Настоящие дни

Ночь наступает на город, и люди спешат разойтись по домам. Уже не звучат ни смех, ни голоса. Люди знают: ночь, пускай светлая, пускай почти «дневная», – не их время. Ночью на улицы выходит убийца – и сберегите Высшие Силы того, кому не посчастливилось оказаться снаружи! Но сегодня любители рисковать могут не трястись за свою жизнь: убийца не покинет квартиры. Он слишком озабочен исходом одного дела, к тому же укушен в шею – особо не поохотишься. «Да и у меня есть не менее важные дела», – трясёт головой Птиц. Мотылёк пришёл в себя через пару минут после ухода Чужестранца. Порывался бежать следом, Птиц насилу его удержал, чуть подзатыльник не отвесил: опомнись, бестолочь! Теперь сидит, закутавшись в одеяло, и его, Птица, рассматривает. Приходится смотреть в ответ, не отводить же взгляд. Синеволосый, взъерошенный, бледный; с виду немного наивный. Одежда старая, штаны и вовсе на коленях продраны. И крылья, тонкие деревянные крылья. Ему бы, конечно, больше подошли настоящие, живые, но это была бы совсем сказка. – Ты тоже призрак? – первым нарушает молчание Мотылёк. Птиц кивает. – А почему ты… с ним? – Он оборачивается в сторону кухни, где сидит Часовщик. Какой любопытный. – Я не готов об этом рассказывать. – Хорошо-хорошо, – поспешно соглашается Мотылёк. Оглядывает комнату, но больше ни о чём не спрашивает. Птиц удерживается, чтобы не вернуться к окну и не посмотреть: идёт Чужестранец или нет? Исход дела его тоже волнует: если от вампиризма не избавиться, он просто-напросто убьёт Чужестранца серебряным ножом. После шести убийств рука не дрогнет, совесть не встрепенётся. Жить с вампиром под боком? Ну уж нет. Мотылёк шмыгает носом, и Птиц, опомнившись, протягивает ему очередную порцию заваренных трав. Они горчат и прошибают до слёз, зато от простуды лечат замечательно; довелось не единожды испытать на себе и Часовщике. Странно: вслух он зовёт его только господином, а в мыслях – исключительно Часовщиком. Мог бы, правда, думать по имени, которое ему известно, но вдруг однажды упомянет в речи? Тогда придётся объяснять, придётся напоминать о давней-давней встрече, кажется, пятнадцать лет назад. И если Часовщик вспомнит, если ужаснётся совершённому убийству… Что бы он ни говорил, а совесть у него всё-таки есть. И тревожить её не хочется. Мотылёк берёт кружку и ойкает: – У тебя такие руки холодные! – Это у тебя они горячие, – возражает Птиц. Трогает его лоб и качает головой: – Снова температура поднимается. Мотылёк закашливается после первого же глотка, вытирает выступившие слёзы и, затаив дыхание, послушно выпивает до дна. Какое-то время полулежит, уткнувшись лицом в одеяло, а потом просит: – Можешь крылья показать? Птиц сначала не понимает, о чём речь: так привык к крыльям, что теперь даже не замечает их, хоть и пользуется нередко. – Пожалуйста, смотри. – Он садится рядом и поворачивается спиной. Сейчас и не вспомнить, почему стукнуло в голову летать. Но засело так крепко, что он упрямо возился с чертежами и деталями, пока Часовщик не предложил помощь; сам бы он ни за что осмелился попросить. Мастерили дня два-три, куда меньше, чем ушло на возню. А потом из-за этих крыльев он и стал Птицем. Часовщик усмехнулся: «Сидишь тут как пойманная птица… пойманный птиц», – и дальше так и называл. Потому что своё имя Птиц говорить отказался, снова по той же причине. Мотылёк рассматривает крылья, наклонившись близко-близко, потом осторожно проводит рукой по металлическим пластинам. Птиц, как ни странно, ощущает и робкое дыхание, и прикосновения, — и это, конечно, приятно. Мотылёк, будто почуяв хорошее настроение, неожиданно обнимает сзади. – Почему ты меня лечишь? – То есть как это «почему»? – удивляется Птиц. – Я практически врач, я не могу бросить кого бы то ни было умирать. Если я могу вылечить, то я буду это делать. – Но я же… совершенно чужой. – А мне без разницы, – отрезает Птиц, но, подумав, признаётся: – Да и не такой уж ты чужой. Во-первых, практически мой лицевой вариант. А во-вторых, призрак призраку – друг, товарищ и брат. Мотылёк с благодарностью прижимается к нему. Хорошо, пожалуй, что они всё-таки познакомились: смерть рано или поздно унесёт всех близких людей, зато останется