Настоящие дни

Проснувшись, Часовщик первым делом наклоняется над Чужестранцем и ощупывает у него зубы. Клыки как клыки, вполне человеческие; значит, Расс не солгал, он стал самим собой, без дико-агрессивных выходок. «А я уж думал, придётся позабыть о ночных встречах». – Эй, – возмущается проснувшийся Чужестранец, – ты чего ко мне в рот лезешь? Ещё раз укусить? – Убеждаюсь, что ты снова человек, – ухмыляется Часовщик и слезает с дивана. – А кусать меня не надо, и так язык всё ещё болит. Рубашка в беспорядке: рукава наизнанку, пуговицы толком не расстёгнуты, – джинсы в таком же состоянии лежат у зеркала. Когда он последний раз настолько уставал, что едва мог раздеться? Впрочем, одежда Чужестранца не менее живописно свалена посреди комнаты, что пальто, что шарф. Ботинки и вовсе обнаруживаются под столом; Часовщик вытаскивает их на видное место. Чужестранец садится, склоняет голову набок и задумчиво кивает: – Да, действительно человек. Стало тяжелее, зато хочется не крови, а… кофе. И поесть. Часовщик разбирается наконец с одеждой, только вот своей обуви не находит. Если, конечно, обойти комнату ещё раз, заглянуть во все углы… Но сейчас неохота, можно и босиком походить. – Будет тебе и кофе, и еда, – обещает он. – Правда, не обессудь, в постель не притащу. Чужестранец взвешивает на руке подушку, но кинуть не решается, поэтому ограничивается язвительным: – Переживу. – Я счастлив, – кивает Часовщик, подходит к зеркалу и аккуратно разматывает бинт. Воспалённая кожа с оттенком синевы, четыре белых следа от клыков. Поворачивать голову больно, но в целом – терпимо, не так страшно, могло быть и хуже. Чужестранец виновато наблюдает за ним. Часовщик, не поворачиваясь, показывает ему язык и успевает заметить до сих пор кровоточащую рану. Это неприятная, но вполне справедливая плата за право делать что угодно; особенно если учесть, что практически каждое действие Чужестранцу неприятно. «Мучаешь человека, – укоряет себя Часовщик, – издеваешься над ним. – И тут же возражает: – Хочу и делаю, ничего слышать не желаю». – Одевайся, в общем, – бросает он и выходит из комнаты. Пол в кухне холодный; эта квартира, как ни странно, почти не бывает тёплой, даже в летнее время здесь мёрзнут руки. Возможно, отсюда и вытекают постоянные насморки-кашли. Вот и Птиц приуныл, хмуро сидит на табуретке, подтянув к себе колени. Часовщик озабоченно касается его лба и в ответ на удивлённый взгляд поясняет: – Не заболел бы ты. – Не, – он мотает головой, – я здоров. Да и Мотылёк почти вылечен, к завтрашнему наверняка будет в полном порядке. Они ведь сегодня уйдут? Часовщик кивает: их ждёт хотя бы та же Марта, да и дела наверняка остались – и ставит чайник. С едой негусто: кашу варить долго, мясо только человеческое; хотя внешне отличия почти не заметны, нехорошо так издеваться. Впрочем, есть творог, есть варенье – вполне себе завтрак. – Доброе утро. – Чужестранец оставляет в прихожей пальто и шарф и пытается кое-как пригладить взъерошенные волосы. Мотылёк, оказывается, уже проснулся и теперь, заслышав его голос, спускается с подоконника – правда, с лёгким опасением. – Ты… – Я человек, – успокаивает Чужестранец. – Стал самим собой. Мотылёк обнимает его так крепко, будто они не виделись целую неделю, едва ли не повисает. Чужестранец улыбается, касается губами его лба и замечает: – А ты совсем здоров. – Почти, – шмыгает носом Мотылёк. – Это Птиц меня вылечил. Чужестранец благодарит его коротким кивком. Птиц только плечами пожимает: мне, мол, несложно – и, точно вспомнив, соскальзывает к плите и принимается смешивать в кружке травы. С протяжным свистом закипает чайник. Часовщик насыпает себе три ложки кофе, хотя хочется больше, ложек шесть-семь, заливает их кипятком и долго вдыхает горьковатый запах. Потом дёргает Чужестранца за рукав: – Вот