Настоящие дни

Чужестранец просыпается, когда солнце уже высоко. Шторы отдёрнуты, и яркий свет невыносимо бьёт по глазам. Странно. Ему никогда не было больно глядеть на самые солнечные окна. А тут – прямо до невольных слёз. И какой-то неприятный озноб пробегает по телу. «Должно быть, совсем не выспался, вот уставшие глаза и не выдерживают. Или, хуже того, заболел». Зашторивать окно он всё-таки не спешит: пусть спящий Мотылёк погреется. Молча поднимается и уходит на кухню, где ставит чайник и прислушивается к своим ощущениям. Нет, на болезнь не похоже. Температура вроде обычная, насморка нет, в горле не саднит. Правда, хочется совсем не чая, а… непонятно чего. То есть вполне понятно, вкус знакомый. И хочется так сильно-сильно, невыносимо, будто неделю голодал. Только в это не верится. Вторая странность за утро – не многовато ли? Чужестранец качает головой: ну что за сказки, такого же не бывает, не бы-ва-ет. Берёт со стола ложку – и тут с шипением роняет её на пол: ложка жжётся, точно раскалённая. Но раскалённой она не может быть. А вот серебряной – запросто; и не просто «может быть», даже «есть». Чужестранец мотает головой: да что происходит?! этому должно быть рациональное объяснение! Посмеиваясь сам над собой, осторожно касается зубов. И тут же кидается к зеркалу. Зеркало только подтверждает «обнаруженное»: клыки раза в полтора длиннее обычного. И лицо чересчур бледное. Прямо всё как положено. Ну вот, прекрасно. – Это сон, – уверяет себя Чужестранец. – Я сплю, мне снится, что я стал вампиром. Но это лишь сон. Теперь надо придумать, как проснуться, – и дело сделано. Даже не придумать, вспомнить: ему ведь когда-то объясняли, когда-то учили выкарабкиваться из слишком реального сна. Вместо этого в памяти всплывает полутёмная комната и шёпот старшего брата: «А по ночам за окнами вампиры ходят, тётя Галя сама видела! Но ты не бойся, вампиры солнечный свет не любят и серебра боятся. Можно всю ночь от них отбиваться, а под утро они сами уйдут. Только близко их не подпускай: у них клыки ого-го, как укусят в шею, так и сам вампиром станешь!» Значит, после укуса? Чужестранец рассматривает перед зеркалом шею. Ни единого следа, никто его не кусал. Ну точно сон. Чтобы ни с того ни с сего – и вампир, это только во сне возможно. А для того чтобы проснуться, надо… Ну например, как следует ущипнуть себя за руку. А разве почти-ожог от серебряной ложки не считается? Боль-то была та ещё, любой нормальный человек проснулся бы только так. А он – ходит и рассуждает. Может, эта боль – тоже часть сна? Может, нужно что-то ощутимее? Выходит, и щипок не поможет, и укус бесполезен. Ножом, что ли, руку проткнуть? Вонзить со всей силы в ладонь – тут наверняка проснёшься. Чужестранец возвращается на кухню. Но вместо того чтобы взять длинный нож – острый, хорошо подойдёт, – он поднимает с пола ложку и сжимает её в кулаке. Секунды через три боль становится просто невыносимой, пора бы уже проснуться. Если, конечно, есть куда просыпаться. Чужестранец отбрасывает ложку и трясёт рукой, шипя сквозь зубы. Наверняка будет ожог. И раз он всё ещё не проснулся, значит, он вовсе не спит. Но почему вампир? Каким образом? Это не простуда, воздушно-капельным путём не передаётся. Только через укус или… через что? Хорошо, вампир так вампир. С неприятием к солнцу и серебру можно смириться и даже жить: выходить только по ночам, блуждать в свете фонарей. Но что делать с жаждой? Так хочется крови, хоть вой или на стену лезь. Из города, что ли, бежать? Знакомых, конечно, убережёшь, но кидаться на чужих – не выход. Может, отыскать серебряный нож и вонзить в сердце? Всем сразу легче станет. Чужестранец оглядывается и понимает, что безнадёжно