть вздрагивает. Часовщик… – Пожалуй, именно так. – Ему хочется добавить, что помещение толком не готово, так что начинать работать рано. Но Хейла просит – с лёгкой застенчивой улыбкой: – А вы не могли бы посмотреть мои часы? Чужестранец вздыхает. Отказывает людям он с трудом; тем более сложно отказать такой, как она. Да и надо же с чего-то начинать, глупо упускать эту возможность. – Давайте. Хейла вынимает из сумки небольшие часы – с таким видом, будто ни на мгновение не сомневалась в согласии – и протягивает их Чужестранцу. – С неделю назад вдруг перестали ходить, стрелка дёргается, а двигаться не двигается. Часам, судя по подставке, место на столе или каминной полке. Но это особого значения не имеет: механизм, наверное, обычный, починить не составит труда… Вот только где взять инструменты? – Оставьте их у меня и зайдите… послезавтра, – предлагает он. Хейла кивает: – Благодарю вас, господин Чужестранец. Доброго дня. – Доброго дня. Он запирает дверь и растерянно проходит в комнату. Мотылёк спрыгивает с подоконника. – Кто приходил? А это что? Часы? – Часы, – кивает Чужестранец. – А приходила их владелица, отдала на починку. Как видишь, не успел толком решить, буду ли часовым мастером, а люди уже идут. – Он улыбается и ставит часы на стол, а потом озабоченно морщит лоб. – Но где взять инструменты? Купить – денег не хватит. Мотылёк оборачивается в сторону прихожей. Чужестранец прослеживает за его взглядом. Зеркало. Изнанка. Часовщик, который тогда принёс всё, что было нужно. Соваться к нему – напоминать о договоре. Нет, он, конечно, не забыл, но пока не торопится заявляться. И зачем искушать? С другой стороны, разочаровывать эту приятную женщину не хочется. Наглого любопытства в ней не было, рассмотреть квартиру, чтобы всем рассказать, не старалась. Может, не верит сплетням или вовсе не слушает их? – Я подожду, – решает Чужестранец. – Если он придёт, то попрошу. Если не явится… Наверное, пойду сам. – Понимаю, – вздыхает Мотылёк, – не хочешь к нему лезть. Так не ходи. Одолжи у кого-нибудь. Чужестранец качает головой. Уж лучше сунуться к Часовщику, чем отправиться на поиски такого добровольца. Хотя в последнее время жители стали относиться к нему… миролюбивее, сплетни никуда не делись: он всё тот же вампир и убийца. Кто одолжит такому отвёртку? Соваться, к счастью или к сожалению, не приходится. Ожидание награждается сполна: когда часы показывают половину второго ночи, а Чужестранцу снова не спится, из зеркала выскальзывает тень. Вот и всё. Вот и пришёл. Сердце замирает, но Чужестранец, наперекор себе и собственному страху, поднимается навстречу. – Здравствуй. – Здравствуй, – усмехается Часовщик. – Ждал? – Признаться, нет, просто уснуть не могу. Чайник поставить? – Поставь, поставь. – Он мгновение осматривается и садится на табуретку. Чужестранец водружает чайник на плиту, зажигает огонь и оборачивается. – Пока не забыл. Не мог бы ты одолжить инструменты? Мне тут часы надо починить. – Какие часы? – интересуется Часовщик, хотя ему-то уж какое дело? – Обыкновенные. Я стал местным часовым мастером, пока без инструментов, зато уже с работой на руках. – Хорошо. – На этом любопытство Часовщика иссякает, и он исчезает в прихожей. Чужестранец успевает перевести дух. Вот сейчас он вернётся с изнанки и что будет делать? «Что угодно» – это такое расплывчатое понятие. Можно и просто чаю выпить, можно и руку отрезать. Как бы то ни было, ты сам на это согласился. И жалеть уже поздно. «А я и не жалею, – невесело думает Чужестранец. – Зато я здесь, дома, а не торчу на изнанке». Часовщик тем временем проходит в кухню – шаги едва слышны – и тихо выкладывает инструменты на кухонный стол. – Благодарю. – Чужестранец заваривает чай и протягивает ему кружку. Хотя сейчас им вряд ли будет до чаепития. Часовщик делает глоток и смотрит куда-то в пустоту – долго-долго, минуты две, будто