Призрак Юпитера

Данте входит в комнату и снова попадает будто бы в другое измерение. Всё здесь светлое, знакомое, шторы чуть отдёрнуты и пахнет дождём. У Данте всё сжимается, когда он понимает, что снова оказался слабаком в глазах брата. Но он не умеет объясняться с братом, потому что тот всегда истолковывает эти попытки однобоко: "ты слабак, поэтому тебе самое место со слабаками". Однако Вергилий, как ни странно, не ушёл. Стоит возле двери, декорированной цветным стеклом, опершись спиной на дверной косяк. Данте вздыхает и разводит руками. - Ты просто не понимаешь, - начинает он так, будто бы всё же оправдывается, глядя в его льдистые глаза. - Ты не так их судишь, Вергилий. У тебя другие меры, ты судишь всё по своим меркам. По меркам демона, - он качает головой. - А они не демоны, они просто люди! Ты видишь огни, видишь какие-то чужие крепости, а они не видят, даже я не... - он не договаривает и выдыхает, ощущая, что у него горят щёки. - Они просто живут и они... - он разводит руками. - Никогда не пойдут штурмовать эти форпосты и всё такое, и они... не умеют. Ты скоро сможешь идти один против целой армии, ты сможешь идти против кого угодно и штурмовать в одиночку любые укрепления, в любом из миров. Ты сможешь. А они н... нет, - неуверенно и тихо заканчивает он слово, и снова глядит в спокойные глаза брата. Вергилий не отвечает, но смотрит серьёзно и хотя бы не возражает. Поэтому Данте решает, что он не всё сказал или сказал как-то неубедительно, и он пробует снова. - Они даже не знают, что эти армии существуют! Да они, наверное, в штаны наложат, только увидев то, что видим мы в госпитале Святого Франциска каждый вечер... Ну, почти каждый вечер. Но проблема в том, что они - не увидят. Или увидят - и это будет последнее, что ни вообще увидели. Они люди. Живут с людьми, дерутся с людьми, они просто... - он не знает, что ещё сказать, потому что всё, вроде бы, и сказано теперь, но как-то слишком сбивчиво и не так, как нужно было, поэтому Данте делает последнюю попытку. - Они другие. Ты говоришь, что нельзя жалеть, но, Джил, у чувака лицо было как раздавленный томат! Оно, конечно, и до этого не блистало красотой... Ну, не все же как ты или как я, есть и стрёмные... - Данте замечает, как Вергилий усмехается. - Но теперь оно вообще выглядит как задница у носорога! А всё из-за того, что ты его наказывал по меркам демона в тебе. Руководствуясь этими всеми... - он не уверен, что знает, как закончить. Тут Вергилий прыскает со смеху. - Нет, Данте, если бы я наказывал его по меркам демона, он бы не смог уйти в направлении больницы на своих собственных ногах, - замечает Вергилий. Данте улыбается ему сдержанно в ответ. А потом, уже чуть успокоившись, говорит: - Я не сомневаюсь. Но ты всё равно никого не жалеешь, - замечает Данте. - А я думаю, что иногда жалеть можно, - он выдыхает и отбрасывает со лба мокрую чёлку. - Вот, например, ты бы пожалел кого-нибудь, кто тебе не враг? Кого-нибудь близкого. Родственника. Меня, Еву или там... - он пытается придумать, кого ещё мог бы пожалеть Вергилий. - Или других, которые слабее... - он задумывается и говорит: - Или хотя бы снисхождение - вот это тоже хорошо, для тебя это было бы даже больше чем просто хорошо! - Данте снова раздумывает и предлагает: - Или ты мог бы хотя бы не бить их слишком сильно? Ну, хотя бы не ломать им ничего. Голые плечи Вергилия всё подрагивают от бесшумного смеха. Он качает головой. - Ну, если ты так просишь. - Да! - кивает Данте, уцепившись за эту фразу. - Я прошу. Я прошу, окей? Это было бы заебись. Чтобы то, что было в летнем лагере не повторялось снова и снова. - О-о-о, лагерь, - качает головой Вергилий. Да, из лагеря Вергилия вышибли через четыре дня. Его там сразу невзлюбили. А выгнали за то, что он ночью чем-то запугал обидчиков настолько, что один из них поседел к утру. И никто так и не рассказал, что там случилось. Зато с Данте у них было одно сплошное веселье на берегу озера каждую ночь. Они голышом купались в тёмной ледяной воде и занимались чем хотели. А хотели они не так уж много. Он ещё посмеивается, но Данте теперь чувствует себя выхолощенным. Он вложил в эту зажигательную речь всю оставшуюся страсть и больше ничего в нём не осталось, потому что сегодня весь день такой: пустой и опустошающий всех, кто в нём потерялся. Но зато Данте отчего-то ощущает себя снова спокойным. Вергилий, кажется, и сам какой-то пустой сегодня. Даже ещё больше, чем обычно. Но, наверное, именно поэтому дню тянуть из него просто нечего. - Всё. Я не знаю, что ещё сказать, - сознаётся Данте, устало потерев горящее лицо. - Но мы же можем как-нибудь договориться? - Я услышал. И я приложу усилия, - наконец, отсмеявшись, произносит Вергилий. - Обещаю. Данте кивает ему и снова трёт лицо так, будто только что проснулся. А потом говорит: - Я как-то устал и... - тут он вспоминает. - А, чёрт. Я принёс капкейки, как обещал. Вергилий чуть приподнимает бровь и смотрит едва ли не удивлённо: - Ты их принёс? - Ну да. Я же сказал, что принесу тебе их на завтрак даже если будет время обеда. - О, Данте, - усмехается Вергилий, запрокинув голову и глядя в потолок. - Я никогда не замечал, что ты менялся. Мы теперь едва ли похожи. - Это ты менялся, а не я, - замечает Данте. - Это что, плохо? - Не знаю, - чуть пожимает плечами Вергилий, снова поглядев на него. - Просто это перекраивает некоторые из моих планов на будущее. - У тебя планы насчёт меня? - настороженно уточняет Данте. - Это... плохая новость. - Были. Но больше нет, я полагаю, - спокойно отвечает брат. - Не тревожься. И Данте становится необъяснимо грустно, а внутри всё словно бы заполняется горячей тёмной водой. Вот она доходит до грудной клетки и в ней начинает вязнуть замедляющееся сердце. Плечи Данте опускаются. То, что сейчас сказал Вергилий - это очень разъединяет: брат всегда был ещё и его лучшим другом, даже был любовником, но