Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках

В октябре выпадает снег. Учебный день неотвратимо катится коту под хвост: и студенты, и преподаватели приклеиваются к окнам, наблюдая, как территория университета затягивается белой пеленой. Разумовский тоже смотрит из своего дальнего угла старой поточной аудитории: крупные хлопья снега похожи на перья. Однажды в детдоме они устроили драку подушками, изорвали штук десять, смеялись так, что заболели щеки. После несколько дней спали в наказание без матрасов и одеял. Было холодно, все стеснялись обниматься, чтобы хоть как-то согреться. Почти все. За полночь он добирается до телефона, чтобы проверить, заведен ли будильник, и обнаруживает четыре пропущенных звонка с незнакомого номера. Подобрав с пола ноутбук и получив в бок пару тычков от того, кто пытается спать рядом, Разумовский пробивает номер. Тот не зарегистрирован и, скорее всего, куплен у промоутера на улице. Узнать, кто же это был так настойчив, можно, только мстительно перезвонив. Сергей слушает гудки в трубке, пока ему наконец не отвечают хриплым «Алло?». – Вы мне звонили пару часов назад. Извините, не успел снять трубку, – вежливо и неприлично бодро для двух часов ночи сообщает Разумовский. – Но вот теперь перезваниваю. Что вы хотели? На том конце слышен приглушенный кашель – кто-то прочищает горло, отодвинув трубку, а потом говорит знакомым голосом: – Рыжий, это я… Волков. Они встречаются на следующий день в кафе недалеко от университета, обмениваются новостями, легкими улыбками и расходятся через полчаса. Олег на прощание буднично сообщает Разумовскому, что тот изменился. Сергей принимает это за комплимент, про себя отмечая, что смех у Волкова стал скупее, глаза тусклее, а плечи шире. В Москве тот уже несколько дней – приехал в отпуск, снял квартиру на юго-западной окраине, бегает по утрам, готовит два раза в день, нашел подработку. Эту информацию Разумовский получает дозированно – от встречи к встрече. Их короткие посиделки в кафе организовываются сами собой. Разговоры идут трудно. Сергей неприлично много молчит, не может заставить себя выпустить на воздух больше двух предложений подряд, теряет то подлежащее, то сказуемое и отделывается в основном междометиями. Олег говорит непривычно много, отчитываясь, как провел последний год, где был, что видел. Не так уж много: армия оказалась крайне рутинным институтом, где жизнь идет в пределах части от забора и до обеда. Единственное, за что с уточняющими вопросами цепляется Разумовский, – это прошедший август. – Где ты был? – спрашивает он, высыпая в кофе третий пакетик сахара. – Там. На юге, – через силу отвечает Олег. Сергей комкает в руке фантик и поднимает глаза, готовый вывалить на Волкова свое скромное мнение на этот счет. Но в этом, кажется, нет необходимости: Олег и без того все про себя знает. Он начинает говорить, по дням раскладывая, где был, что ему приказывали и что он делал. Разумовский впервые слышит, чтобы человек так честно называл все своими именами: кровь – кровью, огонь – огнем, солдат – уродами. Люди за соседними столиками вразнобой оглядываются на них. Официант обеспокоенно подскакивает пару раз – спросить, будут ли они заказывать десерт, хотят ли они еще что-нибудь выпить. Волков просит принести счет и замолкает – не то чтобы его перебили, просто война в его рассказе уже кончилась. Сергей молча закусывает губу. Он смотрит вниз на горбатую старческую тень своего детского друга, думая о том, что тот приехал и позвонил только потому, что больше никому не мог об этом рассказать. Когда они проходят мимо зеркала, Разумовский задерживается взглядом на отражении. Он не может узнать собственное лицо – бледное и неожиданно хищное. Олег в профиль кажется чужим и невыносимо красивым. Погода продолжает упорно загонять их в помещения, посыпая снегом и поливая дождем, но они столь же настойчиво избегают личных пространств. Сергей теперь редко бывает в общаге, Олег не спрашивает, где он ночует, и не зовет к себе. Они не жмут друг другу руки, не обнимаются и не соприкасаются ногами под столом. Это становится заметным на исходе первой недели волковского