***
Когда они в первый раз оказываются в «Доме книги», к ним сразу приклеивается продавец и уже не отстает ни на шаг. Ни лохматый рыжий мальчик в растянутом фиолетовом свитере, ни его обклеенный пластырями хмурый товарищ не выглядят благонадежно. Беспризорники, воришки – читается в глазах внимательной тетки. Она провожает взглядом тетрадки и книги, побывавшие у мальчишек в руках, а потом сама подбирает каждую – проверить сохранность и стереть следы детских пальцев. Терпение заканчивается, когда рыжий протягивает своему смурному товарищу набор цветных карандашей и торжественно сообщает: «Вот эти!», – а тот заговорщицки улыбается в ответ. Тетка вырывает из рук мальчика коробку, швыряет ее обратно на полку, и, прихватив его повыше локтя, а второго пацана за шкирку, тащит их к выходу. Темноволосый мальчишка огрызается, матерясь и пихаясь, в полной мере подтверждая ее опасения. Обзывая обоих хулиганами и ублюдками и грозясь вызвать милицию, она выходит с ними из магазина и отпускает, дотащив до самой дороги. Прохожие смотрят с любопытством и осуждением. Рыжий вскидывает злой взгляд и не хуже темноволосого мальчишки ругается тетке вслед, но уже через секунду, затравленно оглянувшись, опускает голову и прячет лицо за волосами. Второй пацан продолжает бессильно материться, привлекая внимание и оскорбляя слух пешеходов. Высказавшись, но все еще глядя на вход в книжный, он на ощупь притягивает рыжего и утыкает себе в плечо. Аборигены и туристы начинают умиляться, не подозревая, что мальчик в фиолетовом свитере вовсе не ищет утешения, а ругает своего товарища на чем свет стоит за то, что тот начал права качать. – Мы просто могли сказать, что у нас есть деньги, – говорит рыжий, отстраняясь, и добавляет серьезно: – Мы же не воры. В ответ темноволосый ухмыляется, как телевизионный бандюган, и демонстративно медленно разжимает кулак. На ладони у него ярко-красная клякса с зеленым завитком. Сильный клубничный запах ударяет в нос обоим, заставляя одного еще шире улыбнуться, а второго – сильнее нахмуриться. – Это ластик, – поясняет темноволосый. – Я понял, – отзывается рыжий. – Оттуда, – уточняет первый, кивая на магазин. – Я понял. – Ты хотел еще ластик. Я помню. В этот момент рыжий вскидывает голову и, пару секунд подозрительно понаблюдав за товарищем, начинает смеяться. Карандаши они покупают в переходе метро. На сдачу и сэкономленные на ластике копейки – шоколадку и жвачку. «Turbo» кончилась, приходится брать «Love is…». На второй неделе после переезда в Питер Разумовский и Волков заявляются в Дом Зингера и почти что грабят его. По крайне мере, после их визита магазин стоит закрыть на пару часов, чтобы заполнить опустевшие полки. Тетка на кассе не может скрыть подобострастной улыбки, пробивая одну за другой книги, а добравшись до карандашей, красок и маркеров, вообще расцветает. Разумовский держит подбородок высоко и небрежно протягивает ей пластиковую карточку, не дослушав, сколько он там должен заплатить. Волков, кажется, выхвативший между восторженными вздохами безумную цифру, тихо ворчит, распределяя пакеты – этот в правую руку, этот в левую, авось ни одна не отвалится. Сергей его тоже игнорирует, забирая оставшиеся покупки, и победно шествует к дверям, еле кивая на уважительные «До свидания». На выходе они с Волковым звенят – вой сирены проносится по магазину, продавщицы и охранники привычно срываются с мест, а Разумовский испуганно втягивает голову в плечи, начиная краснеть. Один только Олег, сделав шаг назад, стоит спокойный как танк под тяжестью новоприобретенной домашней библиотеки и ждет, когда разрешится конфликт. А конфликта-то вроде бы и нет: тетки извиняются и хихикают, мол, столько