Призрак Юпитера

Они начали ещё в ледяной воде весело звенящей речки. Было очень темно, и близнецы едва ли видели друг друга. Они были пьяны, поэтому глумливо посмеивались и беспардонно лапали друг друга, целуясь и иногда сталкиваясь зубами. В тот момент, когда Данте завалил Вергилия на спину уже у самого берега, где вода была едва ли по колено, а Вергилий как раз ухватился за плечо Данте и явно был готов на всё, -хотя очевидно же, что в этой ледяной воде у них мало, что могло получиться, - молния разгрызла ночные облака и на миг стало светло как днём. Потом раздался предупреждающий треск, а вслед за ним грянул первый, оглушительный раскат грома. - Теперь дождь, - прошептал Вергилий, распахнув глядящие в небо глаза в восхищении. Он едва успел сомкнуть веки, чтобы первые, ударившие по реке, траве и листьям капли дождя не упали на его широко раскрытые глаза. Снова сверкнула молния, облака осветились розовым жутковатым светом, явив себя из темноты на краткий момент, а потом – снова этот раскатистый треск и грохот, оставляющий после себя невероятное блуждающее над горами эхо. - Заебись, вот это будет гроза! Данте смеётся, выбираясь на берег и торопливо хватая одежду, свою и братову, вперемешку рассыпанную по берегу. Вергилий подбирает Чарли. Небо жутковато улыбается кривой угрожающей молнией, осветив близнецов – голых и мокрых, ничуть не испуганных, а больше – вошедших в необъяснимый азарт. Они громко хохочут и бегут прочь от речки, надеясь укрыться под ветвями над дорогой, прежде чем пересечь город и промчать через луг к их лагерю с непромокаемой жёлтой палаткой. - Лампа всё ещё горит! – кричит Данте, пытаясь заглушить шум дождя: он отчётливо видит сквозь завесу ливня жёлтый тусклый огонёк. – Наша лампа! Близнецы бегут через луг. - Ву-у-у-ху-у-у! – кричит Данте довольно, раскинув руки в стороны. - Поторопись, там провизия! – Вергилий толкает его в скользкую спину ладонями. Добравшись до лагеря, Данте хватает с ветки ели лампу, подбирает бутылку с вином и убегает к палатке. Вергилий сдирает намокшее полотенце с ветки осины и утаскивает за собой рюкзак с едой. Забравшись в палатку, близнецы обнимают голые колени и оглушено переглядываются, глупо ухмыляясь друг другу при этом. Их переполняет необъяснимо радостное чувство, будто только что они повергли навзничь какого-нибудь гигантского демона. Внутри палатки дождь шумит так же громко, как и снаружи, но кажется, что тише. Капли шелестят и бьются о непромокаемую поверхность палатки. Но огонёк лампы прекращает нервно трепетать и теперь спокойно горит за стеклянным колпаком. - Круто здесь, - усмехается Данте. - Нужно было подумать раньше и переночевать в доме, - замечает Вергилий, заглаживая волосы ладонью. – Если гроза разыграется, она может свалить дерево. Или деревья. А по закону стечения обстоятельств, все они упадут на палатку, готов спорить. - Так идём. Вергилий кивает, и тут сверкает молния, осветив всё жёлтым светом внутри палатки, а потом раздаёся сокрушительный удар грома. - Прихвати лампу, Данте! Ребята обуваются. Вытягивают матрац, стряхнув на пол всё остальное, свёртывают его и выбираются из палатки. Вергилий наклоняется и подбирает с мокрой травы раскладной нож, которым они откупоривали бутылку с вином совсем недавно, незаметно сунув его в карман. Вергилий несёт матрац, а Данте – плед и лампу. Но лампа отчего-то гаснет. Всё, что им надо – это обойти деревянное небольшое строение и войти. Но кажется, что гроза следует за ними по пятам и гром успевает шарахнуть трижды, прежде чем ребята добегают до двери. Когда Вергилий распахивает дверь, позади над горами всё ещё блуждает урчащее и рокочущее эхо. Внутри пахнет дождём и деревом. Дождь льёт через дыру в крыше коридора, барабаня по серым гниющим доскам пола. Но Данте неплохо постарался с уборкой сегодня утром, поэтому здесь вполне себе спокойно и даже почти чисто. Насколько может быть чисто в проседающем, заброшенном полвека назад деревянном доме. Ну, и насколько чисто может прибраться Данте. Вергилий сразу проходит к стене и развёртывает матрац, а на него бросает расправленный, чуть намокший плед. Данте сидит на полу и озабоченно возится с керосиновой лампой. - Может, вода попала? - бормочет он, звеня стеклянным колпаком. Вергилий складывает руки на голой груди и поглядывает на брата, отойдя к окну со стеклом, грязным с одной стороны и залитым дождём с другой. Данте отставляет колпак, снимает керамическую форсунку и поглядывает на калильную сетку. - Всё в порядке, лампа в норме, - говорит он, потрогав сетку пальцем. – Может… - он разводит руками. – Может, где-то здесь прошмыгнул Спотти и просто унёс свет? Вергилий пожимает голыми плечами. - Наверное, так и есть. Данте кивает, ставит обратно форсунку, закрывает лампу крышкой и колпаком и поворачивает колёсико. Свет мягко зажигается внутри стеклянного колпака и Данте подкручивает снова, чтобы сделать свет посильнее. Из оранжевого огонёк становится ярко жёлтым, тепло осветив помещение и заставив замысловатые тени плясать на светлых, выцветших обоях, уже давно покрывшихся чёрными большими пятнами плесени. - Пожалуйста, лампа, свети. Я собираюсь отделать Вергилия. Если ты погаснешь, я пропущу главное! – шепчет Данте в отчаянии, отпуская колёсико. - И что в этом главное? – уточняет Вергилий. - Ты. Ты очень классно смотришься при этом. - Что? - Мне нравится. Снаружи всё выглядит чертовски загадочно и уютно, когда окно начинает светиться жёлтым светом посреди холодного проливного дождя, обезумевших молний и сотрясающего мир грома. Да. Очень уютно. - Спотти, я так и думал! Быстро вали отсюда нахер! – возмущается Данте, метнувшись к окну и прижав пятерню к грязному стеклу, залитому дождём. – У нас тут и так темень, мать её! Спотти, чей образ искажён льющейся по стеклу водой, вполне себе различим. Его чёрная неощутимая шерсть никогда не мокнет, и он сидит напротив окна, окруженный ливнем, и качает головой из стороны в сторону, как китайский болванчик. Капли дождя не отлетают от него, как от любых поверхностей, а словно бы проходят насквозь. - Спотти, ну не подглядывай! – просит Данте, вздохнув в отчаянии. – Я так не могу! Вергилий прыскает со смеху, а Спотти подходит к окну и упирается передними лапами в стекло. Вергилий тоже подходит к окну и распластывает ладонь на ладони Спотти. Огонёк пламени угрожающе вздрагивает и Данте переводит на лампу светлые глаза. Вергилий склоняет голову к плечу и глядит призраку в жёлтые, расширившиеся до размера чайных блюдец глаза. Тот перестаёт кивать, снова «улыбается» напоследок и убирает лапы от стекла. А потом