отпуска. В начале второй уже принимается как норма. На третьей неделе Разумовский выбирает в качестве новой нейтральной территории Пушкинский музей. Отстояв длиннющую очередь и оказавшись наконец внутри, он спешит в зал, где разместили привезенного из Испании Босха. Из остолбенелого состояния он выходит минут через сорок, вдоль и поперек изучив оригинал «Сада земных наслаждений». Олега рядом нет. Первым делом Разумовский обыскивает все скамейки и банкетки, заглядывает в туалет и уже собирается звонить волку-потеряшке, когда замечает его бредущим по греческому залу. Олег неспешно шагает, убрав руки в карманы, хмурится, кажется заблудившимся и со смешным недоумением задерживается у каждой второй скульптуры. Сергей ходит за ним, сливаясь с толпой и прячась за экспонатами. До него с опозданием доходит, что Волков ни разу не был в этом музее, как, наверное, много где в Москве. Когда они выходят на улицу, уже начинает темнеть. Олег смотрит в сторону, видимо, в очередной раз собираясь сказать «Ну, пока». Но Разумовский неожиданно предлагает прогуляться. Они идут на Арбат, доходят до Садового, сворачивают в переулки, оказываются на Патриарших, добираются до зоопарка и высматривают спящих лам сквозь художественные дыры в заборе. Сергей говорит и говорит, пытаясь вспомнить все, что читал и слышал про московские улицы, про старые дома и новоделы, про пустую набережную и грязную реку, глядя на которую революционеры-малолетки любили давать клятвы. На Воробьевых горах темно, холодно и шумно. Из-за ветра кажется, что под каждым кустом шуршит и ерзает нетерпеливый маньяк, но, впечатлившись шириной олеговых плеч, приходит в испуганное замешательство. Разумовский усмехается, пряча замерзшие руки в карманы. Олег достает сигареты и закуривает. Когда они доходят до метро Университет, Сергей уже не может разговаривать. Горло саднит, а внутри не осталось, кажется, ни одного слова. Ощущения такие, будто на этот многочасовой монолог он пустил пару внутренних органов. Он устало улыбается, опустив голову. Отмолчавшийся за день Волков, кажется, двигается проще и легче. Он шагает вперед, широко и крепко обнимая Разумовского, у которого чуть ноги не подкашиваются от ударившего в грудь тепла. Олег говорит «Спасибо» и, разумеется, из вежливости сообщает, что он тут относительно недалеко поселился, на трамвае можно доехать. У Разумовского нет сил даже поехидничать на этот счет, он просто прощается и впервые за несколько недель уезжает в общагу, по пути отвечая коротким сообщением на несколько сброшенных звонков. На следующий день он по приглашению Олега едет к нему на работу в стрелковый клуб. Предполагается, что они отправятся в центр и еще погуляют. Разумовский ждет на диванчике у выхода, постоянно отвлекаясь от ноутбука и заглядываясь на неприлично дорогие костюмы клиентов, но чаще – на облегающие майки и широкие армейские штаны инструкторов. Он почему-то не ожидает, что Волков появится перед ним в точно таком же виде. Олег говорит, что ему надо прибраться на стрельбище, переодеться, и сразу можно пойти гулять. Сергей, не подумав, сообщает, что можно и не переодеваться. Волков смеется и, кажется, чуть краснеет, а потом вдруг спрашивает, держал ли он когда-нибудь в руках пистолет. У Разумовского загораются глаза. Пока Олег молча собирает стреляные гильзы и устанавливает новые мишени, Сергей пространно вещает, что это идиотизм – приехать с войны и пойти работать туда, где так же палят боевыми патронами и мысленно убивают десятки, а то и сотни людей ежедневно. – Тебе понравится, – непонятно к чему говорит Волков, вручая Сергею очки и наушники. Он дает ему на выбор несколько пистолетов. Разумовский сосредоточенно и почти брезгливо осматривает каждый, сжимая в ладони, придирчиво взвешивая и пробуя пальцем курок. – Вот этот, – великодушно сообщает он, протягивая глок. Олег показывает, как стрелять. Положив оставленную для себя беретту на пластмассовую бочку, он опускает руки, расслабляет плечи и прижимает подбородок к груди. Облегающая майка очерчивает неестественно спокойный силуэт. Разумовский нервно сглатывает. Волков выдыхает пару раз полной грудью, а потом