кофе, насыпай по вкусу; вот еда, можешь хоть всю съесть, я не буду. Сам он усаживается за стол, отпивает и морщится: пощипывает укушенный язык; и шея вдруг разболелась, прямо хоть не ходи никуда. Но совершить убийство нужно сегодня, пока Чужестранец ещё здесь. Потому что он единственный способен сыграть роль приманки. Когда Чужестранец заканчивает с завтраком, Часовщик как раз допивает кофе – медленно-медленно – и перехватывает его взгляд. – Нам нужно поговорить. – Хорошо. – Он тут же проникается серьёзностью. – Здесь или в комнате? Часовщик оглядывается. Прятаться от призраков глупо, всё равно узнают. – Можно и здесь. – Он в упор смотрит на Чужестранца и признаётся: – Мне нужна твоя помощь. В убийстве. – В убийстве? – недоумевает тот. – Да из меня убийца, как… Никудышный, в общем. Часовщик качает головой. – Убивать тебе не придётся. Ты должен послужить, – он на мгновение отводит взгляд, пытаясь подобрать какое-нибудь слово поудачнее, но ничего не находит, – приманкой. Мотылёк подскакивает, готовясь возмутиться; Чужестранец опускает руку ему на плечо. – Приманкой? И что я должен делать? – Постучать в дверь, отвлечь хозяина и дать мне возможность войти. – Часовщик взъерошивает волосы: получается слишком непонятно. – Ну, например, ты у него что-то просишь, он отпускает дверь, отвлекается на тебя, а я тем временем вхожу и убиваю его. Главное, чтобы это было внутри, а не у всех на виду. Чужестранец задумывается. Мотылёк склоняется к нему и шепчет: «Ты с ума сошёл, а если что-то произойдёт?» Ну что может произойти? В конце концов, оружие под рукой, отбиться получится. А остальное… Да больше ничего и не важно; пускай даже все увидят убийство, Къяррэ обещал неподозреваемость. – Ладно, я согласен. – Чужестранец потирает переносицу. – Только… Я надеюсь, со мной ничего не случится? – Ничего, – твёрдо обещает Часовщик. Встаёт из-за стола, машинально касается шеи и хмыкает: – Пойдём тогда. Привычно скрежещут механизмы; если не прислушиваться, то со временем перестаёшь замечать этот шум, он просто делается постоянным спутником. Чужестранец вертит головой, выдавая в себе нездешнего. Но людям, в большинстве, без разницы, можешь хоть хохотать как сумасшедший, хоть ползать смертельно раненный – ни слова не скажут, только стороной обойдут. А вот из-за меньшинства всё может развалиться: увидят убийство – заголосят, полицию притащат… или кого похуже. После восьми трупов – девяти, считая Птица, – ещё один – пустяковое дело. Руки не дрожат, но внутри засело неприятное волнение. До этого он убивал ночью, в полном безлюдии, подкрадываясь сзади. А сейчас так не получится, сейчас придётся встретиться лицом к лицу и, возможно, даже отразить защитный удар. Часовщик касается полы пальто, ещё раз убеждаясь, что нож спокойно лежит во внутреннем кармане. Чужестранец косится на него, но молчит. – Вот и пришли. Дом бледно-синий, с яркой крышей, на окнах – резные белые ставни. Сбоку находится терраса с колоннами, и Часовщик сразу же приглядывается: там случайно никто не сидит? – Ничего себе, – выдыхает Чужестранец. Поправляет шарф, нервно потирает руки и нарочито бодрым голосом спрашивает: – Ну что, готов? Часовщик только кивает и следом за ним шагает на вымощенную плиткой дорожку – бесшумно, скользяще. Хорошо бы владелец дома был так самоуверен, что не подумал об охранной системе. Если их поймают прямо сейчас… Никакой Къяррэ не спасёт. Чужестранец стучит в дверь – с виду железная, но, судя по звуку, всё-таки деревянная; Часовщик отступает вбок, так, чтобы остаться незаметным. – Вы что-то хотели? – Ему не видно открывшего, но это, кажется, пожилой мужчина. – Здравствуйте, – растерянно улыбается Чужестранец. – Понимаете, я немного заблудился. Вы не могли бы мне помочь? Молчание. Часовщик нервно прикусывает губу. – Подождите, – удивляется