разворачивается, становится на четыре лапы и уходит, исчезая в чёрно-серебристой пелене дождя. - Ты не умеешь с ним говорить, - произносит Вергилий, повернувшись к Данте. – Он не злится на тебя, потому что не до конца распознаёт твои слова и твои эмоции. - Что ты ему сказал? – вопросительно кивнув и вздёрнув подбородок, спрашивает Данте. - Что тебе и мне нужен свет, чтобы мы могли видеть друг друга. - Вергилий пожимает плечами. - Наверное, теперь он побрёл посмотреть на город: там ведь ярмарка и много света. – Вергилий заводит руки за спину и перехватывает себя за запястье, наблюдая за дождём: Вергилий всё ещё видит Спотти, а Данте уже нет. – Он любит свет. - Он же ночной житель, - напоминает Данте. – Он приходит только по ночам. - Ничто не мешает жить во мраке и иногда смотреть из него на свет, - произносит Вергилий, медленно моргнув. В неярком тёплом освещении тени меняют всё вокруг. Ресницы Вергилия, длинные и без того чёрные, кажутся ещё длиннее, а весь его образ перестаёт быть холодным. Теплеет, будто оттаивает. Данте осторожно трогает его плечо, будто, чтобы проверить. И в этот миг мелькает молния, озарив чёрные тени деревьев, и на город-призрак обрушается очередной раскат грома. А потом раздаётся долгий треск. Данте уже слышал нечто подобное возле школы той ночью: наверняка, молния попала в дерево и оно падает прямо сейчас. И наверняка… - Держу пари, это за домом возле палатки, - комментирует Вергилий. «Вот. Точно». - Я что-то беспокоюсь о грибной семье, - хмыкнув, замечает Данте. Вергилий тихо посмеивается, разминая плечи и шею, не обращая внимание на чужую руку на своём плече. У Данте отчего-то щемит сердце. Может быть, всему виной эта непогода, которая всегда пробуждает в людях тревогу или какие-то самые скрытые, исключительно чистые и переполняющие сердце эмоции. Если наблюдать за бушующей стихией из безопасного места. - Джил, - негромко зовёт Данте. - М? – Вергилий зачёсывает мокрые волосы ладонями. Данте хмурится. Смаргивает. - Когда ты говоришь о том, что уйдёшь, ты думаешь о ком-то ещё, кроме себя? - Прошу, не начинай, - недовольно говорит Вергилий. - Но ты осознаёшь, что кто-то будет здесь скучать по тебе? Вергилий усмехается и качает головой. Он молчит, раздумывая, а потом говорит: - Ты думаешь, я не понимаю, что я за человек? Ты думаешь, что моя отстранённость и всё, что ты считаешь неприемлемым во мне – это часть моего характера? Ты когда-нибудь встречал людей, похожих на меня? – Он качает головой. – Держу пари, что если бы на моём месте был какой-нибудь посторонний человек, ты бы ненавидел его, разве не так? Ты действительно думаешь, что каждый высокородный сноб ведёт себя так же, как я? Думаешь, дело в снобизме, зацикленности, высокомерии и хорошем воспитании? Вот так просто? Данте склоняет голову набок. - К чему ты ведёшь? – спрашивает он. - К тому, что Тёмный Убийца – это фактор, который меняет обладателя навыков. Это почти как болезнь, которая искажает сущность носителя. Я никогда не смогу быть кем-то другим. - Я и не просил, - хмуро замечает Данте. - Тёмные Убийцы таковы неспроста. – Вергилий качает головой. – Это чтобы ограничить привязанность посторонних. Чтобы отсечь все возможные нити, потенциальные связи с окружающими и сконцентрироваться на главном. Опальные воины созданы такими, чтобы никто и никогда не оплакивал их. Они всегда были не больше, чем призраками, лишёнными поддержки, внимания посторонних, никому не знакомые и далёкие от всего. Ты думаешь, я хочу твоей привязанности? – прищуривается Вергилий. - Или хотел её когда-нибудь? Данте кивает, якобы понимающе. И разводит руками. - Ну ты опоздал вообще-то, - говорит он с удивлением, оттого что Вергилий не понимает. – Опоздал, Джил. С той секунды, как я родился и ты был там. Ты опоздал, понимаешь? – он усмехается и трясёт головой. – Что ты с этим-то будешь делать?! Зачем ты вообще родился?! От тебя одно расстройство. Ой, да пошёл ты, - Данте отмахивается и уходит к стене, возле которой на пол брошен матрац и плед. Шаги его гулко и резко впечатываются в дощатый серый пол, правда они едва ли заглушают шёпот дождя. Вергилий смотрит на брата, будто бы думая, что сказать. Потом решается и начинает: - Брат, я не стал задавать вопрос именно поэтому. Я не знаю, могу ли задавать его, потому что он всё испортит. Всё, что я так долго… - Будто ты раньше не знал! – выкрикивает Данте, резко развернувшись к нему. – Будто ты раньше не знал, что люди имеют способность привязываться, мать их! Один близнец привязывается к другому. Один брат всегда любит другого брата, даже если они не так уж и похожи! - он разводит руками, а потом быстро усаживается на матрац, обхватив колени. - А мы, чёрт возьми, просто охуеть как похожи! Охуеть как! – Данте качает головой. – Но ты ведь у нас такой особенный! Такой… отрешённый, будто тебя всё это не касается. Ты думаешь, что мы разные, но мы очень похожи, Вёрдж! Хочешь ты этого или нет! Я не понимаю, как вышло, что в тебе нет чувства привязанности! - Во мне есть, - останавливает его Вергилий и этим заставляет Данте умолкнуть. Вергилий вдыхает-выдыхает и повторяет негромко: - Во мне есть чувство привязанности, Данте. Именно поэтому я хочу, чтобы ты держался подальше. О. Ну, это начинает становиться всё интересней и интересней. И сбивает Данте с толку. - Если это так, - голос Данте хриплый. Данте расстроен не на шутку. - Зачем вообще этот дурацкий разговор?! – Если ты привязан ко мне, то почему ты хочешь уйти? Вергилий быстро облизывает губы кончиком языка. - Ты будешь там несчастным, а я буду несчастным здесь, - произносит он. – Мы станем обузой друг другу со временем. И начнём ненавидеть друг друга, оставаясь вместе. Кандалы обязательств… - он качает головой. – Лишний груз вынужденной ответственности… Данте не знает, что ответить. Как ответить ему, а? Дождь надсадно гремит по полу. - Ты не обуза, ты брат, - криво усмехается Данте. – Вот как всё выглядит на самом деле. Ты врал, да? Вергилий подходит к нему, усаживается рядом так же, как Данте: локти на коленях, голова опущена. Локти их соприкасаются. Данте ждёт, что скажет брат, потому что тот просто так не сел бы рядом. Вергилий садится вот так близко обычно, если хочет поделиться чем-то тет-а-тет. - Долгое время я думал, что мне нет места, - наконец, произносит Вергилий: говорит он тихо, но отчего-то его слова звучат даже громче чем дождь, барабанящий по крыше и льющийся в пролом на пол. – Потом так вышло, что я понял, где оно. Ты думаешь, что я хочу туда просто потому что я не мог жить среди людей? Или что это мир, который в моих глазах превосходит твой