нарочно изводя. Потом медленно переводит взгляд на Чужестранца, и тот со страхом понимает: началось. – Оставь чай: он нам сейчас не понадобится. Чужестранец послушно ставит на стол стакан и ждёт: что дальше? Часовщик манит его пальцем и, дождавшись пары осторожных шагов навстречу, заходит сзади. Ступает он бесшумно, неощутимо, неуловимо. Чужестранец ожидает чего угодно: холодного лезвия у горла, закрывающей рот руки, удара по голове. Но никак не… Часовщик обнимает его – совсем не так, как это делает Мотылёк, очень собственнически, будто присваивая, – утыкается лицом в волосы. Чужестранец нервно сглатывает и остаётся неподвижным, только сердце волнительно стучит в груди. Что он задумал? От его дыхания тепло и немного щекотно. Уха касается жаркий шёпот: – Ты пахнешь морем. – Морем? – машинально переспрашивает Чужестранец. – Морем. Холодным морем и немного последождевой пылью. – Он осторожно выдыхает ему в затылок и сжимает чуть крепче. – А ещё ты мой, принадлежишь мне, и даже не пытайся спорить. – А вот с этим категорически не согласен. – Чужестранец вырывается из его хватки, шагает вперёд, к стене, и оборачивается. Чтобы как раз поймать Часовщика за кисти рук – сегодня, кстати, без перчаток. Пойманный в ответ на это лишь усмехается и даже не пробует освободиться. – Я свой собственный, – продолжает Чужестранец. – Тогда, на изнанке, ты мог манипулировать мной как угодно. Но теперь у нас договорённость: ты никого не тронешь. – Вот именно, – Часовщик наклоняется ближе, – договорённость. Помнишь, я могу делать с тобой что угодно? А ты мне этого не позволяешь. Значит, в ответ я нарушу пункт о неприкосновенности, и это будет вполне справедливо. Как бы ни хотелось отрицать, но он прав, и здесь не придерёшься. А там, в комнате, спит – хорошо если ещё спит – беззащитный Мотылёк. Хоть он и призрак, страшно подумать, что с ним способен сотворить этот изнаночный тип. А что он способен сотворить с тобой, а? Чужестранец пару мгновений смотрит в его глаза – даже в темноте они огненные – и отпускает руки. Часовщик подходит вплотную, заставив упереться спиной в стену, медленно запускает пальцы в волосы и шепчет: – Мой. Только мой. Дыхание у него тихое и горячее. Взгляд пленит, окутывает властью, до полного сходства с коброй не хватает раздвоенного языка и ядовитого оскала. А у Чужестранца в голове вертится совершенно глупая мысль: «В портфеле нож – давно пора обрезать отросшие волосы». С минуту Часовщик упивается обладанием и властью. А потом, отстранившись, бросает: – Доброй ночи. Увидимся как-нибудь, дня через три. – Доброй ночи, – глухо отвечает Чужестранец. Дожидается, пока он исчезнет в зеркале, опускается на табуретку и залпом выпивает стакан чая. Так паршиво ему не было никогда. Руки предательски трясутся, изнутри переполняет отвращение к собственной беспомощности. Хочется не то раскричаться, не то побиться головой о стену, не то всё сразу. Кто-то осторожно касается плеча. Чужестранец вздрагивает и отшатывается, но это всего-навсего Мотылёк. – Прости, – виновато шепчет он, – я обещал, что не дам тебя в обиду. Но когда он пришёл… Мне стало страшно. Куда страшнее, чем при первой нашей встрече. – Ты не спал? – спрашивает Чужестранец. Он мотает головой. – Успокойся, я тебя не виню. Ты ничего не мог сделать, хорошо, что не сунулся. – Но я обещал, – упрямо повторяет Мотылёк едва не со слезами на глазах. – Обещал и не выполнил. Чужестранец поднимается с табуретки и обнимает его. По привычке запускает пальцы в волосы и неожиданно каменеет, на мгновение ощутив себя Часовщиком. Мотылёк ничего не замечает, утыкается ему в плечо и сцепляет руки за спиной. – Тише, тише, – шепчет Чужестранец, – я тоже обещал – что буду, так сказать, в его власти. А если бы ты вмешался… Кто знает, как бы он ответил, что бы сотворил? Так что успокойся. Я переживу, не такое уж это страшное дело. А