опоздал. Из комнаты выходит закутанный в одеяло Мотылёк. Вид у него уже не такой болезненный. Значит, не зря вчера ходил за травами и полночи подскакивал, чтобы напоить нужным лекарством. – Доброе утро. – Призрак садится на табуретку. – Вернее, уже добрый день. Чужестранец не отвечает. Удерживает желание укусить его в шею, отворачивается и впивается зубами в собственный палец – до крови. – Что с тобой? – с тревогой спрашивает Мотылёк. – Ты не заболел? Чужестранец качает головой. Зажимает рану и распахивает кухонный шкаф. На одной из полок лежит нож – серебряный. То, что нужно. Нет, прямо сейчас умирать он не собирается, но лучше держать под рукой. – Что с тобой? – с нажимом повторяет Мотылёк и, кажется, хочет встать с табуретки. Чужестранец разворачивается, садится за стол и кладёт перед собой нож. Призрак нахмуривается: – Это ещё зачем? – У меня для тебя новость. Не самая приятная. – Он медлит пару секунд, разглядывая отточенное лезвие. – Я вампир. Вернее, стал им. Вот действительно, без шуток, вампир. Недолюбливающий солнечный свет и серебро, жаждущий крови. – Шутишь, – возражает Мотылёк. Отрицание – нормальная защитная реакция на ошеломляющую новость. Чужестранец вздыхает и демонстрирует клыки. Мотылёк удивлённо моргает и какое-то время молчит, надеясь, видимо, на смех и добродушное: «Да пошутил я, пошутил». А потом опускает голову: – Это всё из-за меня. – Да ты-то тут при чём? – изумляется Чужестранец. И поспешно отводит взгляд: не сорваться бы. – При том, – хмурится призрак. – Я расскажу, только не перебивай. Вчера, пока тебя не было, заявился какой-то подозрительный тип. Короткие серые волосы, лицо до самых глаз замотано шарфом – клетчатым, чёрно-оранжевым, – куртка светло-коричневая, вроде кожаная. Поймал меня за горло, сказал молчать и не выдавать его присутствия: хочет, мол, сюрприз тебе устроить. – Он виновато вздыхает. – Я отказывался, но он стал энергию высасывать, вот натурально: в глаза глядит, а у меня слабость сразу такая. Пришлось согласиться и молчать, а то бы совсем убил. И глаза у него жуткие такие, чёрные. Мучительная жажда крови на мгновение отступает. В груди возникает нехорошее предчувствие. Да мало ли на свете людей с серыми волосами и чёрными глазами? И наверняка некоторые из них умеют пить энергию. – В общем, – продолжает Мотылёк, – он ушёл на кухню и больше не показывался. А потом, видимо, исчез. Поэтому я думал, что мне, возможно, привиделось: бред, галлюцинации, всё такое. Но теперь… Это наверняка он сделал. Он… Он, кажется, с изнанки: кожа вроде серая была. Да нет, этого не может быть. Он ведь мёртв. Он должен быть мёртв. Просто это какой-то другой изнаночный человек, тоже с серыми волосами – короткими, между прочим! – и чёрными глазами, ни с того ни с сего решил прийти именно сюда и устроить «сюрприз». А длинные волосы можно обрезать. Особенно когда требуется резко изменить внешность: чтобы так явно не узнали. И одежду другую взять, и лицо закрыть… Потому что если столкнутся на улице, то убьют – окончательно. – Кажется, я знаю, кто это был, – мрачно, не желая верить, говорит Чужестранец. – Кто? – подаётся вперёд Мотылёк. – Только не говори, что… – Расс Къяррэ. Вроде как убитый, а вроде как и нет. – Он потирает ноющий висок. – Я был уверен, что он мёртв. Столько крови… Но он без часов – значит слаб. Значит… найти его не составит труда. Мгновение в глазах Мотылька читается: «Зачем?» Потом он понимает: не вечно же быть вампиром. И поднимается с табуретки: – Я с тобой. И ничего слышать не желаю. – Ты больной! – Почти здоровый. А если ты про голову… Мне всё равно. Я тебя туда одного не пущу. Спор прерывает стук в дверь. Чужестранец нахмуривается: кого