хватает пистолет и делает пять выстрелов подряд, кажется, почти не глядя на мишень и уж точно не целясь. Все пули попадают картонному человечку в голову. Олег ухмыляется, подмигивает Разумовскому и отходит на несколько шагов. Сергей еле отрывает от него взгляд, заставляя себя закатить глаза и чуть слышно прошептать: – Позер. Первый выстрел у него получается невероятно хорошим. – Альфа! – восклицает Волков и замолкает в ожидании следующего попадания. Но Сергей стоит как столб и не может нажать на курок еще раз. Ему хочется кричать, чтобы перекрыть звук выстрела и ощущение отдачи, от которого руки дрожат и прицел скачет из стороны в сторону. Он промахивается и промахивается, пули бьют по металлическим мишеням у стенки, добавляя нервозного шума. Картонка так и остается стоять с одной дыркой между воображаемых глаз. Олег еще раз заряжает магазины, снова палит метко, а потом излишне вежливо уступает место на огневой позиции. Разумовский начинает нервничать еще сильнее. Набухшее самолюбие давит на легкие, пережимает вены. Пальцы белеют от напряжения, а кровь стучит в ушах и мажет румянцем щеки. Пистолет виляет, наматывая восьмерки, и все норовит пальнуть в пол или потолок. Зафиксировав ствол, Разумовский пытается наклониться и нагнуться так, чтобы смотреть сквозь прицел. Олег тихо посмеивается и не дает ему выстрелить. – Хэй, ну не так же это делается. Ты зачем под него подстраиваешься? Встань как удобно, расслабься и целься. Волков подходит вплотную, прижимается грудью к спине и проходится ладонями по напряженно вытянутым рукам Разумовского, заставляя опустить их. Он слегка массирует плечи, давит на шею большими пальцами, проводит ими по бокам и, остановившись на талии, тянет назад, на себя. Сергей почти не дышит, внутренний голос подсказывает, что похожий идиотизм он пару раз наблюдал во всяких романтических комедиях, где герой-обольститель учит юную прелестницу играть, например, в боулинг. Ему даже кажется, что он слышит характерный звук разлетающихся кегель. – Расслабился? – как будто даже ехидно говорит Волков ему в шею. Из-за наушников кажется, что он шепчет. – Теперь целься. Дыши. Медленно. И на курок жми очень плавно. Ды-ши, – слово двумя теплыми и влажными кляксами ложится на кожу. – Чтобы убить человека, достаточно просто успокоить дыхание. На последнем слове Волков убирает руки. Разумовский слишком остро чувствует это движение – нежное и сильное касание чуть согнутым пальцем по боку. Он стреляет пять раз подряд и замирает, не опустив руки. Волков медленно идет к мишени, на ходу снимая наушники. – Плечо, предплечье, грудь, два в живот, – констатирует он, рассматривая пулевые отверстия. – Он еще не умер и прилично помучается перед тем, как испустить дух. Ты снова не попал? Или просто издеваешься над ним? Когда Олег оглядывается, Сергей стоит, повернувшись всем корпусом и направив пистолет на него. Волков мгновенно меняется в лице, щурится и сжимает зубы. Разумовский глубоко вдыхает, выдыхает – и нажимает на курок. Пистолет жалобно хлюпает и затихает: Олег зарядил только пять патронов. Волков медленно подходит, протягивает руку и берется за пистолет поверх побелевших пальцев Разумовского. Тот резко сгибает локти, прижимая свои и чужие ладони к груди, так, что теперь ствол направлен то ли ему, то ли Олегу в голову. Рванув глок и приклеившегося к нему Сергея в свою сторону, Волков вдруг делает несколько шагов вперед. Разумовский вскрикивает, когда его впечатывают спиной в стену, и чуть расслабляет пальцы. Этого достаточно, чтобы выхватить и отшвырнуть пистолет в сторону. Разумовский коротко замахивается, чтобы ударить Олега, но тот перехватывает руки и снова наваливается всем телом. Он бьет его спиной в стену, сжимая пальцы на запястьях и вышибая воздух, бьет до тех пор, пока Сергей не расслабляется, почти падая вперед. Олег подхватывает его, и в безвольно мотнувшейся рыжей голове проясняется одно пьяное воспоминание. Общажная попойка на пожарной лестнице. Волков целует его, одной рукой придерживая голову, а вторую запустив под свитер. Этажом ниже узнаваемыми голосами однокурсники горланят песни. Они не слышат, как он стонет