мир? – Вергилий качает головой. – Глупый, - с тихой досадой говорит он. – Мне нужно туда, потому что только там я смогу исполнить своё предназначение. Таким как я нельзя находиться здесь. Такие как я неблагонадёжны и здесь, и там. Но там у меня хотя бы есть шанс не умереть со скуки, - он пожимает плечами. - Я не знаю, что случится. Не знаю, смогу ли там долго протянуть и удастся ли мне то, что я задумал, но там – дом Спарды, - Вергилий, не поднимая головы, бросает взгляд за окно, где только что молния озарила чёрные деревья, похожие на призраки, обступившие дом. - И место моё - там. И я уверен, что ты тоже это понимаешь. Все понимали с самого начала и не говорили мне. И потом, когда я увидел Цитадель, которая была почти рядом, я… - он сбивается. – И я испытал чувство… - он подбирает слово. - Принадлежности. Не той, как ты принадлежишь своей компании друзей или своей команде по бейсболу. Другой принадлежности. Абсолютной. - Но ты же всё ещё принадлежишь и нам… И мне тоже! – пытается донести свою мысль Данте. - Тебе? Ха, да, возможно. – Вергилий криво усмехается. - Ты приходишь, и всё становится проще. Но однажды ты пойдёшь своей дорогой, я стану бесполезным грузом. Я буду жить здесь, уничтожая и тебя, и себя, и свой потенциал, который заложен во мне для другого изначально. Будешь ли ты так же счастлив тогда от осознания моей мнимой принадлежности тебе? Что ты сделаешь со мной? - Ну Джил, - хмурится Данте. – Ты же преувеличиваешь! - Нисколько! Просто пытаюсь думать на два шага вперёд, - говорит он. – А что же до тебя? Будешь ли ты счастлив, оказавшись там, и зная, что ты и твой потенциал созданы для другого? Будешь ли, Данте? – продолжает давить Вергилий. - Что это не то место, где ты можешь жить. И что прикажешь мне делать с тобой тогда? - Ты всё с ног на голову переворачиваешь, - бормочет Данте как-то неуверенно. Эту неуверенность тут же улавливает Вергилий. - Нисколько, - говорит он уверенно. – Мои навыки и мой метод общения с посторонними хорош исключительно для мира демонов. Вот почему я такой, какой я есть. Внутренне я создан по изначальному образу и подобию Спарды. Ты не можешь заставить меня любить то, что любишь сам. Данте вздыхает, кладёт голову ему на плечо и прищёлкивает языком. - Но он ведь любил мир людей. - Он жил тысячелетия до того, как полюбил его. Это слишком долгий путь для меня. Его мне не преодолеть. Я – как он в начале пути. Ты – как он в конце пути. И это конец для демона. Не очень-то героический, как по мне. Понял? - Понял, - тихо говорит Данте. Близнецы умолкают, перестав спорить. Несколько минут они проводят в молчании, слушая рокот грозы и шелест дождя. Серебристые потоки воды будто сыплются, а не льются через дыру в потолке, барабаня по гниющему от влаги дощатому полу. Данте испытывает странное ощущение мёртвенного покоя. Будто сердце замедляется. Мёртвый штиль, когда всё ясно, небо синее и ты застрял на утлом судёнышке посреди безграничного водного простора. Не пойти ко дну и не добраться до берега. Мысли замерли каким-то мокрым серым песком в голове, не рассыпаются и не выстраиваются в песочный замок. Этот дождь хоть когда-нибудь перестанет? - А сейчас - что нам делать? – наконец, спрашивает Данте. - Пока ты здесь. Вергилий бросает на него взгляд и пожимает плечами. - Наслаждаться моментом, - усмехнувшись, говорит он. – Ты же сам предлагал наслаждаться моментом. Говорил, что я ничего в этом не понимаю. «Моментом». - Всё пройдёт одним моментом, - бормочет Данте. - Но зато можно постараться сделать так, чтобы и он был полон свершений. Данте вздыхает. - Моё свершение на этот вечер был ты. Вот, что я планировал. Ну что за дерьмо, а? – говорит он расстроено. – Почему все мои планы всегда ломаются или перерастают в какой-то пиздец?! Я просто собирался трахаться, а вместо этого получил вот что. Теперь я буду долго об этом думать. Понимаешь? - Ты что, научился думать? – Вергилий смеётся. - Дам тебе в зубы! – предупреждает Данте. - За что? - всё посмеивается Вергилий, толкнув его локтем в бок. Данте запрокидывает голову и смотрит на брата устало. - Мне ничего другого не остаётся, - говорит он. – Или бить, не думая, или сначала подумать, а потом - ударить. Но исход тот же, зацени. Вергилий тоже запрокидывает голову точь-в-точь, как Данте, передразнивая его выражение лица. - Ты можешь раздумывать, получив пищу для размышлений, или лечь со мной. Но решать, разумеется, тебе, - вкрадчивым голосом произносит Вергилий. – Но если бы решение зависело от меня, оно было бы весьма очевидным. - Ха! «Лечь со мной», - повторяет Данте, опустив голову и усмехаясь. – Опять потерялся во времени. - Я неправильно говорю? – спрашивает Вергилий. Господи, он всегда спрашивает об этом. Раз за разом. Он постоянно забывает. - Ну… - Данте посмеивается, качая головой. – Я тебе уже объяснял. Мы все должны по-другому говорить, но продолжай. Когда ты вот это болтаешь, то я сразу чувствую себя особой королевских кровей. - Ты и так - особа королевских кровей, - мрачновато и с настойчивостью в голосе замечает Вергилий. - Ага. Но ты единственный, кто мне об этом напоминает. Когда я хожу в школу, я ведь оставляю пажей дома и мне приходится таскать мантию самому и самостоятельно себя обслуживать. Вергилий смеётся тихо-тихо и плечи его вздрагивают. Он качает головой. - Данте, если бы у тебя не прорвало дамбу так не вовремя, и твой поток сознания не выплеснулся бы меня, мы бы сейчас были как раз на стадии «Обслужи меня, чтобы мне не пришлось делать это самостоятельно». - У! И ты бы делал? – Данте поднимает бровь. - А разве я когда-нибудь что-нибудь не делал? - Ого! Ты же меня сейчас в тайно совращаешь! – смеётся Данте. - Совращаю? Тайно? – переспрашивает Вергилий и поднимает бровь. – Делать что-то тайно – это даже не в моём стиле. Я, как и всё в своей жизни, даже совращаю тебя открыто. Данте предупредительно тычет пальцем ему в бедро, удерживая на безопасном расстоянии. И говорит: - Но по нашему плану, это я должен был тебя… Э-э-э… Внезапно, Данте становится стыдно. - Взять? – подсказывает Вергилий. - Ну да, и… Чёрт, - Данте прикрывает лицо рукой. – Нет, не «взять», а… Так. Всё снова наперекосяк. Что я за счастливчик?! - Всё равно не в моих правилах отдавать себя ипохондрику, - замечает Вергилий. - Я не ипохондрик! – сразу отвечает Данте с уверенностью, и повторяет, снова ткнув его пальцем: - Не ипохондрик. - Даже если ты произнесёшь это ещё раз, твоя ипохондрия никуда не денется, - уверяет Вергилий и поднимается с матраца. Данте ухватывает его за ноги и прижимается к его бедру щекой. - Я в порядке, Вергилий, - говорит он и