это принесло? – а секунду спустя вспоминает: часы! Как неудачно! Прикинуться, что никого нет дома? Но договорились же. Он шагает в прихожую, намеревается открыть замок и буквально хлопает себя по лбу. Оглядывается, снимает с вешалки шарф и поспешно заматывает лицо. За дверью, как он и ожидал, – Хейла Коррони. Улыбается и глядит чуть удивлённо. Ещё бы, человек по квартире в шарфе расхаживает! – Добрый день, господин Чужестранец. Простите, я должна была прийти ещё вчера, но память меня в последнее время подводит. А у вас… что-то случилось? – Простыл, – на ходу выдумывает Чужестранец. – И… э-э-э… не хочу вас заразить. Я сейчас принесу часы. Хейла кивает, и он удаляется в комнату, подальше от расспросов и соблазна. Готовые часы лежат на столе, и это снова убеждает, что происходящее – не сон. Чужестранец качает головой: сколько можно надеяться? – и возвращается в прихожую. – Вот, держите. Теперь они работают. – Благодарю вас, – улыбается Хейла. – Сколько с меня? И тут Чужестранец застывает. Он понятия не имеет, как следует оценивать такую работу. Да, когда-то ему доводилось наблюдать за мастером, но это же было давно и в совершенно другом городе. – Глупо, – он пожимает плечами, – но я не знаю. Быть может, вы подскажете? Кажется, Хейла готова рассмеяться. Да, надуть такого простака – элементарное дело. Дать раза в три меньше, чем полагается, и готово. – Я честная женщина, поэтому честно вам скажу… – Она вынимает из сумки кошелёк и отсчитывает монеты. – Вот столько господин Баррен, наш прошлый часовщик, взял бы за эту работу. В следующий раз постарайтесь посчитать сами: вас ведь и обмануть могут. – Она вздыхает и протягивает плату. Чужестранец подставляет руку и с лёгким удивлением смотрит на пригоршню монет. Не так уж и мало… но и не так много, как хотелось бы. Такими темпами придётся долго копить. Но, в конце концов, никто ведь не торопит? – Благодарю, – спохватывается Чужестранец. – Доброго вам дня. – И вам того же, – отвечает Хейла и уходит, кивнув на прощание. Чужестранец прячет деньги во внутренний карман пальто. А сейчас надо думать, как отыскать Расса и при этом никому не навредить. Мотылёк – уже без одеяла – заходит в прихожую. «Следит, чтобы без него не сбежал», – усмехается Чужестранец, а вслух говорит: – Не думаю, что идти со мной – хорошая идея. Я, честно говоря, очень хочу кого-нибудь укусить. И лучше бы это был не ты. – Ошибаешься. Как раз будет хорошо, если ты укусишь меня: тебя не схватят и не убьют. Поэтому я пойду с тобой, это окончательно решение, слышишь? – Слышу, слышу, – хмуро отвечает Чужестранец и надевает пальто. – И всё-таки… А, ладно, поступай как знаешь. Искать Расса, понятное дело, надо на изнанке. Ход туда один – через зеркало; заодно и Часовщика надо предупредить. А может, он даже посодействует в поисках? «Ну уж нет, я сам справлюсь». Но прежде чем шагать к зеркалу, Чужестранец уходит в комнату, вытаскивает из портфеля револьвер и прячет за пояс. Мало ли что произойдёт, оружие лишним не будет. А ведь это верная мысль! – Послушай, – обращается он к Мотыльку, – прошу тебя как хорошего друга. Раз уж собираешься со мной идти, возьми со стола нож и не выпускай из рук. – Призрак хочет возмутиться, но он торопливо заканчивает: – Если я сойду с ума и кинусь на кого-нибудь, убей меня, пожалуйста, – или хотя бы обезвредь. Очень тебя прошу! Мотылёк сомневается пару секунд, но всё-таки послушно берёт нож и, поудобнее перехватив его правой рукой, левой вцепляется в Чужестранца. «Можно подумать, я сейчас растворюсь в воздухе». Как он там звал Часовщика? Мысленно тянулся, представлял запомнившийся образ… Сосредоточиться не выходит: жажда крови сбивает с толку. После третьей