Олегу в губы и как тот извиняется, вдруг испугавшись и сделав шаг назад. Потеряв точку опоры, Сергей падает, но его ловят и заботливо усаживают на пол. – Совсем сдурел? – рычит Олег ему в лицо здесь и сейчас, встряхивая и заставляя смотреть на себя. Разумовский теперь еще сильнее хочет его ударить, но не может поднять руку. Без вопросов и рассуждений они едут к Волкову на съемную квартиру. Чуть оклемавшийся Сергей всю дорогу показательно потирает запястья. Олег смотрит себе под ноги, стараясь не чувствовать себя виноватым. Он скидывает ботинки в коридоре и первым проходит на кухню. К тому моменту, как там оказывается запиравший дверь Разумовский, на столе уже стоит стакан вискаря. Второй – в руках у Волкова. – Пей, – говорит он. Мелко и в несколько попыток набрав воздуха, Сергей устало выдыхает и опускается на одинокую табуретку. Когда Олег проходит мимо, видимо, направляясь на балкон, он шепчет ему в спину: – Мудак. – Это я мудак? – резко оборачивается Волков. – Ты, ты! – кивает Сергей, глядя на него исподлобья. – Вот это новости! А ты у нас, значит, ни разу не мудак?! – Ни разу! Я-то никого не бросал. Живу по известному адресу, телефон не меняю, прихожу по первому зову. А у тебя каждый раз хватает наглости мне звонить. Хуже всего, что за пару дней ты умудряешься поставить мою жизнь раком, а потом неизменно съебываешь, поджав хвост, – Разумовский почти вскакивает с места и делает неловкий шаг вперед. – Знаешь, как меня достали твои «ну пока»?! Еще раз услышу – догоню и череп проломлю. Каждый раз ты оставляешь меня наедине с этим говном, будто это я виноват. Нет, Олежа, это ты во всем виноват. С самого начала. Волков стоит неподвижно, пока Разумовский захлебывается словами и подходит к нему вплотную. – Виноват, – четко соглашается он и обходит Сергея, еще не отказавшись от идеи сбежать на балкон. – Ну и пошел на хуй, трусливый мудак! – кричит, оборачиваясь вслед за ним, Разумовский. – Посмотрю на твой скорбный затылок еще раз. Только съеби уже навсегда и по-настоящему. Прими решение. На последней фразе Разумовский сам исчезает в коридоре. В ушах гудит, а в глазах щиплет, когда он пытается максимально быстро натянуть кеды, но не успевает – Олег хватает его за плечи и, только поставив на ноги, снова вжимает в стену. Там, наверное, сплошной синяк, его прошивает болью, и он сам толкает Олега к противоположной стене. Они, кажется, проводят в коридоре целую вечность, толкаясь и прижимаясь друг к другу. Темнота стирает последние миллиметры между ними, делая похожими на единое восьмилапое, задыхающееся животное. Слышен жалобный треск одежды, растягивающихся воротов, разрывающихся застиранных ниток. Пальцы, единожды ухватившиеся за полу или рукав, не разгибаются и выпутываются из ткани, только чтобы перемахнуть на открывшуюся кожу. Сталкиваясь лбами, жмурясь, наугад лапая, они наперегонки пытаются стянуть друг с друга штаны, дрочат в две руки и кончают: Олег – тихо выругавшись, и Сергей – вскрикнув и закусив губу. – Пизде… – хочет он как-то срезюмировать произошедшее, но не успевает. Олег заставляет его поднять голову, поймав пальцами за подбородок, и слизывает последний согласный с языка. Дойти до кровати красиво и не отрываясь друг от друга у них не получается. Сергей запинается и валится на пол уже на входе в комнату. Волков не может удержать его: попытка отставить ногу, чтобы сохранить равновесие, проваливается с буквальным треском из-за съехавших до лодыжек штанов. Ползком, перекатами, не переставая смеяться и раздеваться, они пересекают комнату. Но в кровати все снова становится слишком серьезно. Поцелуев и прикосновений катастрофически не хватает. Воздуха как будто осталось на один-единственный вдох, который они гоняют изо рта в рот, постепенно пьянея и шалея до порнушных стонов. Разумовский отстраняется первым. Он переворачивается на живот, сводя лопатки и опуская голову. Олег прижимается грудью к его плечу, медленно подается вперед и прикусывает кожу на шее, проводя ребром ладони вдоль позвоночника. На талии он неожиданно останавливает руку, нащупывает сползшее одеяло – и резким движением накрывает их обоих с головой. В