покупок, наверняка что-нибудь недоразмагнитилось, простите, пожалуйста, давайте мы вам все-таки дадим карточку постоянного покупателя. Сергею этого недостаточно, он скандалит, отчитывая продавцов и требуя позвать администратора. Когда тот появляется, Разумовский начинает рассказывать, как перенастроить систему охраны, чтобы та не пугала добропорядочных покупателей, а для верности – заносит свои идеи в книгу жалоб и предложений. Ругаться он продолжает и на улице, слегка вздрагивая, когда мимо проезжает визжащая машина скорой помощи. – Ненавижу этот магазин. Заработаю денег – куплю весь дом и закрою их к чертовой матери, – ворчит он, цепляясь взглядом за прохожих и пытаясь понять, не смотрит ли кто с интересом и осуждением. – Нормально ничего не могут сделать: ни теток надрессировать, ни книжки размагнитить. Какого черта я всегда должен оправдываться и доказывать, что ничего не украл. Он проходит вперед, не заметив, что Волков остановился, аккуратно поставив многочисленные пакеты на землю, и начал деловито шарить по карманам. Когда он разжимает пальцы, на раскрытой ладони у него оказывается ластик-клубника. Воспоминания ударяют в нос вместе с химическим запахом. Разумовский таращится на красную кляксу у Олега в руке. Тот улыбается широко и хитро. Покупки занимают, кажется, все свободное пространство в небольшой съемной квартире Сергея. Пол покрывается книжками, альбомами для рисования, банками и тюбиками с краской. Олег случайно наступает на парочку и оставляет дорожку из темно-красных следов по пути на кухню, не понимая, почему Разумовский смеется ему вслед и обзывает чудовищем. Пытаясь организовать ужин из остатков еды в холодильнике, Волков слушает, как в комнате шуршит бумага и скрипят пакеты, а рыжий что-то бубнит и напевает себе под нос. «Надо было не за книгами, а за продуктами идти», – думает он, неосознанно улыбаясь. Уедет же завтра обратно в часть, а рыжий, который сам то еще чудовище, останется тут краски на хлеб мазать. Закончить с готовкой ему не удается. Он слышит, как Сергей перестает возиться с покупками в комнате и пытается подкрасться к нему со спины. Волков не реагирует, давая рыжему попиратничать и покуражиться. К тому же, с большой вероятностью Разумовский просто обнимет его, выглянет из-за плеча и осведомится, когда будет ужин. Укол чем-то острым в спину становится для Олега неожиданностью. Он мгновенно замирает, по привычке пытаясь рассчитать контратаку. – Не шевелись, – шепчет у него за спиной Разумовский. Волков хищно усмехается, готовый развернуться, но в следующую секунду застывает от нового непонятного ощущения. Вместо острия между лопаток он чувствует мягкое, влажное, густое и тонкое прикосновение к загривку. Оно стекает вниз по позвоночнику, мурашки бегут от дрогнувших коленей вверх, заставляя вцепиться в столешницу и слегка приподняться на носках. – Не шевелись, – снова шепчет Разумовский. – Мы купили отвратительную бумагу. Мне больше не на чем рисовать. Он стягивает с Олега борцовку, размазывая уже нарисованную линию, заставляет расставить ноги шире и устойчивее, наклониться и выгнуть спину. Потом – тянет за плечи. Волков бессильно ругается, послушно застыв в позе мольберта, стараясь не стонать в голос. Разумовский рисует тонкими, бесконечно неразрывными линиями, а потом широкими мазками закрашивает куски смуглой кожи между ними. – И что это будет? – еле слышно, на выдохе спрашивает Олег. – Волк, – так же тихо отзывается Разумовский, – он скалится, когда ты разводишь лопатки. Олег мычит сквозь зубы, чувствуя, как перепачканные краской пальцы скользят по животу и вцепляются в ремень, сначала от нетерпения затягивая его туже, а потом расстегивая. Красная волчья