небольно кусает его за ягодицу поверх одежды. – Поэтому ты должен… Как там… Взять-отдать… Отдать! Отдать себя мне. - Вот как. - Ну мы же братья! Почему бы и нет? Вергилий усмехается и запрокидывает голову, поглядывая на потолок, где пляшут неверные серые тени. - Это глупая причина. - А почему это ты начал говорить о причинах сразу, как только я заговорил о том, что собираюсь тебя трахнуть? – Голос Данте звучит глухо, потому что он вжался лицом ему в бедро. Он немного отстраняется и говорит. – Я тебе весь день напоминал. И потом, сегодня всё идёт прямо так, как должно быть. Мы поужинали, выпили неизвестно чего… Теперь давай трахаться. - Всё идёт так, как должно было хотя бы раз произойти у тебя на дискотеках с твоими девицами? Данте краснеет. - Ну… Я не очень удачливый, - негромко признаёт Данте. – Даже не знаю почему. Мне кажется, это будет преследовать меня всю жизнь. Обязательно было напомнить! - Но тебе только пятнадцать! – удивляется Вергилий. – Откуда ты знаешь, что будет всю жизнь? - Ну ты же знаешь, что будет у тебя в жизни. Вот, например, у тебя в жизни будет одно большое ничего. Тебе что, трудно позволить мне это «ничего» хоть немного заполнить? Данте очень милый, когда пытается быть настойчивым и подыскивать причины, потому что Вергилий всегда может легко выбить его из колеи. Сразу краснеет и злится. Это оттого, что Данте не думает на два шага вперёд и не знает, что скажет брат в следующий момент. А Вергилий умеет направлять разговор в нужное русло, подстраховываясь от всевозможных вопросов и ответов заранее. И ещё из-за того, что, хотя братья одинаково эмоциональны, Вергилий может держать себя в руках и парировать, а Данте не хватает выдержки. Это всё из-за его искренности, иногда, на взгляд брата, граничащей с простоватостью. Очень часто это вызывает у Вергилия чувство поразительного умиления и даже той самой внезапной парализующей влюблённости, от которой у него даже сбивается дыхание. Правда, очень редко. Хорошо, что Данте не бывает больше ни с кем настолько же искренним, как с Вергилием. Плохо, что Данте знает, какой эффект производит на брата его открытость и эмоциональность. Вергилий пытается собраться. - Думаю, в общении с противоположным полом тебе не хватает терпения и нешаблонного мышления, - произносит он. – Хотя я мало что знаю об этом. Могу лишь предполагать. - Нет. Мне с ними не хватает тебя, - Данте снова вжимается лицом в его шею и бормочет: – Давай, бро, покупайся на это! Сколько ещё сиропа мне надо вылить?! - Я вижу, ты настроен решительно, - говорит он, а глаза его смеются. - Я настраивался сам и настраивал тебя весь день! – подтверждает Данте, подняв голову. – Я как та сирена, которая всё никак не откроет нам путь в ад. - А ты откроешь? - Тебе же нравится ад? Я его тебе устрою, - Данте улыбается как раз в тот миг, когда молния освещает пустую комнатку, а гром так и не успевает заглушить его слова, когда он широко, немного жутковато улыбается и шепчет. – Если ты захочешь его. Кажется, что у Данте резцы чуть длиннее, чем всегда, а в глазах, на белках и радужках – отблески розовой молнии. Может, это и оказывается импульсом, который приводит Вергилия к конечному решению. Ему же нравится всё жуткое. И ему нравится такой странный антураж. Вергилий, глядящий точно ему в лицо, прижимается губами к его губам и звонко целует как раз в миг, когда над горами вдребезги разлетается тяжёлый громовой удар. Данте прижимает брата к себе за затылок ладонью, чтобы тот не улизнул снова. Потом, отстранившись, близнецы соприкасаются лбами. - Если мы завтра умрём, то я хотя бы умру довольным, - бормочет Данте, прикрыв глаза. - Даже если… - Вергилий кратко облизывает губы кончиком языка, тоже закрыв глаза. – Если тебе так и не удалось уломать ни одной девочки на дискотеке? - А… - Данте тихо посмеивается. – Да пошли они. Когда здесь ты. - Не понимают, что теряют, - комментирует Вергилий, явно глумливо. - Да? Вергилий вкрадчиво потирается лбом о его лоб, потом поднимает голову. Данте тоже. И, так и не открыв глаз, братья снова касаются губами губ друг друга. Вергилий ухватывает зубами его нижнюю губу и треплет, посмеиваясь. Данте тоже глухо посмеивается ему в лицо. Их лица так близко, но Данте всё равно боится открыть глаза. Вдруг, окажется, что он будет здесь один, а это всё не больше чем сон? Поэтому он кладёт ладонь брату на затылок, притягивая к себе, а Вергилий тут же приоткрывает рот и позволяет себя поцеловать глубоким и настойчивым поцелуем. Ребята прерываются всего на миг, а потом, так и не открыв глаз, целуются снова, долго и лениво. Данте убирает руку с его затылка и кладёт руки ему на шею. Когда Вергилий позволяет себя взять, у них всё начинается так осторожно. С Данте можно «по-быстрому», а с Вергилием – нет. «По-быстрому» у них иногда случается утром, после «обстоятельной» ночи. Торопливо, со сквернословием шёпотом, чтобы никто не застукал. Или может произойти то-то, вроде «Я сплю, у меня ещё школа. Давай сам». Может быть, если бы Данте тоже захотел чего-нибудь утром, когда Вергилий мирно спит, он получил бы такой же ответ. «Мне нужно отоспаться. Давай сам». Но с Вергилием Данте так не умеет, поэтому никогда не просит. Данте нравится итог, а Вергилию – сам процесс. К тому же, чисто физиологически с Вергилием было ужасно неудобно: он какой-то слишком тесный, слишком жёсткий, он весь как натянутая струна. Быстро с ним у Данте никогда не получается. Или же Вергилий остаётся ни с чем: Данте слетает гораздо быстрее брата, который не принимает «помощи» и редко помогает себе сам. Не использует ничего постороннего, что могло бы уменьшить трение. Зачем он это делает – Данте не знает, но для него, Данте, это сущий ад, это всё затрудняет. Вергилий говорит, что любит чувствовать остро. Просто трахнуть его – это как подать салат вместо стейка. Слишком пресно, слишком легко, слишком... никак. Данте кажется, что всё из-за бесконечного самосовершенствования: в какой-то момент брат растерял свою чувствительность к физическому раздражению, свёл её к минимуму, а так – хоть какие-то ощущения. И чем дольше он терпит, чем чувствительнее оказывается процесс, тем лучше он себя чувствует. После ночи с братом Данте ощущает себя выхолощенным и жутко уставшим. Потому засыпает очень быстро. Вергилий, в общем-то, тоже. Но оно всегда, всегда того стоит! Хотя, чего греха таить, иногда Данте хочется воспользоваться моментом, пока брат спит. Разбудить, промурлыкав что-нибудь ужасно пошлое ему на ухо, а потом отделать, лениво и медленно. Да, было бы… - А утром можно? – неожиданно для самого себя спрашивает Данте