когда-то они всё же успели отдалиться и растерять слишком много. У них ведь гораздо большего общего, чем у кого-либо из них могло бы оказаться с кем-то посторонним, - Данте понимает. Может, со стороны не так уж и много: пара общих тайн, немного общих шуток, чуть-чуть одинаковых привычек, но их тайны, шутки и привычки действительно не похожи ни на чьи другие. Такого сходства больше не будет никогда и не с кем. Правила, которые они нарушали вдвоём, слова, которые они говорили одновременно... Данте вздыхает и глядит за окно. Серебристый день всё молчит, а мелкий дождь снова беззвучно падает на почерневший асфальт. - Вергилий, я не хотел, - серьёзно говорит Данте, лишь подсознательно понимая, что имеет ввиду Вергилий. Брат отходит от дверного косяка, разминает плечи по дороге к нему. Данте всё глядит на то, как Вергилий приближается. Вот он становится как раз перед ним и Данте устало опускает голову. Вергилий кладёт ладони ему на плечи. Может, это немного странно со стороны, но, кроме Данте, Вергилий никого не обнимает. Сдержанный, он вообще обнимает только Данте и только чтобы утешить. Вергилий старше всего на несколько минут, а кажется иногда, что на годы. Объятия его чаще краткие, мимолётные, больше прикосновения, а не объятия, но утешать они могут. - Не будь размазнёй, время ещё есть, - говорит Вергилий негромко. - Время для чего? - глухо спрашивает Данте, не поднимая головы. Вергилий обводит его лицо спокойным взглядом и качает головой: - Забудь, - тут же произносит он, а Данте подаётся вперёд и утомлённо утыкается лбом ему в голый живот. Вергилий бросает взгляд на его светлую, мокрую от дождя шевелюру и усмехается. - Откуда столько меланхолии? - он перебирает пальцами спутанные мокрые прядки волос. - Я правда не хотел. Но я не знаю, что дальше, - говорит Данте. - Не знаю, куда дальше. - Действуй по наитию, - советует Вергилий. - Тебе так будет проще. - А тебе? Вергилий качает головой: - Так вышло, что мне не нужно попусту терзаться. Мой выбор не подлежит сомнению. - Не в мою пользу выбор, ха? - Н-у-у-у... Зависит от того, что ты. Данте поднимает голову и молча смотрит на брата с укоризной. И глаза у него такие прозрачные, светлые, зрачки сужены до точек. Вергилий усмехается снова и очень фамильярно, по-свойски смахивает чёлку с его лба, зачесав её ладонями назад. Вергилий так иногда делает. При этом ещё смотрит ему в глаза или оглядывает его лицо. Данте это с детства знакомо - брат кажется совсем взрослым тогда. - Уверен, что во многом мы всё же останемся похожи, - негромко произносит Вергилий. - Но не уверен, к сожалению это или к счастью. И тогда Данте обхватывает его за талию, резко притиснув к себе, и глубоко вздыхает, - да, объятия Данте не такие, как у брата: они порывистые, крепкие. И очень тёплые. Вергилий чуть прогибается назад, от неожиданности убрав руки, но потом снова опускает ладони ему на плечи. - Может, к счастью, - говорит Данте, упершись лицом ему в живот и прикрыв глаза. Он вовсе не думает, что всё к счастью, но этим унылым днём многое и так уже слишком странно и невесело. - Так и слышу это счастье в твоём заунывном голосе, - будто бы прочтя его мысли, посмеивается Вергилий. - Я счастлив, - бормочет Данте ему в живот. - Просто я устал. - Ах вот как, - Вергилий пробирается под курточку и так же лениво поглаживает его по плечам. - Я долго гулял и весь промок. Там был ужасный ливень, - сбивчиво поясняет Данте. - Пока ты спал. А я там... - Мне кажется, тебе самое время отдыхать, - перебивает Вергилий спокойно. - Я сниму это. Он сдёргивает с его плеч курточку. - Нет, стоп! Сейчас? - Данте удивлённо глядит на него, пытаясь одеть куртку обратно. - Ты же сказал "отдыхать"! - А почему нет? Я ведь имел ввиду активный отдых, - пожимает плечами Вергилий. - Меня раздражает, когда ты расклеиваешься. Тебе это не к лицу. - Ты что, перепутал комнаты? - Данте тут же выпускает его и отползает подальше, оттолкнувшись ладонями от матраца. - И в этом плане активный отдых будет как раз таки у тебя, как я понимаю. - Правильно понимаешь. А ты будешь просто лежать и будешь послушным. Так? - он глядит на брата, чуть склонив голову, а глаза его серебрятся. - Ну не-ет, - ноет Данте, опуская плечи. - Нет, Вергилий, опять я! Ещё и здесь, в этой... - он оглядывается по сторонам. - Комнате... - Мы находимся дома, поэтому никто и ни в чём не может нас упрекнуть, - говорит Вергилий, становясь на колено на постель, оттолкнувшись и подавшись вперёд так быстро, что лицо Данте оказывается в дюйме от его лица. Данте бросает взгляд на его бледные губы, потом переводит взгляд на его глаза и вглядывается в серую, светящуюся глубину. У Вергилия глаза так светятся сейчас, будто кто-то рассыпал серебряные монетки на дно притихшего пруда и это серебро обнаружил вкрадчивый луч зимнего солнца сквозь толщу ледяной воды. - Это спальня родителей, - с сомнением говорит Данте. - И они могут. - Они даже не узнают, - хмыкнув, сообщает Вергилий ему в лицо низким негромким голосом. - Их не будет ещё очень долго. - А где они? - подозрительно спрашивает Данте, чтобы потянуть время: Вергилию он верит и без доказательств, потому что тот отличается абсолютной честностью и прямолинейностью. - Я скажу тебе после. Но будь уверен, Евы и отца не будет ещё долго, я не стал бы лгать в такой... пикантной ситуации, - негромко произносит Вергилий ровным тоном. Данте погружается в краткие, но мучительные мгновения раздумий, в течение которых его лицо начинает гореть. - Сейчас ещё светло, - бормочет Данте, а Вергилий кивает, подаётся назад и берёт его за ногу: он спокойно снимает с него ботинки. Данте слышит, как один уже падает куда-то на ковёр с тихим, мягким стуком. - Просто я ещё не делал этого днём, - неуверенно поясняет он, всё-таки не сопротивляясь. - Мне кажется, это как-то неправильно. - Когда мы были в машине, ты также говорил, что неуверен, потому