мужчина, – вы… Вы ведь с лицевой? – Да-да, – поспешно кивает Чужестранец и чуть отклоняется в сторону, придерживая дверь, – это такая сложная история… Впрочем, если вам любопытно, я могу рассказать. Но вначале… – Он принимается шарить по карманам, точно что-то ища. Хозяин дома – пожилой мужчина в чёрном костюме – заинтересованно шагает вперёд. Часовщик понимает: лучше момента не предоставится, – проскальзывает за спиной у Чужестранца и вталкивает жертву в дом. Дверь захлопывается. – Что… – Мужчина едва удерживается на ногах, отступает назад. – Что вы себе позволяете?! – Клайн Хтосс? – уточняет Часовщик и нащупывает рукоять ножа во внутреннем кармане.  – Да, но какое… – Он неожиданно ловко уворачивается от удара и выкидывает вперёд руку. Шею обвивает тонкая нить заклинания; мучительно закладывает уши. Часовщик заходится в хриплом кашле и понимает, что не может вдохнуть. Он видел это заклинание в книгах. Зверская вещь, лучший способ быстро убить. Ещё минута – и возникнет дикое желание разодрать лёгкие, в глазах потемнеет, через считанные секунды он забьётся в агонии… И всё, конец, смерть. Часовщик падает на колени. В ушах начинает звенеть; но сначала надо убить Клайна, а уже потом стараться снять заклинание. Это сложно, сложно… но можно. Ну же, ну давай… Клайн, усмехаясь, подходит ближе, вцепившись в его волосы, обнажает горло. Решил не дожидаться, зарезать? Часовщик рывком хватает его за одежду, приподнимается и всаживает в сердце нож. Лёгкие невыносимо горят, гул заполняет голову. Клайн пошатывается и валится назад; Часовщик отчаянно расцарапывает себе шею, но всё-таки сдирает нить заклинания и едва не захлёбывается воздухом, жадно глотает, сбиваясь на кашель. Странно, что на шум до сих пор никто не прибежал. А может, у него вовсе нет прислуги? Вон и дверь сам отпер. Часовщик немного приходит в себя, кое-как поднимается, цепляясь за стену. Оглядывается: нет, никого, – подбирает нож и, особо не церемонясь, вытирает его о чёрный рукав пиджака: какая убитому разница? – а затем снимает с трупа часы. Серебряный корпус, тонкие чёрные стрелки, удивлённая дрожь шестерёнок. Не ожидал отчаянного рывка? Ну да, от такого заклинания люди умирают за считанные мгновения. «А я – не просто человек. Я – Мастер. Не на того напал». Его часть договора выполнена, Клайн мёртв. И раз уж он оказался здесь… Почему бы не пошариться по дому? Вдруг что-нибудь интересное отыщется? Правда, задерживаться нельзя: если сработала охранная система, надо убегать как можно скорее; полиции он не боится, но может заявиться кое-кто похуже. Впрочем, на гостиную время есть. Шкафы уставлены книгами – увы, обыкновенными, никакой магии. Стол – по идее, обеденный – завален бумагами: договоры, счета, письма; кажется, в этом доме не бывает гостей и комната стала кабинетом Ничего, в общем, интересного… но у дивана обнаруживается подозрительная пустота в спинке. Часовщик, недолго думая, вскрывает нехитрый – с его, Мастерской, точки зрения – замок и вытаскивает небольшой мешок денег. А вот это сюрприз; наверняка часть наследства, но, как говорится, кто успел, тот и съел. Чем не плата за убийство? Это можно считать за «что-нибудь интересное»; а значит, пора уходить. Когда Часовщик распахивает дверь, Чужестранец с облегчением выдыхает: – Я уж думал… – Он замечает мешок и нахмуривается: – А это что? – Честно заработанные деньги. – Вы же не договоривались. – А какая разница? Я захотел – я взял, – нагло заявляет Часовщик и прикрывает дверь. – Пойдём-ка, пока нас не поймали. Надо сообщить о выполнении договора. Только оказавшись у дома Къяррэ, Часовщик понимает, что являться к нему с этим мешком глупо; просто удивительно, как раньше не сообразил. Но не возвращаться же теперь? – Стой и держи. – Он вручает деньги удивлённому Чужестранцу и, пройдя по