Вергилия, поцеловав его в подбородок. - Я буду спать. Вергилий просыпается позже в таких случаях. - А я сам. - Сам? - Да. Осторожненько. - Можно, - негромко отвечает Вергилий, посмеиваясь. - Только… тебе, наверное, не будет кайфово, – напоминает Данте на всякий случай. Глаза у Данте так блестят, будто у него началась внезапная лихорадка. - Сделаешь мне «кайфово» после, когда я окончательно проснусь. Данте звонко чмокает его в губы и довольно улыбается своими раскрасневшимися губами. - По рукам! – тут же соглашается он. – Вот это мой бро! Он заваливает Вергилия на матрац и снова целует, как раз во вспышке молнии. А потом заглаживает его волосы ладонями, убирая их с высокого бледного лба. Что-то говорит ещё, но слова тонут в негромком раскате грома. Да, гроза уже уходит. Дождь всё ещё топает по крыше и полу через пролом, сыплясь колкими крупными каплями на серый дощатый пол, но всё это кажется жутко уместным. Данте – очень трепетный в эти моменты, Вергилий - заведённый, но готовый ко всему. Данте ловит его руки, сцепляет пальцы в замок, ловит снова, едва Вергилий высвобождает руку. - Не мучай меня хотя бы сегодня, окей? - шепчет он ему на ухо, а потом вынимает руку из «замка» и оглаживает живот, постепенно опуская ладонь ему между ног. - Я так не могу, - отвечает тот с усмешкой, отворачивая голову, чтобы Данте было поудобней целовать его в шею. Ну да, Вергилий всегда знает, как ему будет лучше, поэтому, спустившись брату между ног и лаская его, – уверенно, настойчиво и методично, как всегда делает – выглядит он так, словно делает это для себя. Данте, приподнявшись и беспомощно поглядывая на Вергилия, пытается держаться, но локти его подкашиваются и голова запрокидывается. - Чё-ё-ёрт, мне так… - каким-то несчастным голосом стонет он. – Ой! Чёрт, что ты там делаешь… - Он цедит воздух сквозь зубы. Вергилий поднимает голову, глядя на него чуть удивлённо. Губы мокрые, даже чуть покраснели. А глаза у Вергилия блестят редко. Чаще в них появляется томная поволока, взгляд становится мутным. Веки его чуть опущены, чёрные ресницы отбрасывают тени по уголкам глаз. - Ты такой… классный, - сглотнув ком в горле, произносит Данте сдавленно. - Да уж, точно, - криво усмехается Вергилий, утерев губы запястьем. - Выглядишь, как… - Данте не договаривает, а только нервно усмехается. Вергилий хмыкает, всё глядя на него. А потом склоняется к его паху снова. - Ха-а… - Данте падает на спину, потом прогибается, упершись локтями и затылком в матрас, когда тёплое горло брата стискивает со всех сторон, потом высвобождает и снова. Ну да, Вергилий умеет. У него даже глаза не слезятся. - Стой! – просит Данте, замерев. – Фу-ух, чёрт… - он выдыхает. – Ты просто… - Что? Так - слишком? – насмешливо спрашивает Вергилий, подняв голову. - Ты спятил! Я же чуть не слетел! – с отчаянием в голосе говорит Данте. – Чуть не… Вергилий тихо посмеивается, приподнявшись на руках и подтянувшись к его лицу. Когда целует, то Данте кладёт руки ему на рёбра, оглаживает его бока горячими ладонями, как-то очень по-хозяйски облапывает крепкие ягодицы. Там одни мышцы, сухие и жёсткие. Вергилий так и говорит: - Как и всегда, ничего особенного для тебя, ха? - М-м-м-заткнись, - отвечает ему Данте. – И что бы ты понимал… Ему всё нравится и рук он не убирает, поглаживая и уже внимательно изучая пальцами и прикосновениями. В какой-то момент Вергилий сцепляет зубы, шумно процедив воздух. Данте обхватывает брата покрепче и переворачивает его на спину, чтобы оказаться сверху. Закусив губу и приподнявшись на локте, он опускает руку ему в пах, поглаживает тут и там и пробирается пониже. Вергилий тут же напрягается. - Нет, - говорит Данте строго, насколько у него получается быть строгим в такой ситуации. – Нет, Вергилий. Мне с тобой и так тяжело. Тот зажмуривается. - Ну-у, ты чего? – негромко и даже ласково спрашивает Данте, поцеловав его в подбородок. Вергилий ухватывает его за плечо, явно пытаясь как-нибудь расслабиться. А Данте уже думает о том, как сложно всё окажется. - Давай уже, - шепчет он с необъяснимой досадой. – Не тяни. Данте сглатывает ком, застрявший в горле. С Вергилием Данте иногда бывает нерешителен. Кажется, это никогда не изменится. Данте приподнимается, а Вергилий укладывается на спину и чуть привстаёт, обернувшись к нему и молчаливо глядя подёрнутыми поволокой глазами. Данте бросает взгляд вскользь на его лицо, потом увлечённо закусывает губу, осторожно пристраиваясь сзади. - Ну же, это не нейрохирургия, Данте! – сквозь зубы произносит Вергилий, а потом отворачивается. – Делай, что собрался. Ты ничего не сломаешь. Данте кивает и, прихватив его за бока, осторожно входит. Совсем чуть-чуть, потому что ему самому так тесно, что едва ли он смог бы продвинуться дальше хоть на полдюйма. Но ещё его останавливает мысль, что Вергилию сейчас неприятно. - О… боже, - шепчет он. - Продолжай, не раздумывай. - Сейчас, сейчас… Данте стискивает зубы и выполняет. Вергилий морщится, закусив губу, но не издаёт ни звука. Склоняет голову и стискивает в горсти покрывало так, что костяшки пальцев белеют. - Да-а, вот так, - шепчет он, тяжело, рвано выдохнув. Данте закрывает глаза. - Чёрт, тесно… - стонет он. - Я слежу за своим… моральным… обликом, - морщась от боли, цедит Вергилий сквозь зубы. – Дьявол, как же я… жалею об этом… сейчас! Данте удаётся усмехнуться, с трудом преодолевая напряжение стискивающих его со всех сторон мышц. Проходит время, кажется, бесконечно долгое время, прежде, чем ему удаётся. И когда всё удаётся, Данте тоже расслабляется. Он стискивает зубы, втягивая вязкую слюну, собравшуюся во рту. Его движения краткие и прерывистые. Вергилий, уткнувшись в лбом в локоть, глухо постанывает, подаваясь назад, нанизываясь. Да, ему нравится такая саднящая, острая боль. И его безмерно заводит, когда Данте задевает чувствительную часть его тела изнутри, когда касается её под нужным углом. Данте знает, как правильно. Лопатки Вергилия проступают из-под бледной кожи, упругие гибкие мышцы спины гладко и методично смещаются, когда он совершает однообразные движения и прогибается. Данте, давно потерявший чувство времени, замечает, что его это почти гипнотизирует. И единственное, почему он всё ещё не растаял в полном, шумящем в ушах громче дождя блаженстве – это острое, пряное удовольствие, то и дело оседающее мурашками на мокрой коже. - Так – хорошо? – спрашивает Данте сипло, привыкая к тому, как звучит его собственный голос. - Да… - выдыхает Вергилий. Данте опускает руку ему на ягодицу, оглаживает и крепко стискивает, оставив красный отпечаток. Потом шлёпает по ней ладонью и снова