что ещё не делал этого в машине, - пожимает плечами Вергилий, уже расшнуровывая второй ботинок. - Так это ведь была не наша машина, - замечает Данте, бросив взгляд на то, как бледные пальцы Вергилия спокойно и уверенно растягивают шнуровку, чтобы стащить обувь. - Ну вот. Поэтому в этот раз всё более чем в порядке, не так ли? - Вергилий приподнимает бровь и, выдержав секундную паузу, демонстративно отбрасывает в сторону второй ботинок. - Никто не явится в наши частные владения, поэтому тебе не стоит ломаться. Глухой стук по паркету: это упал второй ботинок. Всё ближе и ближе. Интересно, Вергилий так его и разденет, пока Данте будет метаться и раздумывать? - Теперь ложись, - командует Вергилий, чуть кивнув в сторону. - Мой дом - моя крепость. Это звучит убедительно. Данте потирает затылок. Конечно, после такого дурацкого, безобразного дня было бы хорошо испортить его окончательно чем-нибудь ужасным. Это будет как довести безумие до совершенства. Переспать с братом, например, вполне даже подходящая идея. И вообще, это уместно в сложившейся ситуации. И это хоть сколько-то весело. Данте критически осматривает комнату, неторопливо снимает курточку и сбрасывает её на пол у кровати. Он, конечно, согласен на совсем немного веселья. Но когда он признаётся в этом себе, то дневной перед глазами, - а на самом деле просто у него в голове, - словно бы меняется, становится ужасно раздражающим. Будто с мутного дня сорвали покровы, обнажив всё самое тайное; просматриваемость местности становится идеальной, а родительская постель с её золотистым покрывалом внезапно словно бы оказывается в самом центре города, прямо на этих красных кирпичах площади Пайонир Кортхауз. И все, кто там сейчас мог бы находиться, - студенты, коротающие время до начала следующих занятий в Старбакс Кафе, или спешащие по делам банковские работники, вдруг, перестают листать учебники и контракты, поднимают глаза, отставляют пластиковые стаканчики с кофе, останавливаются или оборачиваются. И смотрят. Данте становится не по себе, по спине словно бы пробегает изморозь. Он хмурится, потерев себя по плечам. - Тогда задёрни шторы, - говорит он, возвращаясь в реальность. - Твоя мнительность, - хмыкнув, произносит Вергилий. - В прошлый раз ты просил убрать Чарли. - А сейчас мне кажется, что все соседи одевают маску Чарли и глазеют в наше окно, - отвечает Данте. Вергилий явно не понимает, что происходит. Данте усмехается ему в ответ и начинает, прищурившись: - Представляешь, все соседи смотрят на то, как двое сыновей одних и без того странных родителей в их спальне занимаются чёрт знает чем. Голые, - уточняет он и добавляет на всякий случай, чтобы запугать: - И самым голым будешь, конечно, ты. - Самым голым, - хмыкает Вергилий. - Отлично сказано. При этом он снимает с Данте уже второй носок. Наверное, ничуть не испугался предстать голым пред глазами соседей. - Увидят твою тощую задницу, - продолжает Данте, склонив голову к плечу и приподнявшись на локтях. - Мистер Аткинсон, например. Он увидит. - Кто это? - уточняет Вергилий, отшвыривая носок на пол. - Это наш сосед напротив, такой, здоровый и лысый, - поясняет Данте медленно и спокойно. - Это который похож на заключённого? - поднимает голову Вергилий. - Угу. - А тот Кадиллак Эльдорадо, - Вергилий прищуривается. - Это был его автомобиль, не так ли? - Точняк, - ухмыляется Данте, вспомнив о приключениях в чужом подержанном авто, и о том, как они его вскрывали, чтобы угнать за город. - Он владелец тачки. Знаешь, чем чувак занимается? - с хитрой усмешкой интересуется Данте. - Порази меня, - разводит руками Вергилий с усталым вздохом. - У него своя фирма по ремонту и налаживанию сантехники, - сообщает Данте, а на лице Вергилия возникает гримаса полного разочарования, но Данте продолжает: - "Аткинсонс пламбинг репэир". Он работает сантехником и ремонтирует краны. - Я... Я не очень понимаю, - Вергилий вздыхает. - Ты собирался поразить охотника на демонов сантехническими услугами? - он приподнимает тонкие тёмные брови и удивлённо глядит на близнеца, постукивая пальцами по его лодыжке. - Конечно! Он сантехник. Меняет трубы, понимаешь? И он будет смотреть на твою голую задницу, - объясняет Данте. Вергилий даже отстраняется от разочарования и непонимания. - Слушай, брат, в этом имеется хоть какой-то сакральный смысл или ты просто тянешь время? - склонив голову, спрашивает он устало. - Ха, так ещё бы! Важный смысл! - Данте сам подбирается к нему и серьёзно произносит ему в губы: - Однажды ты услышишь звонок в дверь, откроешь её - а там он. - И что? - с явным сомнением в голосе, интересуется Вергилий. - Я скажу, что наша уборная в порядке. - При чём здесь чёртова уборная! - возмущается Данте. - Он огромный, в синем комбинезоне и с куском трубы в руке, - Данте касается лбом его лба и продолжает тихо и глумливо: - "Я пришёл проверить проходимость ваших труб, сэр." Зацени, это ведь самый частый сюжет для любой порнухи: раздаётся звонок и приходит сантехник. И дальше - о проходимости труб. Классика жанра, бро. Вергилий смеётся, отворачиваясь от его лица, и у него едва получается спросить: - Этот жанр и его классика мне не очень знакомы. Где только ты этого набрался? - Кабельное телевидение, - пожимает плечами Данте, усаживаясь напротив. - Так знаешь, что потом происходит? - Думаю, я прославлюсь в веках своей проницательностью, - смеётся Вергилий. - Ты прославишься чем-то другим. - Бесспорно. И прямо сейчас. Вергилий смеётся негромко, губы почти сомкнуты. Он вообще редко смеётся открыто. Но, несмотря на сдержанный смех и на атмосферу происходящего, Данте так и хочется спросить: "Бро, хочешь черничный капкейк?", потому что смеющийся Вергилий - это очень нежный, просто необъяснимо светлый образ. Вергилий становится невыносимо близким. Когда он смеётся - это так меняет его. На бледном плече его лоскутом слюды замер след от