неудачной попытки Чужестранец просто стучит в зеркало. И тут же обзывает себя последним идиотом: нашёл чего выдумать! будто тебя там слышно! Видать, всё-таки слышно: зеркало покрывается привычной рябью, и из него выглядывает ухмыляющийся Часовщик. – Давно не виделись. А зачем ты в шарфе ходишь? – Мне нужна твоя помощь, – игнорирует вопрос Чужестранец. Часовщик пожимает плечами: – Ну тогда проходи, – и, желая помочь, протягивает руку. А Чужестранец не решается сделать шаг. Ещё не поздно сшибить зеркало со стены – чтобы разлетелось на куски, чтобы закрылся проход. Ты уверен в том, что задумал? Ты сможешь угрожать револьвером, сможешь – если что – застрелить человека? Но жить вампиром до конца своих дней – а судя по жажде, этот конец близок… Мотылёк чуть сильнее сжимает его предплечье: ну, чего ты? И Чужестранец берёт Часовщика за руку и шагает вперёд, сквозь белый свет, сквозь головокружение, сквозь накатившуюся слабость. Перед глазами плывут круги. Он уже успел позабыть, какой это неприятный процесс. А вот изнаночная энергетика… То ли в прошлый раз он был совсем слаб, то ли неверно запомнил ощущения, но сейчас гораздо легче. А может, вампиры – больше изнаночные, чем лицевые? Поэтому здесь им уютнее? С глухим стуком падает нож. Мотылёк, ослабев, начинает сползать на пол. Чужестранец подхватывает его, прижимает к себе – и торопливо прикусывает губу: слишком близко. – Тише, тише. Постой, приди в себя. Призрак вцепляется в его плечи и тяжело дышит. Он же ещё больной, к тому же первый раз прошёл на изнанку, и энергетика эта давит. А шея совсем рядом, а неплотно повязанный шарф сползает с лица… Чужестранец виновато шепчет: – Прости. Буквально отрывает его от себя, осторожно подводит к дивану, и Мотылёк немедленно валится туда, закатив глаза. Только бы не умер! «Ну ты даёшь. Призрак – и умер? А впрочем, если он умудрился заболеть…» Часовщик нащупывает у него сонную артерию, удовлетворённо кивает и зовёт: – Птиц! Тот появляется буквально из ниоткуда и без лишних слов понимает, зачем окликнули. Склоняется над Мотыльком, касается его лба, будто даже принюхивается. – Ничего страшного, обычная простуда. В… хм… тяжёлой форме, осложнённая переходом и изнанкой, но простуда. Я знаю, как надо лечить, чтобы через пару-тройку дней ничего не было; сейчас и начну: вы ведь не собираетесь задерживаться? – Да, не хотелось бы. – Чужестранец поднимает с пола ножа и, подумав, кладёт рядом, у подушки. Птиц награждает его внимательно-подозрительным взглядом, но ничего не говорит. А Часовщик берёт за плечо: – Пойдём-ка на кухню. Расскажешь, что за помощь тебе требуется. – Да помощь, в общем-то, не нужна, – признаётся Чужестранец, – это был предлог. Но рассказать кое-что надо. Птиц ставит на огонь кружку, замешивает туда какие-то травы. Чужестранец наблюдает за ним, стянув с лица шарф: далеко, не сорвёшься. Да и хотя бы воздуха свежего глотнуть, жарко же. Часовщик напоминает о себе нетерпеливым покашливанием. Чужестранец немедленно закрывает лицо, поворачивается к нему и сразу, без промедлений, сообщает: – Я вампир. – Чего?! – Вампир. Не люблю солнечный свет, терпеть не могу серебро и хочу крови. – И давно ты?.. – с опасением спрашивает Часовщик. – С этого утра. Не так уж долго, но ещё немного – и я не вынесу. Но главное не это. Главное – Расс, кажется, жив. – Не может быть! Я же своими руками его!.. Чужестранец взъерошивает волосы. – Увы, я и сам так думал. Мотылёк сказал, он заявился вчера: коротко стриженный, в кожаной куртке, с шарфом на лице. Хотел устроить мне сюрприз – ну и, видимо, устроил: проснулся я вампиром. Часовщик поднимается с табуретки и начинает расхаживать по кухне, заложив руки за спину. Так