стискивает. Зубы у Данте отчего-то сжимаются. - Ах, чёрт, - выдыхает Вергилий, посмеиваясь. Данте тоже нервно посмеивается. - Чёрт, это просто… Чёрт! – Он склоняет голову, замерев на миг, потом говорит, облизнув и без того мокрые губы: - Всё, давай на спину. Данте тоже любит смотреть брату в лицо. Вергилий ожидает, пока Данте оставит его тело, послушно, но лениво перекладывается на спину, приподнявшись на локтях. - Соскучился, ха? – спрашивает Данте с усмешкой, ловко забираясь сверху, целуя в разомкнутые губы и, не глядя, пристраиваясь поудобней. Вергилий в первый момент что-то стонет ему в губы, прогнувшись, затем падает на спину и Данте тут же склоняется к его рту. - Быстрей, - выдыхает Вергилий, отвернувшись. Данте утыкается губами ему в шею, подхватив под бёдрами. Самое потрясающее в Вергилии в эти моменты, это то, что он больше не выглядит как аскет, а становится ужасно развращенным и искренним. Он такой горячий, такой открытый… Скалится, хватаясь за плечо Данте, потом открывает рот, будто собирается кричать. Но остаётся молчаливым. Разве что изредка из него можно вытянуть мучительный, сорванный, глухой стон. И Данте целует его, чтобы успокоить, но не прекращает движение внутри, вбиваясь как-то лихорадочно и быстро. - Не-ет, я не смогу, - стонет он. - Потерпи ещё, - шепчет Вергилий ему в губы. Данте уже ничего не понимает. Кожа его взмокла, всё, что он слышит, это дыхание брата и своё. Он слышит свои краткие, сорванные стоны как-то будто со стороны. Потому что не уверен, что вообще может делать что-то, кроме как подаваться туда-обратно. Он даже едва ли ощущает собственные мышцы, он едва ли контролирует себя. Когда он выдыхает Вергилию в шею, то собственное дыхание обжигает его лицо. Изредка до Данте долетают звуки дождя. Он оборачивается и глядит на ливень, царящий внутри их убежища. Будто маленькие стеклянные шарики. Падают сквозь крышу, сыплются вниз, раскатываясь по полу и исчезая. - Дьявол! – выкрикивает Вергилий, прогнувшись. В паху у Данте тут же окончательно и болезненно сводит, а зубы сжимаются крепко-крепко. - Вергилий, давай! – сквозь зубы умоляет он, царапая бледные, покрытые плёнкой пота плечи брата. - Будь ты… - выдыхает тот, когда Данте таки ухватывает его в паху. Но даже и так, Данте всё равно опережает, судорожно, с протяжным стоном дёрнувшись вперёд и задержавшись, ожидая, пока высвободится от скользкого тёплого семени внутрь чужого тела. А потом, кое-как придя в себя, он кусает его за шею и продолжает ласкать брата в паху, наспех, небрежно, торопливо. Это занимает всего пару секунд, и Вергилий запрокидывает голову, оскалившись и выплёскиваясь в горячую руку Данте. Данте всё ещё держит его за шею зубами, сбоку, возле самой мочки уха, там, где остро проступает уголок челюсти. Потом зачем-то ухватывает его губами за мочку уха. Выпускает. Близнецы тяжело дышат, приходя в себя. Данте роняет голову ему на грудь и слушает биение их сердец: своё колотящееся где-то в висках, и Вергилия, приложив ухо к его груди. Вергилий облизывает губы кончиком языка. - Оставишь меня? – интересуется он, всё ещё тяжело дыша. Данте кивает, сглотнув, а потом чуть приподнимается, оставляя чужое тело. Вергилий чуть морщится. - Почему мне так классно с тобой? – удивляется Данте. - Потому что у тебя больше ни с кем ничего не было? – предполагает Вергилий глумливо. Ещё даже не пришёл в себя, а уже глумится. - Было! – с возмущением говорит Данте. - Да? Что-то я не припомню крутых историй о том, как хорошо всё прошло. Данте вздыхает. - Окей, заткнись, - примирительно говорит он, а потом ощущает тёплую ладонь у себя на затылке: Вергилий поглаживает его по мокрым волосам, путая пальцы во взмокших прядках волос. На Данте нападает полнейшее умиротворение. Такое, словно внутри него зажёгся какой-то тёплый огонёк и греет выстуженное той непонятной, сегодняшней пустотой нутро. Веки становятся тяжёлыми и дождь начинает стучать по полу о том, что всё будет классно. Данте задирает голову, упираясь в ладонь брата затылком, а Вергилий усмехается, глядя ему в лицо. - Мне вспомнилось, как мы ездили рыбачить, - говорит он внезапно. - В тот раз? Со спиннингом? - Да. Когда я поймал целое ведро рыбы, пока ты гонялся за одной из них. - Я гонялся за любовью. – Данте начинает смеяться, снова уложив голову поудобней у него на груди. – Но не поймал, только переполошил палаточный городок. Как там её звали? - Мэгги? - Во, точно! Охренеть, ты запомнил. Больше года прошло! - Это был июнь, - кивает Вергилий, потерев лицо ладонями. – Начало июня. Я всегда и всё помню. - Лучше бы я просто ловил рыбу, - хмыкнув, произносит Данте, а потом прикрывает глаза. – Умираю, как спать хочется. - Самое время, - кивает Вергилий. Дождь убаюкивающее пляшет по полу и по крыше, шумит за окном, хлопает по осенним листьям. Данте потягивается, укрывая пледом себя и брата. И жизнь становится идеальной. *** - Ёб твою мать, как холодно, чёрт бы всё побрал! – кричит Данте, захлёбываясь. Ночная речушка превратилась в бурный поток. Вокруг – непроглядная тьма и отчаянно шумящая река. - Можно было просто искупаться под дождём! – продолжает Данте, хватаясь за мокрую траву и торопливо выбираясь на скользкий берег. - Можно было, - соглашается Вергилий, выходя следом. – Но в этом не было бы остроты. Дождь всё ещё падает с неба, но это уже не ливень. - Ебал я такую остроту! У меня зубы стучат! Ребята бегут под дождём к облетевшей за ночь берёзе за ботинками. Наспех обуваются, не зашнуровываясь, а потом направляются к своей хижине, мокнущей под дождём. Идут в полной темноте, почти на ощупь, отфыркиваясь и то и дело утирая с лиц воду, стекающую с волос, капающую с кончиков носов. - Можно было вообще утром искупаться! – замечает Данте, с неожиданным шлепком ухватившись за руку Вергилия и пытаясь разыскать в темноте оранжевый огонёк их окна, хотя знает, что отсюда его ещё не видно – они всё ещё идут по дороге. Вергилий принимает его руку и прихватывает покрепче, уверенно уводя брата за собой, подальше от речки. - Тогда у тебя бы не вышло никакого утреннего секса, - напоминает Вергилий, не оборачиваясь. – То, что мы не дома, ещё не значит, что следует забывать о чистоте тела. Отсюда речушка уже не слышна, гомон её стих, здесь остались только пляшущие по листьям капли дождя и темноте, наполненная запахом мокрой земли. Данте раздражённо отмахивается от жутковато мазнувшей по лицу холодной ветки. На него тут же ливнем осыпаются капли и мокрые листья. - Где мы сейчас? – спрашивает Данте, отряхивая волосы. - Сейчас будет луг, - говорит Вергилий, почти невидимый в темноте. Луг. Отлично. Теперь