недвижимого хмурого дня, льющегося из окна пустым потоком. И в голове Данте этот образ отпечатывается очередной, будто бы заранее состаренной, очень личной и мало кому интересной фотографией. Такие фото обычно хранятся между последних страниц семейного альбома, так никогда и не вставленные в прорези альбомных листов, и незаметно убираются подальше, когда альбом рассматривают чужие. Вот так взять бы и сохранить эту улыбку для себя и потом иногда смотреть на неё, когда Вергилий... И Данте становится грустно и хочется прижать брата к себе, рассказать о сегодняшнем восходе солнца, который не случился из-за поломки оборудования, об облачных витринах в центре города, где Вергилий почти никогда не бывает. Может быть, о том, как намок под ливнем, и о том, как какой-то незнакомый парень бежал под дождём, прикрыв голову газетой, и разноцветные зонты припустивших по тротуару прохожих выворачивались наизнанку от порывов ветра. Потому что Вергилий выглядит классно, когда смеётся. Вокруг него будто бы сразу теплеет. - Ладно. Меня не прельщает возможность встретиться лицом к лицу с сантехником, - говорит Вергилий, когда перестаёт смеяться. - Я закрою шторы. Но Данте, повинуясь непонятному импульсу, подаётся вперёд и хватает его за руку. Тянет к себе и тут же целует в губы. - Кажется, ты ещё забыл сказать "удачной дороги" и помахать платком, - хмыкнув, замечает Вергилий после. - Иди. Я не забыл, но я сильный парень и не люблю долгих прощаний, - пожав плечами, с небрежностью говорит Данте в ответ. И Вергилий снова тихо смеётся, запрокинув голову и уронив руку на колено. А у Данте сжимается сердце. И ему вспоминается тёмная кухня этим утром и голос отца, растягивающего слова. "...Смерте-ельно бо-олен." Светлые глаза Спарды с опалёнными Адом ресницами. - Что, прости? - переспрашивает Вергилий, ещё посмеиваясь. "Чёрт. Очень вовремя услышал." Обычно у них в "эфире" стоит мёртвая тишина, потому что души их демонов ещё не научились слышать друг друга. Но иногда туда могут прорваться остаточные, неразборчивые эмоции. А вот услышать души друг друга по-настоящему у братьев получается крайне редко. Но сейчас получилось, чёрт бы всё побрал. - Ничего. Данте вымученно улыбается ему на всякий случай и берёт его расслабленную ладонь. Чуть сжимает. Вергилий, отсмеиваясь, мягко толкает его в плечи, а когда Данте падает на спину, то он склоняется к его губам. Данте приоткрывает рот и Вергилий целует его крепко и глубоко, и влажно. Затем отстраняется, собирает его губы в мокрый красный бант и, сжав его щёки пальцами, звонко целует этот бант пару раз. - Какой же ты бестолковый, - шепчет Вергилий ему в лицо. - Бестолковый и мнительный. К тому времени, как я вернусь в постель, ты должен быть раздет, - шепчет он разгорячёно в лицо брата. - А если я не соглашусь? - интересуется Данте, пытаясь выговаривать слова правильно и уложив руку ему на спину. - Маленький бунтарь? - тихо спрашивает Вергилий, с призрачной улыбкой поглядывая в его полуприкрытые глаза. - Угу, - Данте бы сказал больше, но сложно говорить, когда щёки стиснуты сильными пальцами. Вергилий выдыхает, бегло облизнув кончиком языка свою верхнюю губу, чтобы убрать лишнюю влагу после звонкого поцелуя, и азартно усмехнувшись. Затем с придыханием говорит ему в лицо: - Тогда я вернусь и прикую тебя к изголовью. А потом раздену и буду глумиться над твоим бессилием, - голос его тихий, низкий. О, чёрт бы побрал этого Вергилия. У Данте внизу живота становится горячо и тревожно, потому что его брат сейчас кажется ему самым соблазнительным созданием из всех, кого он встречал в жизни. Кажется, он ведь встречал кого-то соблазнительного сегодня? Но теперь он даже не помнит. - Окей, - негромко соглашается Данте, собравшись с силами. - Я даже, - он ждёт пока Вергилий отпустит его щёки и повторяет, когда брат убирает руки от его лица: - Я даже надену кожаное бельё с прорезью на заднице и сам прикую себя к изголовью. - Снова кабельное? Оно вредит тебе, - смеётся Вергилий тихо-тихо и снова целует, а потом шепчет: - Но эта чушь каждый раз делает тебя чертовски привлекательным, - ещё один грубоватый, звонкий поцелуй в губы. - Я и без неё всегда чертовски привлекательный, - замечает Данте. - Не вынуждай меня, - предупреждает Вергилий, а потом закусывает губу и чуть отстраняется от него. Оглядывает его лицо и плечи и повторяет негромко на выдохе: - Не вынуждай. Вергилий отстраняется. Выбирается из постели. - Ты должен быть раздет к моменту, как эти проклятые шторы будут задёрнуты, - бросает он, разворачиваясь. - Я почти раздет, - бормочет Данте. - Полумеры, - с презрением говорит он, отходя к окну. Данте глядит на Вергилия, который задёргивает шторы. И поверить не может, что ещё недавно он действительно раздумывал и сомневался, стоит ли ему развлечься. Теперь ему абсолютно плевать на факт, что кто-то мог бы подглядеть. Вергилий выглядит знакомо-соблазнительно, не так, как обычно. В собственном видении Данте он будто бы меняется каждый раз, когда у них что-то намечается. Преображается. Данте улавливает вкрадчивый колкий свет холодных глаз. Замечает проступающие ключицы, острые локти, крепкие мышцы, гладко перемещающиеся под бледной кожей, все эти подвижные впадины и тени на его теле - всё это становится стоящим внимания. И что-то другое, новое появляется в его взгляде, движениях. Даже в голосе что-то особенное: низкие, утомлённые нотки. И то и дело проскальзывает усталая хрипотца. Данте обращает внимание на то, на что в повседневной жизни он бы и не подумал смотреть. А теперь он может уставиться на его задницу, например. Ну, там ничего особенного, Данте всегда полагал, что Вергилий худоват, но в атмосфере близости она кажется такой аккуратной, и если схватить, то ладони на поджарой ягодице очень комфортно. Теперь, когда тяжёлые бежевые занавески задёрнуты, в комнате словно бы приглушается звук, а сквозь шторы