сейчас пойдём-ка спать. Уснуть после пережитого удаётся, пускай не сразу. Но разве назовёшь это сном? Остаток ночи Чужестранец ворочается в постели. Ему чудится змея, обвившая шею кольцами; она касается щеки влажным языком и шипит: «Ты мой, мой». Он просыпается, несколько секунд судорожно, с хрипом дышит. Убедившись, что кошмар более-менее отступил, снова закрывает глаза. А там – всё с начала. Быть может, со временем пройдёт, со временем он перестанет так болезненно переносить ночные визиты? Хорошо бы. Ведь пока Часовщик жив, ничего не закончится. «Убить бы его», – мрачно, но беззлобно думает Чужестранец. И всё-таки убийство – кардинальная мера. Да и не способен он измарать руки в чужой крови, прервать жизнь по собственной прихоти. На рассвете сон становится особенно удушлив и жарок. Змея сжимает кольца так, что перехватывает дыхание, кажется, ещё мгновение – и верная смерть. Сквозь пелену сновидения прорывается настойчивый шум – будто обрушивается водяная завеса. Кошмар растворяется, исчезает. Чужестранец выпутывается из одеяла, прислушивается и подходит к окну. На улице льётся дождь. Барабанит по крышам и подоконникам, стучит в стёкла, ручьями течёт по мостовым. Чужестранец приоткрывает створку окна, вдыхает мокрый свежий запах и, успокоенный, ложится обратно на диван. В прохладной комнате засыпается легко и бессновидно – увы, лишь до полудня. За окном по-прежнему темно и ливнево. Мотылёк кипятит чайник – и это оказывается весьма кстати: в такую промозглую погоду лучше греться дома. – Как ты себя чувствуешь? – Нормально. – Чужестранец передёргивает плечами. Воспоминания о минувшей ночи некстати всплывают в памяти: горячее дыхание, шёпот, прикосновения. Мотылёк качает головой. – Если тебе не хочется, я не буду лезть. Но я вижу, что не нормально, что тебе плохо, муторно и страшно. – Да, мне страшно, – со вздохом признаётся Чужестранец. – И весьма муторно, не знаю, куда себя деть. Но ты и правда лучше не лезь, боюсь сорваться. Выпью чаю и пойду возиться с часами. Инструменты, принесённые Часовщиком, так и лежат на кухонном столе. После короткого завтрака Чужестранец уносит их в комнату – здесь будет импровизированная мастерская. Если снять на пол чертежи и вытереть пыль, то вполне сгодится. За окном льёт зарядами: то перестанет, выждет долго-долго, так, что успеваешь подумать: «Неужели закончился?» А потом вдарит со всей силы, и остаётся разочарованно вздохнуть: «Нет, ещё один дождь». Хоть бы Марте не пришло в голову отправиться в гости. Промокнет же насквозь, никакой зонт не спасёт. Чужестранец качает головой и садится к столу. Посмотрим, что там с часами. Громогласный шелест дождя кажется уютным, убаюкивающим. Всё случившееся отходит на второй план, становится только воспоминаниями – далёкими-далёкими, почти не затрагивающими. «Это всё было так давно, что стало неправдой. Да и произошло вовсе не со мной». Но Чужестранец то и дело возвращается мыслями к минувшей ночи. Уверяй себя, не уверяй, будто всё кончилось и не повторится, – бесполезно. Он-то знает, что всё только начинается. Это была первая ночь, первая, пробная встреча. А вот что будет дальше?.. «А ну-ка прочь все эти мысли! – недовольно прикрикивает Чужестранец. – Давай, чини часы и больше ни о чём не думай!» Разбираться с механизмом оказывается увлекательной работой. Сколько лет назад он впервые сунулся в это скопление шестерёнок? Поначалу растерялся, оробел, но, ведомый советами учителя, всё-таки справился. Для пущего эффекта можно было бы ввернуть, что с тех пор смог починить любой механизм, но – Чужестранец усмехается – это далеко не так. Ещё столькому пришлось научиться, прежде чем без подсказок устранил поломку и сказал сам себе: «Теперь, пожалуй, могу чинить часы». И что бы он сейчас делал без этой науки? Плевал бы в потолок и размышлял о том, где достать денег хотя бы на еду-жилье, о браке