призрак, с которым не так страшно и одиноко будет доживать вечность. Глупо, правда, думать, будто они за несколько лет не рассорятся-разойдутся; но надежда греет душу. Ночь полностью вступает в свои права, заливает весь город, оставляет улицы совершенно безлюдными. Ну и где там Чужестранец, что с ним произошло? И секунду спустя раздаётся ответ – стук в дверь, звонкий и нетерпеливый. – Сиди здесь! – подскакивает Птиц, и Мотылёк послушно зарывается в одеяло по самые уши. Сам он проскальзывает в прихожую и неожиданно неуверенно переглядывается с Часовщиком. – Отпирай, – кивает тот. В квартиру шагает Расс Къяррэ – ссутулившийся, глядящий исподлобья, как затравленный зверь; на нём привычный плащ, а не описанные шарф и куртка. Следом заходит Чужестранец, ещё более бледный, с лихорадочно-озлобленным блеском в глазах. Вампиры и так существа изнаночные, а он, голодный, хлебнувший ночного воздуха, стал вовсе не похож на самого себя. – Где Мотылёк? – Убили и съели, – мрачно отвечает Часовщик – и тут же оказывается под прицелом револьвера. Испуганно вскидывает руки, бормочет: – Ты чего, на диване он сидит, всё в порядке. – Всё в порядке, – повторяет Чужестранец и криво ухмыляется. Указывает дулом на Расса: – Этот тип сказал, может сделать меня человеком, только если ему дадут часы. Иначе сил не хватает. Расс поднимает голову. – Шестой день уже, сдохну скоро, а вы требуете такое сделать. Уж извините, что не всесилен. Птиц ему сочувствует. Он прекрасно знает, каково это, сам провёл на подоконнике больше недели, будучи не в силах даже шаг сделать. А Расс умудрился на лицевую сходить, да и вряд ли целыми днями лежал на диване. – Часы? – задумчиво переспрашивает Часовщик. – Ты хочешь, чтобы мы просто так вернули тебе часы и понадеялись на твою порядочность? А где гарантия, что ты нас не разнесёшь в клочья? – Никакой гарантии нет, – пожимает плечами Расс, – я могу только честное слово дать. И если вы всё-таки не собираетесь мне верить – пристрелите, пожалуйста. Уж больно тошно. Часовщик задумчиво потирает перевязанную шею. Птиц и сам не знает, что бы он выбрал; рискнуть можно, но действительно ли так порядочен Расс? И ведь не подстраховаться никак. Чужестранец стягивает с лица шарф и нетерпеливо оскаливает клыки: – Решай побыстрее, а то я сейчас кого-нибудь укушу. Птиц успевает пожалеть, что серебряный нож остался в комнате. Но Часовщик уже принял решение; он опускает руку в карман и вытаскивает чёрные часы. Глаза Расса жадно вспыхивают, он подаётся вперёд; наверняка чувствовал, что они рядом. – Слушай сюда. Попытаешься увильнуть и оставить его вампиром – кишки вытащу. Понял? Расс торопливо кивает, получает в дрожащую руку часы, прижимает их к сердцу – и буквально на глазах оживает: выпрямляется, вдыхает полной грудью, гадко улыбается. – В человека тебя превратить, да? – Он разворачивается к Чужестранцу, прищуривается и делает пару загадочных движений в воздухе. – Проснёшься, и всё будет как надо; ускорить эффект, увы, не могу. Чужестранец звереет, дико сверкает глазами. Часовщик удерживает его за воротник пальто. – Тихо. А ты, – он переводит взгляд на довольного Расса, – с чего мы должны тебе верить? – Да я клянусь вам! – Клянись, клянись, – шипит Чужестранец, – хоть землю ешь. А доказательства где? Я тебя пристрелю сейчас – и дело с концом. Под дулом револьвера Расс – не слабый, в общем-то, маг – теряет своё нахальство. – Но я же… Клянусь, я всё сделал! Отпустите меня! – Про отпустить речи не было, – спокойно отвечает Часовщик. – Впрочем, я сейчас забираю твои часы, и иди куда хочешь. Расс почему-то не возражает и не возмущается, внимательно следит за Чужестранцем, за каждым его движением – а потом одним прыжком оказывается рядом и, с размаху ударив по руке, отбирает револьвер. Отшагивает назад, оборачивается – и Птиц, глупый неосторожный Птиц, не успевает скользнуть в сторону. Сильные пальцы сжимают горло, холодный ствол упирается в лоб. Птиц не смеет пошевелиться, только испуганно косится на Часовщика. А тот, кажется, бледнеет. – Вот теперь, – улыбается Расс, – поторгуемся. Насколько ты ценишь жизнь своего слуги, а, Часовщик? Стой-стой, не шевелись, одно лишнее движение – и кое-кто упадёт с пулей во