голова перетекает на грудь Разумовского. Лохматый хищник смотрит печально и с укором, будто обиженный тем, что его так и не показали хозяину. Издалека кажется, что у Олега со спины содрали кожу. Он мягко улыбается во сне и почти не реагирует, когда пошуршавший пакетами Разумовский возвращается в кровать, и только начинает дышать чуть чаще, ощутив щекочущее прикосновение по бедру вверх и вниз. Через день в душевой сослуживцы Олега, еле сдерживая хохот, спрашивают, где он такую классную татуху набил. Волков мрачно игнорирует их, но после внимательно рассматривает себя в зеркале над умывальником. Рисунок на спине давно смылся, но мимо проходящие продолжают похихикивать, поглядывая ниже копчика. Запершись в туалете и чувствуя себя полным идиотом, Олег начинает со всех ракурсов фотографировать на телефон свой зад. Камера плохая, но даже так понятно, что на левой ягодице у него нарисован член, а под ним – маленький вороний профиль. Рисунок не смывается, рыжий, скорее всего, использовал перманентный маркер. Перед тем как пойти в санчасть за спиртом, Волков отправляет Разумовскому фото его шедевра и вопросительный знак. В ответ он получает похожее изображение в профиль: острая бедренная косточка, лихой изгиб, бледная кожа – и восклицательный знак. Что ответить, Олег не находит. К вечеру у него во «Входящих» скапливается коллекция обнаженки. На последнем перекуре за день он идиотически счастливо таращится то в небо, то в телефон и сожалеет только об одном – до следующего Питера ему остается три недели.***
В детстве, первые месяцы после знакомства они часто рассказывают друг другу, как жили раньше, до детдома. Сначала это похоже на соревнования – у кого лучше. Выигрывает Олег, в первую очередь за счет собаки. Ни аттракционы, ни красивая мама, ни добрый папа не могут соперничать с огромной лохматой тушей, которой можно кидать палку и с которой можно спать на полу, обнявшись. Потом становится понятно, что чем лучше было тогда, тем хуже сейчас. Сережа рисует свою семью, складывает листочки в большую папку и, каждый раз захлопывая ее, будто избавляется от болезненного воспоминания. Олег не умеет рисовать. Ему не помогают разговоры, он тоскливым взглядом провожает темноволосую воспитательницу, которая возится с девчонками и издалека похожа на маму, и плачет по ночам. Его часто бьют и называют маминой деткой, ему становится легче, когда он начинает давать сдачи. Кусочек воспоминаний он вкладывает в каждый свой удар, так руки как будто становятся сильнее. Сереже не нравится смотреть, как Олег дерется, не нравятся выбитые зубы, царапины и ссадины. Но он не знает, как объяснить ему, что есть способы попроще. Он несколько дней с гордостью собирается сообщить Олегу, что платок, который он дал ему, чтобы остановить кровь из рассеченной брови, когда-то принадлежал его маме, пах ею и был последним, что у него от нее осталось. Сделать – одно, признаться – это другое. Он молчит, даже не спрашивает у Волкова, куда тот дел испачканную тряпку. Олег тоже не рассказывает, что пробовал отстирать ее, до конца не получилось, и поэтому он решил оставить платок себе. Олег не часто рассказывает про свою службу. Обычно его накрывает вечером или посреди ночи. День – время для историй про работу Разумовского, его идеи, планы, даже мечты. А на Волкова каким-то магическим образом действует темнота: упершись взглядом в посиневший потолок, он говорит мерным и спокойным голосом. Его истории похожи на детские фантазии, сцены из боевиков и ночные кошмары одновременно. В них умирают и калечатся люди, друзья бьют друзей в шутку, чтобы не расслаблялись, солдаты бегают кросс 10 километров и лупят кувалдой старые покрышки, граната падает в