продолжается секунд десять. Потом он останавливается и чешет затылок. – А ты уверен, что это Расс? – Серые волосы, серая кожа, чёрные глаза. Явился именно ко мне, не случайно мимо проходил. Сделал вампиром – похоже на месть, да? Часовщик не отвечает, снова расхаживает по кухне. Птиц косится на него, берёт кружку и уходит в комнату: не моё, мол, дело, лезть не буду, ужасно занят. «Надеюсь, Мотыльку стало легче. Или хотя бы станет – Птиц ведь разбирается в медицине». – Какой у него шарф был? – неожиданно спрашивает Часовщик. – Клетчатый, чёрно-оранжевый. – Вот же… – Он подходит к столу и барабанит по нему пальцами. Чужестранец немного отодвигается: слишком близко. – Есть ещё способ проверить. Если он жив, то часы… Их ход будет меняться. Под вопросительным взглядом Чужестранец кивает, хотя и не понимает, зачем тут его согласие. Часовщик быстрым шагом уходит в комнату и, вернувшись через пару секунд, опускает на стол карманные часы на цепочке. Совершенно чёрный корпус из непонятного материала, а на крышке, кажется, изображён силуэт ворона. Затаив дыхание, они следят за движением стрелок. Вернее, Часовщик следит. А Чужестранец, впав в полусонное состояние, его разглядывает. Близко. Почти ощутим запах. Почти слышно сердце. Так хочется крови. Второй раз он не выдержит. Чужестранец сглатывает, медленно наклоняется и кусает его в шею. Часовщик не орёт и не отбивается. Дёрнувшись, вцепляется в стол, судорожно шипит сквозь зубы. И, кажется, ни на мгновение не отводит взгляд от часов. Обхватив его шею, Чужестранец жадно пьёт кровь. Наслаждение, долгожданное наслаждение. Какое же это удовольствие – глотать тёплую солоноватую жидкость! – Он всё-таки жив, – выдыхает Часовщик. И усмехается: – Я тебя тоже очень люблю, но, может, отпустишь? Чужестранец, очнувшись, отстраняется. Ощущает, как впитывается в кожу оставшаяся на губах кровь. Голос разума наконец становится чётко слышен: «Что ты творишь?!» Он в ужасе падает на колени. – Убей меня! Я чудовище, я монстр, я не имею права на жизнь, убей меня! – Тише, – шепчет Часовщик. Закрыв рану ладонью, опускается рядом и сжимает его плечо. – Ты не можешь пойти против своей нынешней природы, успокойся. И не ты в этом виноват. – Я же тебя укусил! – Ну и как, понравилось? У него ещё есть силы усмехаться! – Ты не понимаешь? Ты теперь станешь вампиром! Часовщик хохочет – правда, с какими-то истерическими нотками. Чужестранец несчастно нахмуривается. – Ну ты и глупость сказал! Не переживай, это всё детские сказки. Для того чтобы сделать кого-то вампиром, надо изменить его энергетический узор. Все остальные способы бесполезны. Он говорит правду? Значит, всё в порядке… более-менее? Чужестранец выдыхает с долей облегчения и встаёт на ноги. Часовщик поднимается следом, хватается за стол: его заносит в сторону. – Дай, пожалуйста, полотенце; вон там, у шкафа. Чужестранец протягивает ему совершенно белую ткань – и через пару секунд она становится тёмно-красной: сложив пополам, Часовщик прижимает её к шее. Хорошо, что не алая: артерия не задета. Но и вену можно повредить так, что… – А ты от потери крови… – Не умру, – успокаивает Часовщик. – Рана не такая уж глубокая, я чувствую. Никудышный из тебя вампир. – Оставь шуточки, и без них тошно. – Чужестранец потирает висок. Ему стыдно, противно и одновременно хорошо. А от этого ещё противнее. Часовщик опускается на табуретку и пару секунд глядит в пустоту. – Зато ты на какое-то время сыт и можешь спокойно искать Расса. Ты ведь этого хотел, не так ли? Чужестранец кивает. Ну что ж, он прав. Мотылёк в безопасности, револьвер – за поясом, на улице немного стемнело. Можно выходить на поиски. Посмотрим теперь, кто кому сюрприз устроит.