золотистым песком на паркет беззвучно сыплется день. Данте наблюдает за братом, откинувшись на локти и забросив босую ногу на колено. Вергилий разворачивается и молча оглядывает комнату. Кажется, ему тоже нравится как сменилось освещение. Он бросает взгляд на Данте. Тот кивает в ответ и Вергилий направляется к нему. И когда он идёт, Данте прикладывает максимум усилий, чтобы не дрогнуть. Взгляд Вергилия вязкий и горьковатый, как кленовый сироп. Данте любит клиновый сироп, кстати. И сейчас Данте просто распластан и тонет в этом обтекающем его с ног до головы взгляде. - И ты всё-таки не раздет, - склонив голову к плечу, говорит Вергилий, остановившись у самой постели. - И даже не прикован к изголовью, - усмехается Данте, ложась на спину и раскидывая руки в сторону. Вергилий прищуривается: - Я не очень понимаю. Это что, бунт? - Это я так заявляю свои права, - говорит Данте, но незаметно сглатывает ком, рыбьей костью ставший в горле. - Права на что? - На... - Данте откашливается. - На свободу действий и... - У тебя на сегодня не предвидено никаких прав. Данте, ты что, ещё не осознал этой простой истины? - перебивая, тихо и предупреждающе объясняет Вергилий таким тоном, будто это является абсолютной системой мировоззрения, которую Данте посмел не принять. - И я не потерплю восстаний. - О боже мой, - нервно посмеивается Данте. - Значит, опять я, да? А мы можем договориться или... - И это следует пресекать. - В смысле, самым жестоким образом? - уточняет Данте. - О, да-а-а, жесточайшим, - тянет Вергилий с ухмылкой. - Предчувствую беспрецедентную резню, - откашлявшись, комментирует Данте. - Так точно. Карнаж. Вергилий закусывает нижнюю губу и оглядывает брата. Буквально обшаривает его горящими глазами, а Данте словно парализован, у него стискиваются челюсти и по позвоночнику пробегает липкий холодок. Вергилий склоняется над своим близнецом, опершись на вытянутые руки, смотрит ему в лицо. Когда Вергилий так близко, у Данте поджимается живот. На бледных губах старшего из близнецов вспыхивает призрачная усмешка, которая обычно появляется буквально на пару мгновений до того, как Вергилий возьмётся за оружие в Госпитале Святого Франциска и начнёт контратаковать. Сейчас эта усмешка задерживается, потому что здесь не будет сражения, что бы Вергилий об этом ни думал. Данте тоже глядит на брата, широко раскрыв глаза и не моргая. Ожидая какого-то его решения, наверное. Потом ухмыляется и внезапно обхватывает его бёдра своими, притягивает его и заваливает на себя, уже обвивая руками его шею. - Ну давай. Устрой карнаж, - глумливо усмехнувшись, говорит Данте тихо. - Как в тот раз. - В машине сантехника? - Нет, я тогда трижды больно ударился головой о потолок, - глупо усмехается Данте. Сильные бледные плечи Вергилия вздрагивают, он запрокидывает голову и бесшумно смеётся. Вкрадчивое освещение падает на его подбородок, исчезает под ним и ложится аккуратным пятном на отчётливо проступивший острый кадык. Данте закусывает губу, потому что, как и всегда, внезапно испытывает острое желание вцепиться зубами в эту аккуратную гофрированную ленточку хрящей под белой кожей, по которой, как по лесенке, стекает свет. Данте подаётся вверх и мягко ухватывает Вергилия зубами за подбородок. Выпускает, оставив звонкий поцелуй. - Как в том дурацком лагере. - Ах, это, - Вергилий ухмыляется. Данте усмехается теперь, вспомнив. Да, жаль, что Вергилия выгнали так скоро. Данте даже скучал без него там. Ну, по определённой причине. Он ловит руки брата и сплетает в замок свои пальцы с его пальцами. Разводит руки в стороны. - Ты всё-таки тяжёлый, - замечает Данте, полностью принимая на себя вес брата. - Ты постоянно это говоришь. - Ты забыл сказать, что я ещё тяжелее. - Я решил внести немного разнообразия. Близнецы прыскают со смеху, а потом Вергилий склоняется к его губам и целует. И Данте, прикрыв глаза, слышит их шумное дыхание. Брат высвобождает свои пальцы и подхватывает ладонями бёдра своего близнеца, по-свойски оглаживая. Данте отворачивает голову и Вергилий, закрыв глаза, обцеловывает его шею и скулу, а потом, смахнув прядь волос с уха, тянет зубами за мочку, забирается в ухо языком. Данте это ужасно нравится, он закусывает губу и с закрытыми глазами слушает влажные густые звуки и шумное дыхание. Вергилий тем временем перемещает ладонь ему между ног и потирает, а Данте довольно усмехается, что-то пробормотав неразборчиво. Вергилий отрывается от уха, оставляет звонкий поцелуй у него на шее и начинает сдёргивать с него джинсы. Данте приподнимается, упершись пятками в матрац, чтобы джинсы соскользнули поскорее, а потом привычно переворачивается на живот: Вергилий же обязательно должен посмотреть. Тот встаёт на колени и стягивает его джинсы пониже к икрам, а потом привычно и весьма фамильярно оглаживает его спину ладонью, плавно скользнув к ягодицам, всё ещё кое-как упрятанными под сползшие белые транки. - О-о-о, да, вот это класс, - выдыхает Вергилий, оттянув широкую резинку и резким жестом чуть сдёрнув его бельё. Теперь видны эти потрясающие ямочки над крестцом, которые обычно оказывают на Вергилия просто удивительное воздействие. Данте ухмыляется и, обняв подушку, прячет в неё лицо. - Ну? И что ты замер? - шепчет Вергилий, звонко шлёпнув его по ягодице поверх белья. Данте смеётся в подушку, послушно вильнув задницей, отчего ямочки на миг становятся глубже, а мышцы спины проступают отчётливей, плавно перемещаясь под загорелой кожей. Вергилий стискивает зубы, оглаживает его рёбра одной рукой и выпускает резинку, а Данте переворачивается на спину и раздражённо трясёт ногами, чтобы избавиться от джинсов, спустившихся ниже и зацепившихся штанинами за лодыжки. А разделавшись со штанами, приподнимается на локтях и оглядывает брата. Взгляд останавливается в паху. - Ого! Тебе там брюки не жмут? - спрашивает он с ухмылкой. Вергилий тоже как-то рассеянно оглядывает