лбу. Часовщик, качнувшийся было в сторону, останавливается и цедит сквозь зубы: – Чего тебе надо? – Во-первых, ты, конечно, отдаёшь часы и отпускаешь меня. А во-вторых… Ты хороший убийца. Как насчёт сделки: ты убиваешь одного человека, а я обещаю тебе неподозреваемость в расследовании? Впрочем, – он смеётся, – почему я тебя спрашиваю? Разумеется, ты согласен на сделку: ведь этот парень нужен тебе живым? Часовщик молчит, только крепко держит Чужестранца: тому не терпится пустить в ход клыки. Птиц оглядывает Расса: опасный противник, наверняка уже убивал, руки ни капли не дрожат. Тот ловит его взгляд и сильнее сдавливает горло, так, что перехватывает дыхание и на глазах выступают слёзы. – Тик-так, тик-так. Решай быстрее. – Я согласен, – поспешно отвечает Часовщик. – Кого надо убить? – Моего дядю. – Расс убирает револьвер, но отпускать Птица не спешит. – Он, знаешь ли, оставляет мне приличное наследство. А ждать естественной смерти не хочется: если у моей сестры родится мальчишка, треть или даже половина суммы достанется ему. – Жажда денег, – подытоживает Часовщик и повторяет: – Я согласен. Но настаиваю на составлении письменного договора. – Пожалуйста! – фыркает Расс и отталкивает Птица. Он не удерживается на ногах, падает назад, опирается на руки и судорожно сглатывает: обошлось, всё обошлось. Хотя смерть не единожды успела дунуть ему в лицо, на этот раз почти поверилось: вот и конец. Птиц потирает горло, надеясь избавиться от ощущения крепкой хватки, и осторожно поднимается. Часовщик протягивает ему руку. – Ты как? – В порядке, господин. Простите, что из-за меня… – Всё хорошо, не переживай; главное, что ты цел. Расс, довольный собой, шагает вперёд, возвращает Чужестранцу револьвер – а через секунду с шипением отскакивает, тряся в воздухе правой рукой. – За что?! Тот облизывает губы и усмехается: – За всё хорошее, совершённое в жизни. Сам виноват, нечего было меня вампиром делать, расхлёбывай теперь. Но вы, кажется, собирались договор заключать? – Дайте мне лист бумаги и чернила – и будет вам договор, – обещает Расс, зажимая укус. Часовщик кивает в сторону комнаты: пойдём, мол, – и Птиц немедленно проскальзывает туда. Как Мотылёк? Не попытался влезть в перепалку, а с его любопытством это должно быть сложно. Мотылёк так же сидит на диване, завернувшись в одеяло. Стоит Птицу войти, как он с жадностью подаётся навстречу: – Что там было? – Ох, чего только не было, позже расскажу, – вздыхает Птиц, опускает руки ему на плечи и шёпотом просит: – Не лезь к Чужестранцу, он совсем плох; наутро станет собой, но сейчас не трогай. В зелёных глазах Мотылька – радость и страх; наверное, он так же привязан к Чужестранцу, как Птиц – к Часовщику, волнуется едва ли не из-за каждой мелочи. На порог шагает Расс, замечает Мотылька и ухмыляется: – О, какая встреча! Кажется, сейчас начнётся… – Давай-давай. – Часовщик подталкивает его вперёд, к столу, поэтому Мотылёк только насупливается и провожает их злым взглядом. И тут же замирает: в комнату входит Чужестранец. Лицо снова закрыто шарфом, в глазах – смесь голода и сочувствия. – Жив? – бросает он Мотыльку; тот кивает. – Хорошо. – Два свидетеля у нас есть? – оборачивается Расс. – Даже три, очар-ровательно. С минуту он пишет, ни на миг не отрываясь, точно всё продумал заранее. Часовщик заглядывает ему через плечо и периодически кивает. Чужестранец нетерпеливо расхаживает по комнате; Птиц не спускает с него глаз. В таком состоянии – до самого утра? Настоящее испытание. – Готово, – наконец восклицает Расс, – подписывайте. Часовщик первым получает в руки бумагу, ещё раз пробегает глазами по строчкам и ставит внизу росчерк. Чужестранец, кажется, подписывает не глядя. А Птиц внимательно прочитывает каждое слово. Значит, Часовщик обязуется убить Клайна Хтосса, проживающего по указанному адресу, а Расс в обмен на это гарантирует неподозреваемость в убийстве всем нижеподписавшимся. Вроде всё правильно, придраться не к чему, хотя последний пункт настораживает: при чём тут остальные? Но лучше, конечно, перестраховаться. Птиц подписывает и передаёт бумагу Мотыльку. Тот начинает читать и тут же поднимает удивлённые глаза: – Убийство? – Убийство, – подтверждает Часовщик. – Но