нужно только пересечь его и там уже будет укрытие. - Ну, для меня это хорошая новость, - ухмыляется Данте. – В смысле, когда ты говоришь о чистоте тела и всё такое. Вергилий тоже ухмыляется, не ответив ничего, и Данте слышит эту ухмылку. И тогда ему начинает казаться, что да, хорошо, что они искупались в реке. Потому что Данте точно поимеет секс этим утром, даже если Вергилий не будет просыпаться. Он просто не может выбросить эту мысль из головы, потому что Вергилий слишком классный прямо сейчас, чтобы просто позволить этому образу выветриться из головы Данте до утра. Вергилия почти не видно, но Данте ведь знает, как брат сейчас выглядит. Мокрая трава липнет к голым ногам, когда они пересекают луг. Окошко уже маячит совсем рядом маленьким тёплым солнцем из темноты. Поэтому ребята переходят на бег, чуть ли не задыхаясь от необъяснимого восторга. Скорей бы туда! Холодный дождь шелестит по плечам и волосам, кожа покрывается мурашками, потому что именно сейчас, когда до убежища и света осталось рукой подать, капли кажутся особенно ледяными. - А-а-а-а! – выкрикивает Данте в нетерпении, а потом начинает смеяться где-то в темноте, позади Вергилия. – Этот луг что, стал больше, мать его?! В желании поскорей укрыться от дождя под тёплым пледом, ребята срываются на отчаянный бег, а где-то далеко мелькает молния, но раскаты грома совсем тихие. Ребята врываются в дом, быстренько и гулко протопав вдоль стены по тёмному дощатому полу, чтобы не попасть под «водопад» из проломившейся крыши, и, почти добравшись до окна, так и стоят, прижавшись спинами к стене с выцветшими обоями и судорожно подёргивая голыми плечами от холода. Керосиновая лампа светит тепло и уже тускло – керосин не вечен. Дождевая вода ещё стекает по бледным лицам, и близнецы стоят там, прижавшиеся к стене, почему-то ошеломлённые и глупо пялящиеся перед собой. А потом начинают так же глупо посмеиваться, переглянувшись. Наконец, Вергилий зачёсывает волосы ладонями, а Данте шмыгает носом, утирая лицо запястьем. - Просто хотел сказать, что с тобой мне никогда не скучно, - говорит Данте. - Взаимно, брат, - усмехается Вергилий, вытерев ладонями лицо. Ну да. Едва ли есть ещё хоть кто-то, кто станет в дождь, в полном мраке, посреди осенней ночи купаться в шумящей реке Данте устало волочится к матрацу, а Вергилий следует за ним, изредка небрежно отряхивая с его голой спины мокрые листья и иголки, осыпавшиеся, когда Данте попал под дрогнувшие ветки. Близнецы сбрасывают ботинки и забираются на матрац, вдвоём укутавшись в плед и притиснувшись друг к другу покрепче. - Представь, если бы молния попала в дом, - внезапно говорит Данте. – Вот прямо сейчас. Знаешь, что я бы сделал? - Что? – оборачивается Вергилий, до этого следящий за дрожащим огоньком в керосиновой лампе. - Ничего, - усмехается Данте. - Лёг бы спать. Я так хочу больше никуда не бегать, что просто лёг бы спать, и пошло всё нахуй. - Ладно, ложись спать, - кивает Вергилий. – Я тебя вынесу, когда буду уходить сам. А может, и не вынесу. Я ещё не решил. - Ещё как вынесешь, бро! – ухмыляется Данте. – Я всё решил за тебя. - Вот теперь точно нет, - серьёзно говорит Вергилий. Данте наклоняется к нему, виском прижавшись к его скуле и поглядывая перед собой в пахнущее деревом, пылью дождём и гниющими бумажными обоями пространство. Глядит насмешливо и тепло. - Прекрати так делать, - говорит Вергилий. - Я раскинусь у тебя на руках, как девочки из фильмов, - мурлычет Данте, зная, что Вергилий имел ввиду попытки завалить его на бок. - Ты мерзкий, - морщится Вергилий, нахмурившись. – Отвратительно. Данте, уйди! Но Данте всё давит на него, наклоняясь на бок, пока Вергилий, наконец, не начинает тоже крениться в сторону под его весом. Вергилий отталкивает брата, отворачиваясь, но всё- таки уже посмеивается. - Ладно, - говорит он со вздохом. – Я вытащу тебя. Но тащить стану за ногу, чтобы ты хорошенько потёрся лицом о пол и напоролся языком на гвоздь: так ты станешь меньше болтать. - Ха! Если я напорюсь языком на гвоздь, ты не будешь меня целовать после моего спасения. Какой тебе будет в этом кайф? – Данте обхватывает брата и укладывает его на спину. – Не забудь, я всё ещё буду живописен, как девочки из фильмов! - Уговорил. Тогда я всё же не буду тебя спасать, - кивнув, соглашается Вергилий, убрав с его лба мокрую прядь волос. – Какой мне смысл? Я ведь всё делаю с умыслом, не так ли? - Не так. Иногда ты бываешь искренним и даже… нормальным. - Оставь эти жалкие попытки подогнать меня под свои лекала, - раздражается Вергилий. - Я знаю, что я ненормальный. Но это, опять же, зависит от того, по чьим меркам ты станешь мерить. - Я знаю, что тебе нравится быть ненормальным, - замечает Данте. – Ты любишь это. Вергилий задумывается, закатив глаза в мнимом размышлении. - Да, - говорит он спустя пару мгновений, поглядев на брата. – Люблю. И я с тобой потому, что в тебе тоже есть толика ненормальности. Твоё безумие всё мельчает, но пока оно не угаснет окончательно, ты будешь продолжать мне нравиться. - Тча, - Данте фыркает и качает головой. – Моя задница, - говорит он. - Вот, что тебе нравится во мне больше, чем моё безумие. Я не строю никаких иллюзий, ты, чудовище. - Дура-ак, - тянет Вергилий низким голосом и ухмыляется. – Твоя ненормальность и позволяет мне быть чудовищем и делать с тобой все эти глупости. И в тот миг, когда ты скажешь мне «нет», твоё безумие будет в прошлом, а твой шарм исчезнет. – Тут Вергилий неожиданно хватает его за волосы и вздёргивает его голову, глядя ему в глаза своими злыми, но одновременно с этим – чертовски проникновенными глазами. – Что, разумеется, не гарантирует твоей неприкосновенности, если мне возжелается тебя поиметь. – Его губы растягиваются в мерзкую острую улыбку. – Но ты ведь не строишь иллюзий, находясь под одной крышей с чудовищем. – Он выдерживает паузу. – Да? Данте глядит на него. Смаргивает. А пока брат держит его за волосы, сердце Данте неумолимо тает, поэтому в ответ он только по-дурацки улыбается. Но потом кое-как собирается с силами и произносит: - В любое время, бро. – Он не вырывается. – Но ты всё равно ублюдок, - напоминает он. – И так нельзя делать. И я, наверное, буду сопротивляться. - Будешь? - Ну да. Так… Недолго. Не обращай внимания. - О, нет-нет, Данте, порадуй меня *длительным* противостоянием. Люблю это. - Долго я не могу, - грустно вздыхает Данте. – Но могу попытаться позвать на помощь или сделать вид, что впал в кому от ужаса. И тут Вергилий смеётся. Громко и звонко, заглушая шаги дождя по проседающей крыше. Данте отчего-то становится больно и горячо в