себя и, наверное, осознаёт, что всё-таки жмут. - На твоём месте я бы не радовался заранее, - криво ухмыляется он. - Ты не знал меня почти два месяца. - Ну я ведь вообще жизнерадостный, - Данте всё усмехается и поднимает ногу так, что голеностоп оказывается у Вергилия между ног. - Мне кажется, что за время бессонницы ты стал стеснительным, нет? - и всё давит в промежность. - К тому же мы близнецы-ы-ы... - дурачится он, не убирая ноги. Вергилий стискивает зубы, говорит: "Как знаешь", выбирается из постели. Он опускает плечи и начинает спокойно и неторопливо расстёгивать брюки, не сводя глаз с брата, а губы мстительно стиснуты в тонкую ниточку. Данте бросает взгляд на ловкие пальцы, разбирающиеся с застёжкой. О, да-да-да, вот и справились. Вергилий по-солдатски быстро стягивает брюки. Затем снимает с себя серое нижнее бельё, быстро переступает его и вопросительно разводит руками... Довольная усмешка немедленно сходит с губ Данте. Он приподнимает брови и садится. - Я... Я за эти два месяца всё же что-то пропустил, мне кажется, - бормочет он, неуверенно рассматривая брата. И внезапно смущается, а щёки его предательски вспыхивают. - Что, Данте, этой ночью ты был так занят, что не обратил внимания? - с сарказмом спрашивает Вергилий. - Я этой ночью видел тебя только со спины, я даже лица твоего не видел, не то, что... - он смущённо умолкает. - И теперь вот... это. Как это я так много упустил? - озадаченно спрашивает Данте, подавшись вперёд и упершись локтями в колени. - Витамины, здоровый образ жизни, - с иронией отвечает Вергилий, а потом смеётся и качает головой: - Да ладно, в тебе тоже произошли изменения, просто ты не заметил, - он пожимает плечами, небрежно проведя ребром ладони от паха и вверх, вдоль члена, давно уже готового к началу шоу. - Некоторые вещи заметны только постороннему взгляду. - Да? - Данте оттягивает своё бельё и осторожно заглядывает, будто может увидеть там нечто чужеродное. Бросает критичный взгляд на брата, потом снова на себя. - Чёрт. Мне кажется, что у тебя как-то побольше. Ну, изменений. Вергилий криво усмехается. - Данте, у тебя такой рот, который вообще не должен говорить. Тебе стоит занимать его почаще чем-нибудь, - он ложится на спину рядом с братом, заложив руки под голову. - Чем-нибудь полезным, - добавляет Вергилий, а потом поглядывает на брата. - Чего ты ждешь? Данте хмурится, затем смаргивает. - В смысле, как это чего жду? А пообниматься? - удивляется он. Вергилий задумывается и говорит со вздохом: - Давай так: ты ответственно выполняешь вверенное тебе поручение, а потом мы пообнимаемся, даю слово. - М-м-м... Ладно, - нехотя соглашается тот, упёршись ладонями в матрац. - Хотя я так не привык. И я не полностью буду его занимать полезным, а то меня стошнит как в тот раз. - А ты постарайся, чтобы этого не произошло, - чуть пожимает плечами брат, не открывая глаз. - Меня же не тошнит. - Ну Вергилий! - расстроено говорит Данте, нахмурившись. Вергилий чуть оборачивается и бросает на него недовольный взгляд из под длинных ресниц. - Ты сейчас тянешь время нарочно, пытаешься быть капризным или просто хочешь страданий, а? - он снова прикрывает глаза и добавляет: - Я ведь могу перестать быть терпеливым и просто взять своё без всяких приготовлений и отбросив излишнюю щепетильность, как ты это делаешь со мной во время терапии, - напоминает он. - Могу даже вывихнуть тебе руку подобным образом или связать. Как ты на это смотришь? - О нет, я никак на это не смотрю! - отшатывается Данте и тут же замечает: - И во время терапии ты сам настаиваешь! Это, наверное, потому что у тебя с головой не всё в порядке. - Не поэтому, дурак, - фыркнув, отвечает тот, глянув на Данте. - Потому что навязчивая монотонная боль, частичная или полная скованность движения и твой контроль меня отрезвляют, - уже спокойно поясняет Вергилий и снова закрывает глаза. - И плюс сам факт неправильности происходящего... Так как, хочешь такого же? Данте вздыхает. Страданий он не хочет. А терапию он ненавидит ещё больше, чем её ненавидит Вергилий. Хотя он уверен, что в тайне брат вполне себе кайфует. У него ведь всегда всё под контролем, а если внезапно он лишён этого контроля, у него будто бы открывается второе дыхание. Достаточно выбить его из колеи разок и заставить делать что-то несвойственное ему, что-то, что может унизить его достоинство, как Вергилий возвращается в норму, приходит в себя, потому что быстренько начинает чувствовать, что всё зашло слишком далеко. А вообще, оба воспринимают терапию захватывающей и изощрённой игрой. - Нет уж. Не хочу, - мрачно и запоздало говорит Данте. Но решает больше не спорить с братом. Вообще никогда. А то ведь можно схлопотать себе немного боли и унижения. Вергилий из тех, кто может сдержать слово. Данте вздыхает, перебирается к нему поближе и натягивает одеяло на себя: почему-то он оказывается всё так же смущён и ему не очень-то хочется, чтобы брат видел его "за работой". Затем осторожно склоняется к нему, закрыв глаза. Плоть брата, упруго мазнув по его щеке, слепо тычется в уголок его рта. Данте ничего не может с собой поделать и глупо усмехается. Затем осторожно задевает её нижней губой, подбородком. Он оставляет себе ещё секунду, чтобы собраться, и, наконец, аккуратно ловит губами и зажимает покрепче меж губ. Осторожно погружает её в рот, но совсем немного, сверху. Вергилий довольно потягивается в предвкушении и это делает его похожим на поджарого кота, проснувшегося у камина. Данте захватывает побольше, а потом отстраняется, но тут ему на затылок ложится рука Вергилия. Это предупреждение. Данте сживается с приобретённой за два месяца воздержания застенчивостью и начинает действовать решительней, для удобства ухватившись за бедро Вергилия. Данте очень старается, а полумрак под одеялом заполняется влажными звуками и сосредоточенным дыханием. Ладонь брата соскальзывает с его затылка