тебя это никак не касается, ты просто свидетель заключения договора. Подпиши – и мы разойдёмся. Мотылёк послушно подписывает и возвращает ему бумагу. – Очар-ровательно, – улыбается Расс; Часовщик пожимает его протянутую руку. – Буду ждать результата. До, надеюсь, скорой встречи. Он аккуратно проскальзывает мимо Чужестранца и уходит, захлопнув дверь. «Интересно, – думает Птиц, – кто в итоге окажется в проигрыше? Или, может, всем повезёт одинаково, сыграется вничью?» Столько всего успело произойти, а часы показывают только половину первого. Ночь в самом разгаре, властвует над городом, распахнув свой тёмный плащ – образно, конечно, ведь за окном светло. А Чужестранцу хорошо бы поспать: если верить Рассу, лишь в этом случае он станет человеком. Правда, сможет ли он уснуть и куда его пристроить, чтобы ненароком не покусал? – Ночь, конечно, была возбуждённой, – практически читает мысли Часовщик, – но я предлагаю не шататься до утра, а всё-таки лечь спать. Не знаю, правда, где устроиться тебе, – как ни странно, обращается он к Мотыльку. Тот пожимает плечами. – Я могу спать где угодно. И достаточно хорошо себя для этого чувствую. – Тогда я заберу тебя на подоконник, – решает Птиц и удерживает рвущийся вопрос: «А вы, господин?». В следующий момент всё становится понятно: стоит Мотыльку слезть с дивана, Часовщик раскладывает его – на двоих. Не боится спать с вампиром, хочет, пользуясь случаем, творить с ним что угодно? Но, в конце концов, это же его дело. – Пойдём. – Птиц уводит Мотылька на кухню. – В общем, если кратко, то Чужестранец отыскал Расса и притащил его сюда; тот, получив часы, вроде как превратил его в человека, но это будет известно только утром. Правда, потом Расс должен был вернуть часы и идти на все четыре стороны, но он меня поймал и пригрозил убить, если Часовщик не согласится на его условия. Результатом стал, как ты видел, договор об убийстве дяди Расса; ради получения наследства старается. Мотылёк выглядит обескураженным. Должно быть, у них на лицевой всё куда спокойнее и… светлее? Убийцы за решёткой, никаких вампиров, часы вовсе не нужны – идеальное место. Но его, Птица, и здесь всё устраивает, изнанка вполне привычна. Он показывает, как укрываться длинной шторой. Мотылёк приходит в полный восторг: оказывается, он всю жизнь обожал подоконники, только ему на них сидеть не разрешали. «А теперь-то можно делать всё, что в голову стукнет, призраку никто не указ». Часовщик желает им спокойной ночи и прикрывает дверь в комнату. Птиц устраивается на подоконнике и прислушивается, коря себя за наглое любопытство. – Не боишься со мной спать? – интересуется Чужестранец. – Это тебе следует бояться: неужели забыл договорённость? И никакими клыками не напугаешь, я кусаюсь не хуже, ложись давай. Скрип диванных пружин. Тишина – с полминуты. – Что ты делаешь? – шепчет Чужестранец. – Ничего, ничего, – усмехается Часовщик и добавляет что-то неразличимое. Шорох одеяла, лёгкое рычание. – Мы договаривались, – снова Часовщик, невозмутимо. – Не огрызайся. Тихий вздох. Птиц слушает, затаив дыхание. Чем они там занимаются? «Чем угодно» – широкое понятие; но вот чем угодно они и занимаются. Когда он спал с Часовщиком, тот нередко снимал маску холодности. Притягивал Птица к себе, обнимал, утыкался лицом в волосы, шептал что-то ласковое. Сейчас он делает то же самое? Неужели ты ревнушь? «Нет! – возмущается Птиц. – Я вовсе!.. – И признаётся со вздохом: – Да, я ревную». Но, если подумать, разве есть в этом смысл? Он привязан к Чужестранцу по-иному: как к наркотику, к любимой вещи. Не так, как к Птицу; у них дружеско-родственные отношения. Или это сладкое заблуждение? Птиц прикусывает губу: хочется верить, что нет. И всё равно – обидно и немного завидно. Из комнаты доносится невнятный шёпот. – Не надо, по… – Чужестранца обрывают на полуслове. – Мы. Договаривались. Тишина. Глухой возмущённый стон. – Ну зачем ты кусаешься? Чужестранец шипит в ответ что-то резкое. – Иди ты… Спи, в общем; надеюсь, к утру подобреешь. Снова шуршит одеяло. Птиц заворачивается в штору и закрывает глаза. Хорошо бы утро принесло облегчение, а то слишком всё спутанно: угрозы, договоры, интриги. Всё-таки не для него эти изнаночные игры.