с Мартой речи бы вообще не шло. Пол на мгновение заливается холодом: должно быть, в кухне открыли и тут же закрыли окно. В комнату неожиданно суётся Мотылёк: – Я гулять. – Угу, – откликается Чужестранец, поглощённый работой, и тут же спохватывается: – Ты чего, там такой ливень! – Так в этом же всё удовольствие! Давно у нас такого дождя не было, я не хочу упускать редкий шанс! – Заболеешь, – мрачно обещает Чужестранец. – И возиться я с тобой не стану, только больного призрака мне не хватает. – Призраки не болеют, – беззаботно отмахивается Мотылёк и, больше ничего не слыша, привычно шагает сквозь входную дверь: попробуй удержи. Чужестранец неодобрительно качает головой и снова погружается в работу. С часами вот-вот будет закончено – тогда и можно отдохнуть, полистать газету или чаю выпить. Последнее вероятнее всего: скоро это крылатое чучело напрыгается и придёт отогреваться. Проходит с четверть часа – а Мотылька всё нет. Сколько можно гулять под дождём? Холодно, мокро – гадость, а не прогулка. Должен же он рано или поздно опомниться. И никакой тёплой одежды не взял. Хоть бы дождь подарил ему шарф, что ли. А то вон как припустил, сразу понятно, только его и поджидал. «Сейчас разберусь с часами, – думает Чужестранец, – и вот тогда…» Что тогда? Искать он его не пойдёт. В окно будет выслеживать? Ну-ну. Остаётся понадеяться, что к тому времени всё уладится само. И правда, стоит отложить готовые часы, как в квартиру сквозь дверь заваливается Мотылёк – насквозь мокрый, хоть выжимай, трясущийся, с посиневшими от холода губами. Чужестранец выходит в прихожую и укоризненно вздыхает. – Привет, – шмыгает носом призрак. – А я говорил. – И ничуть я не болен! – яростно возражает он. И тут Чужестранец срывается. Зачем оспаривать то, что очевидно? Что за глупое упрямство! – Ну и помирай от простуды! – огрызается он. Добавляет в запале: – Чтобы в комнату ни ногой! – и уходит. Мотылёк – это слышно – опускается прямо на пол и периодически снова шмыгает носом. Свою неправоту он ни за что не признает. Чужестранец пытается читать газету, но не видит ни слова. Простыл, ведь наверняка простыл. Потом ещё и температура поднимется, разболеется окончательно. И что с ним делать? Да и ты хорош, разозлился из-за пустяка. Почему так любишь злорадно подытоживать: «А я говорил»? Можно подумать, от этого кому-то легче. Чужестранец вздыхает, отбрасывает газету и возвращается в прихожую. – Раздевайся. Немедленно. Мотылёк послушно стаскивает липнущую к телу одежду. Знал, наверное, что его ни за что не оставят помирать от простуды, как бы ни ругались и ни грозились. Чужестранец тем временем приносит колючее шерстяное одеяло и набрасывает ему на плечи. – Залезь на диван. С ногами. И закутайся как следует. И не вставай, понял? – Понял, – счастливо кивает Мотылёк. Да, несмотря на синие губы и дрожь, он умудряется выглядеть натурально счастливым, только что получившим лучший подарок из всех возможных. Чужестранец ставит воду и принимается шарить в шкафу. Где-то здесь был корень имбиря, а ещё всякие травы-специи вроде корицы и гвоздики. Если всё это замешать… Нет, болезнь не пройдёт стороной, но должно быть полегче. На большом огне травяной чай успевает приготовиться за пятнадцать минут – но и этого кажется катастрофически много. Мотылёк, кажется, немного согрелся. По крайней мере, больше не дрожит так отчаянно. Но глаза у него сонные-сонные, а это нехорошо. – Пей. – Чужестранец даёт ему кружку и касается губами лба. – Эх ты. «Призраки не болеют». Чучело. – Согласен, – опускает голову Мотылёк, но особого раскаяния в его голосе не чувствуется. – Самое настоящее чучело, полная твоя противоположность. Весело, да? – Куда уж веселее, – бормочет Чужестранец и неожиданно улыбается. – Ничего, второй раз я тебе помереть не дам, обещаю. Мотылёк утыкается носом в кружку и – Чужестранец видит – улыбается в ответ.