груди. Хотя он тоже усмехается. Но Вергилий, словно почувствовав это, прижимает его к себе, небрежно обхватив рукой за шею. Данте закрывает глаза, уткнувшись в его шею лицом. - Спокойной ночи. Мать её, - бормочет он. - Ночи, - отвечает Вергилий, не замечая, как поглаживает его по шее кончиками пальцев. И Данте ощущает его тепло. Не то, которое отдаёт его кожа, а настоящее, внутреннее тепло и умиротворение, которого в Вергилии всегда слишком мало, чтобы тратить попусту и слишком часто. Это тепло ни с чем не перепутать. Данте чувствует необъяснимый покой. Он передаётся ему от близнеца так же, как и душевное тепло. Может быть, всё ещё будет хорошо. Свет за колпаком керосиновой лампы, дрогнув, умирает примерно через минуту. Но ребята этого уже не видят, заснув чуть раньше, ещё до того, как комната погрузилась в шумящий дождём мрак. Когда-то ночью, Данте не может понять точно, когда, он перекладывается на спину и откидывает руку. Постель рядом оказывается пустой: Вергилия нет рядом. И холодной: значит, он ушёл уже давно, раз матрац успел остыть. Данте хмурится, приподнимается на локте и пытается сквозь мрак разобрать, один ли он вообще в хижине или брат где-то неподалёку. - Эй… - сиплым ото сна голосом зовёт Данте, выискивая брата в темноте. – Джил? Вергилий, который стоит у окна, не оборачивается. В этой темноте он – просто бледное пятно. Но только вот Данте знает, что брат не обернулся. - Почему ты не спишь? – наконец, отзывается вопросом Вергилий. - Холодно, - Данте хмуро потирает глаза. – Что там? Там Спотти? Вергилий отвечает не сразу, хотя, кажется, собирался. Но, наверное, передумал. Он молчит ещё какое-то время, заложив руки за спину, а ночное небо лениво отряхивает последние гулкие капли дождя на крышу убежища. - Точно, - запоздало и монотонно отвечает Вергилий. – Спотти. И у Данте обрывается сердце. От жалости к самому себе и от обиды. Он ведь только недавно посмел понадеяться, что всё будет хорошо! - Иди сюда, - мрачно говорит он, подняв плед, а видя, что брат не двигается, прикрикивает: – Иди, Вергилий! Вергилий глядит в ночь ещё несколько мгновений, а потом молча разворачивается и в темноте уходит к матрацу. Так же, не говоря ни слова, укладывается рядом с братом, и Данте набрасывает на него плед, а сам отворачивается лицом к стене. Он не хочет говорить об этом. Вообще, ни о чём не хочет говорить. Он ощущает, как ему на плечо ложится прохладная ладонь, как гладкая кожа прижимается к его коже, когда Вергилий укладывается позади, прижавшись к нему так, что теперь они укладываются будто ложки в коробке. - Убери от меня руки, - говорит Данте железным голосом. - Ладно. Извини, - говорит Вергилий в ответ, не отодвигаясь. – Я не думал, что ты проснёшься. - Там нет никакого Спотти, - сквозь зубы цедит Данте. – Ты не на него смотрел! С чего бы тебе просто так пялиться на призрак целый час?! Это не был Спотти! Так ведь? Вергилий молчит, поджав губы, а потом сдаётся. - Не был, - признаётся он. Данте хочется вскочить и затеять что-нибудь беспокойное, вроде симпатичного выяснения отношений, но он держится. И даже не оборачивается. - Как же я в тебе ненавижу то, что ты всё равно делаешь, как хочешь! Тебя просишь, но ты… - начинает он. - Ты меня не просил, - напоминает Вергилий. - Нет? Нет?! – Данте криво усмехается в стену. – Тогда сейчас прошу. Прошу тебя, перестань туда смотреть. Ты перестанешь? - Нет, - лаконично и негромко отвечает Вергилий. – А теперь давай спать. - Тогда не нужно было напоминать, что я не просил! – злится Данте. - И не указывай мне! - Хорошо. Извини, - как-то непривычно мягко произносит Вергилий и глубоко вздыхает. – Я не буду тебе указывать. - И не разговаривай так! Данте сердито пинает его локтем, не глядя. Чтобы заставить отодвинуться. Ему не хочется, чтобы брат его касался. Ему кажется, что прикосновением Вергилий передаст ему свою болезнь: эти видения форпостов и той чёрной крепости с призрачными звёздочками-окнами недосягаемо высоко от земли. Данте больше всего на свете не хочет видеть эту зловещую тень, которая станет преследовать его, словно она живая, упрямая тварь. И Вергилий держится за него ещё пару мгновений, а потом ложится на спину, убрав руки от брата и отдав ему весь плед. - Вот так и лежи, - сердито проговаривает Данте. - Хорошо, - негромко отвечает Вергилий. Он ведёт себя так, будто совершал что-то запрещённое и оказался пойман на месте преступления. Поэтому он не сопротивляется. Даже не претендует на одеяло, замерзая в темноте проседающего дома… Да почему он такой, чёрт бы его побрал?! В тишине, заполненной мраком и громким капаньем по крыше, тянутся секунды. Они медленно растягиваются в надсадно-одинокие минуты… Сердце у Данте в груди, сначала остывшее и колючее, будто шарик из смятой фольги, постепенно теплеет и словно бы развёртывается. Немного помятое, но нигде не надорвавшееся. - Ты там не замёрз? – наконец, не выдерживает Данте, не оборачиваясь. - Я в порядке, - отзывается Вергилий у него за спиной. – Спокойной ночи. Данте вздыхает и ложится на спину, подняв плед и впуская в тепло брата. Вергилий опасливо косится на приподнятый плед, будто ожидает, что оттуда выскочит какая-нибудь тварь. Потом отчего-то нерешительно поглядывает на Данте. И у того едва ли не сбивается дыхание от невыразимой, необъяснимой жалости. - Ты странный, - замечает Данте, и голос его подводит. – Господи, Джил, давай быстрей! – срывается он. – У меня яйца отморозятся! Вергилий ничего не отвечает. Лежит без движения ещё несколько секунд, а потом медленно и молча забирается под одеяло и погружается в окутывающее вязкое тепло, постепенно и плотно обволакивающее его ледяную кожу. - Охренеть! А-а-а… Чёрт, да ты холодный, будто умер и приполз из морга погреться! – выкрикивает Данте. – Ты говорил, что не замёрз! Вергилий посмеивается. - Я не хотел беспокоить, - поясняет он негромко. - Подхватишь пневмонию и сляжешь на целый день с лихорадкой, - замечает Данте. - Не беспокойся, не подхвачу. Тут Данте переворачивается на бок и со вздохом обнимает брата. Вергилий позволяет себя обнять и даже лениво и чуть сонно потирается лицом о его плечо. - Просто нужно, чтобы эта ночь поскорей закончилась, - бормочет Данте, а потом целует его в лоб и с головой накрывает их обоих тёплым пледом. – И всё ещё сможет быть хорошо, - шепчет он в тёплой вязкой темноте. Вергилий обнимает его покрепче и закрывает глаза, ничего не ответив. Но Данте и не ожидал, что он что-нибудь ответит. Вергилий странный. Сложно понять, что у него в голове сейчас и что будет там через минуту. И засыпая, Данте чувствует себя выхолощенным.