полуметре от ползущего по земле бойца, взрывная волна рвет барабанные перепонки, острый нож проходит через тело, как через мягкую пуховую подушку, а в темном лесу в безлунную ночь пахнет паленым мясом. Разумовский слушает, закусив угол подушки и широко распахнув глаза. Его любимая история – про крысу. Будничное дело для спецназа – голого новобранца загоняют ночью в общую душевую и забрасывают к нему толстую крысу. Выпустить обещают только кого-то одного. Когда крысе некуда бежать, она начинает атаковать. Сергей знает, что многое из рассказов Олега – это виденное со стороны, услышанное от других. И точно так же он уверен – это Волков поскальзывался на мокром кафеле и отбивался от обезумевшего грызуна, потерявшись во времени и пространстве. Сергей как будто слышит его сбитое дыхание. Страх пробивает позвоночник, ноги холодеют и почти отнимаются. Он закрывает глаза и сам погружается в ту же темноту, чудом уворачиваясь от слепых ударов Олега и от острых зубов визжащей крысы. Когда наговорившийся Волков засыпает, Разумовский еще долго лежит, глядя в потолок. Во сне его уже ждет темная комната с гладкими стенами и снующим из угла в угол злым зубастым существом. Когда истории заканчиваются, Олег становится сам не свой – резче, быстрее, злее. Ему еще в детстве говорили про проблемы с контролем гнева. Про то, что мальчик вообще-то болен, что вся это жестокость неспроста и к хорошему не приведет. Ему катастрофически необходимы война и злость. У него их переизбыток, ментальные железы работают безотказно, за неделю до критической отметки заливая его голову агрессией. Олег приезжает в Питер всегда нежнее нежного, улыбается открыто, неправдоподобно шутит про то, что начальство последние дни обзывало его мягким как говно и само радостно выслало на блядки. Они выбираются за город, пьют виски на берегу Финского залива и целуются холодными губами сквозь ватный воздух белых ночей. Дома Олег готовит, Сергей рисует или сидит за компьютером, вместе они смотрят фильмы под ужин, гоняются за Марго, которая ворует у них вилки и куски хлеба. Сатанеть Олег начинает через несколько дней на гражданке. Иногда Разумовскому это нравится. Иногда Сергею становится очень страшно – за себя, и в отдельности за каждую конечность, которую Волков хватает и заламывает. Он берет его где угодно и фактически когда угодно, кусает, вылизывает, вертит, ставит, поднимает, подбрасывает. Сергей путает право и лево, кровать, стену, пол и стол, панически цепляется за чужие плечи и сам кусается, чтобы не докричаться до ближайшего отделения милиции. Олег за что-то ненавидит его – он видит это в расширенных зрачках, хотя и допускает, что это какое-то другое неимоверно сильное чувство, названия для которого нет ни у него, ни у Волкова в лексиконе. Вполне возможно, Олег видит в его взгляде то же самое. Лучшее – когда он не спрашивает, было больно или нет, и тем более не извиняется с видом побитой собаки. Лучшее – когда они оба уже кончили, и Волков вдруг вводит два или три пальца, начиная медленно двигаться с абсолютно нечитаемым выражением на лице. Разумовский каждый раз как в первый понимает, что спит с убийцей. Он почти плачет, запрокидывая голову и подбрасывая бедра. Олег берет в рот и стонет, чувствуя чужое тело, как свое. Сергей кричит, под зажмуренными веками все, что было черным, становится ярко-белым. Они каждый раз расстаются без сожалений. Разумовский стоит на перроне, закусив губу, еле сдерживая счастливую улыбку и не обращая внимания на то, что Олег уезжает. В его концепции мира Олег есть и вернется. Волков смотрит серьезно, едва приподняв уголки губ. Необходимость вернуться на этот вокзал остается его единственным планом на будущее.