и ложится на раскрасневшуюся от тепла щёку, ощущая то и дело ритмично проступающую и исчезающую неровность, если член упирается во внутреннюю сторону щеки. Но проходит, кажется, вечность, прежде чем слышится довольный ленивый выдох откуда-то из-за пределов жаркой темноты под одеялом. - Давай, Данте, - негромко говорит Вергилий из вне. Звонко прервавшись, Данте выдыхает. - Только разок, - отвечает тот глухо из-под одеяла. Он вздыхает, собираясь с силами. Затем решается и берёт поглубже, ощущая, как влажная тёплая плоть проскальзывает по языку, от кончика к корню. Данте зажмуривается и берёт секунду на передышку, а потом продолжает, обхватив его у основания. И вскоре член Вергилия удушающе упирается в судорожно стиснувшееся горло. Данте передёргивает плечами и замирает, глубоко выдохнув через нос, ощущает, как бедро брата чуть вздрагивает под его рукой. Вергилий кратко выдыхает где-то вне этой темноты. Данте отчаянно хватается за его бедро посильней, оставляя красные, невидимые в темноте отпечатки от пальцев. - Вот т-а-ак, отлично - довольно комментирует Вергилий, когда Данте делает над собой усилие и протискивает его вглубь. Данте не может держаться так долго, поэтому поскорее с облегчением отстраняется, собирается с духом и несколько раз повторяет: медленно, старательно. Вергилий снова кладёт руку на спутанные волосы на затылке Данте и тот опасается, что Вёрдж может нажать посильнее и так задержать, когда Данте будет в самом низу. Но этого не происходит и брат разве что довольно усмехается, лениво и как-то очень сыто. Данте не выдерживает и капитулирует, когда его всё-таки передёргивает. Он решает, что с него хватит: с каждым разом у него создаётся впечатление, что горло становится всё чувствительней, что оно сужается и всячески противится, и больше не пропустит в себя ни дюйма. Данте отстраняется, поднимает голову и приоткрывает рот, чтобы член брата выскользнул. Крепко зажмуривается, потому что глаза слезятся, а рот всё ещё приоткрыт. Вергилий не требует невозможного хотя бы сейчас, поэтому, шмыгнув носом, Данте прижимает к губам тыльную сторону ладони и сглатывает слюну, не решаясь попробовать подобное ещё раз: у него никогда особо не получалось и до этого - он ведь не Вергилий, которому вообще чужды любые физиологические пределы. Но Данте делает, что может, и старается, как может, для удобства обхватив внизу рукой, и даже не замечает, что его щёки со временем начинает чуть сводить, а минуты идут и идут, растягиваются в многочисленные бесконечности, танцующие и завивающиеся красными линиями посреди темноты под крепко зажмуренными веками. Вергилий сдёргивает с его головы покрывало. Данте, замерев как раз в самой нижней точке своей, как кажется ему самому, бесконечно повторяющейся амплитуды, поднимает на него непонимающие глаза и так и глядит, удивлённо и выжидательно снизу вверх. А Вергилий глядит на него в ответ. Данте, не сводя глаз с глаз своего близнеца, медленно проводит вверх, покрепче обхватив губами, и смаргивает, а Вергилий наблюдает за возникшими впадинами на щеках брата: они выглядят глубокими и очень тёмными в полумраке. Тот звонко выпускает изо рта его влажно поблескивающий от слюны член и Вергилий одурело усмехается и стискивает зубы. Данте уже выглядит усталым, а взгляд его мутный и уже совершенно покорный. - Что уставился? - глухо спрашивает он. - Ты смутился, - хмыкнув, кивает Вергилий. Данте отводит взгляд и послушно продолжает. Да, смутился, но спорить с этим ему не хочется. И не замечает, что поглаживает бедро брата, изредка хватаясь за него покрепче. Зато слышит как шумно дышит Вергилий, слышит своё глухое дыхание и это его собственное случайное и сдавленное "м-м", которого всё так же стыдится. Слышит редкий шелест простыней... Тёплый член, влажный от слюны и зажатый меж раскрасневшихся полуразомкнутых губ, уже гладко и привычно скользит туда-обратно, а часы в комнате тикают тихо-тихо. Данте почти привыкает к сонному, однообразному ритму, а пальцы его руки, которая лежит на бедре у брата, подчиняясь непонятным слабым импульсам, изредка стискивают бледную кожу. Вергилий приподнимается на локтях и, закусив губу, смотрит лениво, будто бы сонно. - Иногда ты выглядишь действительно хорошо, - усмехнувшись, замечает он негромко. - Я даже забыл. Выгляди так всегда. Голые плечи Данте вздрагивают от тихого смеха, он выпускает его член изо рта. Лениво упирается лбом в приподнятое бедро Вергилия и неслышно и устало усмехается в ответ. - Ты же больной, - хмыкнув, глухо замечает младший брат. - Ты так считаешь? Данте раздумывает пару секунд, а затем едва заметно качает головой. - Нет, вообще-то, - говорит он, небрежно поцеловав его во внутреннюю сторону прохладного бедра, а потом прикрыв глаза и вжавшись в него лицом. Он начинает ощущать, что действительно устал. Вергилий кладёт руку ему на тёплый затылок, рассеянно перебирая пряди волос. И тогда Данте испытывает внутри необъяснимый прилив тепла, и в грудной клетке его, в самой середине, разливается незнакомо пронзительная, колючая нежность. Она разбухает, заполняя грудную клетку, расцветает медленно, впиваясь острыми лепестками в живое. Развёртывается и поражает, наверное, так же красиво и бескомпромиссно, как экспансивная пуля, именуемая "цветком смерти" за её болезненность и убойную силу. Впрочем, убивает такая пуля далеко не всегда. Когда Данте вновь берётся за дело, уже ставшее ему привычным, Вергилий, вздёрнув подбородок, усмехается едва различимо, будто понимая, о чём думает брат. Верхняя губа его чуть приподнимается, он скалится - так обычно выражают полное презрение, но у Вергилия это означает нечто другое. Данте старательно доводит всё до конца и глаза Вергилия лениво закрываются, но внезапно он вздрагивает и стискивает зубы с какой-то мучительной гримасой на бледном лице, цедит воздух сквозь острые стиснутые зубы и резко отстраняет