каменной дорожке, стучит в дверь. Къяррэ выходит на порог и улыбается – широко и вроде бы дружелюбно, но в этом дружелюбии проскальзывает зловещая нотка. – Здравствуй, Часовщик. С чем пришёл? – Здравствуй, Расс. С хорошими новостями: свою часть договора я выполнил. – Уже? – удивляется Къяррэ; не поймёшь, притворно или нет. – Как быстро. Что ж, когда начнётся расследование, никто тебя подозревать не будет, я это устрою. – Благодарю. – Часовщик достаёт из кармана часы. – А вот это, кстати, возьми себе; думаю, ты знаешь, что бывает, если оставить часы у трупа? – Прекрасно знаю. Благодарю за заботу. – Къяррэ прикладывает правую руку к груди. – Всегда пожалуйста. – Часовщик отвечает аналогичным жестом и, развернувшись, уходит: все дела завершены. Чужестранец возвращает ему мешок и качает головой. – И не скажешь, что заклятые враги: сама вежливость. Часовщик усмехается. Такое поведение позволяет держать человека на расстоянии – да и самому на расстоянии держаться. А чем ближе подпускаешь, тем меньше официальностей остаётся. С Птицем, например, он может позволить себе всё, что угодно; кажется, и с Чужестранцем тоже. Надо же, успел стать близким! А впрочем, говорят ведь, что противоположности притягиваются. Правда, скорее не притягиваются, а притягивают: хотя с момента их знакомства прошёл почти месяц, Часовщик по-прежнему желает обладать Чужестранцем. Может, не так сильно, как в первые моменты, но порой жажда становится абсолютно дикой; тогда-то он и приходит на лицевую со словами: «Мы договорились, я могу делать что угодно». И Чужестранцу, конечно, не остаётся ничего иного, кроме как покориться. Интересно, как долго это будет продолжаться? Он способен вечно терпеть – или однажды вспылит? – Ты так гнусно ухмыляешься, – косится на него Чужестранец, – что мне не по себе. – Я? Всего лишь думаю, что сотворить с тобой в следующую встречу. – Если ты ещё раз… – Он вздрагивает, когда Часовщик сжимает его запястье. – Спокойно. Раз тебе не хочется, я не буду. Но от остального не отвертишься. Чужестранец нервно отводит взгляд. Часовщик взвешивает в руке мешок. Сколько там денег? И как быстро Къяррэ их хватится? Через два дня после совершённого убийства раздаётся громкий стук в дверь. Часовщик вздрагивает: неужели?.. но он обещал! – и всё-таки открывает. К счастью, не полиция и даже не «кое-кто похуже». – Здравствуй, Часовщик. – Къяррэ заходит, не дожидаясь приглашения. – Я, в общем-то, пришёл попрощаться: сегодня вечером уезжаю из города. Наверное, навсегда. Часовщик знает, что должен ликовать: наконец-то, получил то, чего так жаждал! – но радости почему-то нет. Навсегда? То есть совсем-совсем? Эх… Будет не хватать вечного противостояния, вражды – местами кровавой, – раздумий над очередным способом насолить. Открыть проход и устроить какую-нибудь гадость – дело, конечно, элементарное; но зачем оно ему и тем более зачем оно Къяррэ? Всё кончено, город – а вместе с ним и магическое поле, и конкуренция – оставлен позади. – Уезжаешь? – Часовщик натягивает ухмылку: – Всё-таки понял, что не равен мне? – Понял, – улыбается Къяррэ, – и теперь позорно бегу. Удачи тебе и твоему слуге, передавай Красному шарфу наилучшие пожелания. – Он опускает руки в карманы плаща. – Деньги, так и быть, можешь оставить. – Какие деньги? – невинно интересуется Часовщик. Къяррэ лишь усмехается и, кивнув, уходит. Какой великодушный! Совершенно на него не похоже; где же нахальство, высокомерие, самоуверенность? Что с ним такое произошло? А тебе какое дело? Уехал – так радуйся, не надо виться вокруг, как заботливая мамочка: «Что случилось, что случилось?» Он взрослый человек, он прекрасно знает, что делает, вот и отстань. Часовщик пожимает плечами. Действительно, какое дело. Главное, что теперь, с отъездом Къяррэ, город будет в его власти. Наконец-то.