тканевом коконе он притягивает Сергея к себе, беспокойно и торопливо целуя, а когда отстраняется, чтобы вдохнуть, выглядит так, будто ему вдруг очень срочно захотелось уйти в армию. И отчаливать он готов прямо сейчас – голый, лохматый, со стояком наперевес. «Ну уж нет!» – думает и, кажется, даже произносит вслух Разумовский. Он слегка толкает Волкова в грудь, чтобы тот лег на спину. Целует куда попадет: чуть выше сгиба локтя, левее ключицы, правее сердца и точно в солнечное сплетение. Одновременно он с нажимом проводит рукой по внутренней стороне бедра. Вместо того чтобы шутливо отпихнуть его и перехватить инициативу, Олег закрывает глаза и разводит колени. Сергей продолжает движение, уже неотрывно глядя на Волкова. Тот закусывает губу и прогибается в спине. У этого чудовища, конечно, нет ничего, кроме презервативов. Нет даже сил и совести нормально объяснить, где можно найти хоть что-то похожее на смазку. Он, кажется, вообще не может говорить, только слегка кивает на вопрос «Ты уверен?». Сделав первый толчок, Разумовский понимает, что не был уверен он сам. И готов тоже не был. Олег мученически гнет брови и дышит приоткрытым ртом, слабо отзываясь на поцелуи и не замечая, что движения прекратились. – Если совсем больно, скажи, – задыхаясь, шепчет Сергей, – или ударь. Волков снова кивает и, вцепившись в плечо, тянет Разумовского на себя. Опускаясь, тот чувствует, как Олег выгибается навстречу, а потом поднимает ноги и скрещивает их у него на спине. В этот момент, или в любой-другой-ближайший-следующий, Сергея накрывает ощущением пиздеца и катастрофы. Он чувствует ее на физическом уровне. В каждом своем движении, стоне и в том, как подается ему навстречу Олег. Сцепившись, склеившись и одновременно вскрикивая, они вместе летят в тартарары. Разумовский срывается первым, впиваясь пальцами в подушку у Волкова над головой. Мельком взглянув на Олега, он, насколько возможно, аккуратно выходит и, опустившись вниз, берет в рот. Олег стонет почти испуганно, вцепившись в рыжие волосы. Ему хватает нескольких движений, и он коротко вскрикивает, толкаясь вверх. Спустя полчаса или больше, хотя неважно сколько – все еще недостаточно, чтобы восстановиться, – Олег уходит покурить. Он всеми силами пытается двигаться нарочито уверенно и легко, но при этом забывает не хмуриться и не ругаться. Наблюдающий за ним Разумовский хочет сказать, что можно не выеживаться, потому что это действительно больно, или разрешить курить в кровати. Слова и мысли проезжаются по периферии сознания бегущей строкой, но сказать что-либо вслух он не может. Просто смотрит на Олега сейчас, добавляя сверху самые свежие воспоминания, извлекая из закромов памяти всякое подростковое старье, – и задыхается. Один в кровати он выдерживает секунд тридцать, после чего встает и плетется на кухню, в потемках цепляясь за стены. В коридоре ему еле удается различить поворот, голыми ступнями он чувствует какой-то сор на полу и распинывает разбросанную везде одежду. Рукой он случайно натыкается на календарь и сдвигает пластмассовое окошечко, указывающее, какой сейчас день, на конец недели. – Привет, – говорит он, выходя на балкон . Олег слегка поворачивает голову, услышав его, и отступает в сторону, чтобы освободить ему место. Сергей игнорирует этот маневр, прижимаясь грудью к его спине и запуская руку под локоть наискосок, укладывая ладонь на сердце. Олег холодный, успевший пропитаться октябрьской моросью. Второй рукой Разумовский обнимает его за талию и уже следующую затяжку чувствует всем телом. Ему хочется извиниться, сказать, что не всегда все так плохо, или спросить, совсем ему не понравилось или есть шанс. Есть еще что-то, упрямое воспаленное слово, зависшее между глаголом и междометием. Олег смотрит через плечо, накрывает его ладонь своей и просит: – Останься. Не дождавшись ответа, Волков снова затягивается. Балкон начинает дрожать, видимо, от проходящего прямо под домом последнего или предпоследнего поезда метро, сверху хлопает дверь – соседи запирают гомон своего телевизора в квартире. В густой тишине Разумовский хочет сказать «Ты тоже останься», но просто сильнее сжимает руки.