брата за плечо. - Стоп, - он выдыхает. - Хватит. Данте осторожно отстраняется и глядит на брата, замерев и приподняв брови, рот всё ещё приоткрыт и кончик языка пробегается по мокрой нижней губе. Вергилий, ещё раз выдохнув так, будто избежал какой-то опасности, ловит этот момент, потом обводит взглядом его напряжённые, загорелые плечи. - Я, кажется, разучился определять сам, когда ты всё, - замечает Данте. - Да нет, я сам... - Вергилий сглатывает и качает головой, убирая длинную чёлку со лба. - Увлёкся. Он ещё мгновение рассматривает Данте, глядит с каким-то абсолютным, обволакивающим теплом и фамильярностью, а тот голубой лёд в его глазах, наверное, когда-то незаметно растаял. Данте чуть смущённо вытирает запястьем свои покрасневшие, припухшие губы. Смаргивает. - Ты мне обещал пообниматься, - напоминает он осторожно, выждав немного. - Я не забыл. Вергилий возвращается в реальность, приподнимает бровь и кивает приглашающе: - Ладно, поди-ка. Он привстаёт и притискивает его, не сопротивляющегося, разморенного и, кажется, не очень понимающего, что происходит, к себе. Целует довольно во влажные усталые губы, и Данте ощущает, что щёки перестают ныть, а губы будто бы даже саднят меньше теперь. Вергилий переворачивает его на спину и приникает к его рту, и Данте что-то неразборчиво глухо мурлычет. Старший из братьев редко целует так глубоко и правильно. Обычно он ограничивается крепким, каким-то очень мальчишеским быстрым поцелуем в губы, но ведь сегодня Данте так старался. Данте тоже думает о том, что он старался и заслуживает вознаграждения, поэтому он чуть отстраняется, не прервав при этом поцелуя, и берёт его руку, беззастенчиво подталкивая её вниз, к паху. Вергилий не смущается, не убирает руку и начинает ласкать, размеренно и жёстко, при этом собственнически оглаживая его бок и бедро свободной рукой. Данте отворачивает голову и Вергилий осторожно, медленно покусывает его шею, скользя по ней зубами и губами снизу вверх, а шею потом холодит там, где остывает влажная дорожка слюны. Вергилий добирается до подбородка, оставляет на нём пару звонких мягких поцелуев и на выдохе ловит губами его разомкнутые губы и усмехается, когда оба замерев, глядят друг на друга, соприкоснувшись кончиками носов. Данте усмехается ему в ответ, нетерпеливо обвивая ногами его талию, потираясь о него бесстыдно и довольно, и надеясь, что брат, который сейчас поддерживает его за бёдра и оглаживает весьма по-собственнически, не станет ничего менять. - Хочешь так? - шёпотом спрашивает Данте, прикрыв глаза от удовольствия и запрокинув голову, когда Вергилий проводит языком по его горлу. Данте всегда считал, что это "по-девчачьи", но так ему удобней и безопасней. Всегда можно оттолкнуть или податься вверх, подальше от брата. И по этой же причине Вергилий редко попадался на подобные уловки. - Нет, - конечно же, отвечает Вергилий, быстро чмокнув его в мокрые горящие губы. - Или забирайся наверх... - Ну уж нет. Вергилий ухмыляется, потом снова звонко целует его в раскрасневшиеся губы. - Или перевернись. - Ну чёрт бы тебя побрал! - вздыхает Данте, поморщившись, и начинает высвобождаться, чтобы всё-таки перевернуться. Он привстаёт на локтях и на всякий случай заранее утыкается лбом в подушку, надеясь, что Вергилий не замечает, как у того серебро пробегает по позвоночнику. Данте всегда жутковато если Вергилий позади, потому что так Данте его не видит. Всё, что сейчас происходит - это хоть и привычно им обоим, но в этом всегда, всегда есть доля чего-то волнительного. Данте в каком-то глухом отчаянии и ожидании неслышно царапает простынь пальцами, а потом, рвано выдыхает, ощутив, что Вергилий уже совсем близко сзади него и дёргает за резинку белья, приспуская транки. У Данте почему-то на миг пропадает дар речи. - Нет! - протестует он уже через секунду, отчаянно задрав голову и посильней прижимаясь к постели. - Не так сразу, я не... - Спокойно. Я ещё ничего не сделал, - негромко говорит Вергилий, пробравшись под бельё, обхватив ладонью его ягодицу и лениво огладив. Данте нервно ёрзает на постели, закусив губу, потому что ему и хорошо, и жутковато одновременно, будто раньше они таким не занимались. Вергилий опускается и целует его в шею, и Данте отклоняет голову к плечу, прикрыв глаза. Потом брат целует его в плечо, чтобы успокоить, и это, чёрт побери, всегда срабатывает. Данте вслушивается в его дыхание, в тихое, влажное прикосновение губ к коже, в шорох при поглаживании. Оно шумно вырывается из приоткрытого рта, и когда брат целует, оно обжигает. Данте закрывает глаза и скалится от удовольствия, а Вергилий касается его губами меж проступивших лопаток, не переставая оглаживать его напряжённые ягодицы. Не позволяя Данте забыть. Вергилий соскальзывает вниз, довольно целует его в поясницу, мазнув по ней языком снизу вверх и аккуратно стягивает бельё. Данте оглядывается. - Ты там что, учишься пепелить взглядом? - спрашивает он, чуть успокоившись, - Испортил бы лучшее в тебе, - ухмыляется тот в ответ. - Вообще-то, это не лучшее во мне, - замечает он. - Неужели есть что-то ещё? Данте посмеивается, но факт, что прохладные ладони оглаживают его катастрофически поджавшиеся ягодицы бесстыдно и целенаправленно, заставляет его напрягаться, сильнее вжимаясь животом и ладонями в матрац. Он чуть прогибается, пытаясь таким образом хотя бы временно ограничить свободу доступа. Вергилий, который начинает уставать от этой унылой эквилибристики и скованности, приподнимается, подхватывает его под животом и тянет на себя. А Данте молча и отчаянно пытается уцепиться за изголовье постели, но, конечно, не дотягивается даже кончиками пальцев. Вергилий усаживается на колени и притискивает его к себе. - В чём дело, Данте, ты же сотни раз это проходил, - горячо шепчет Вергилий ему в шею, поглаживая его по крепкому, но панически втянувшемуся животу, а рука вновь спускается чуть ниже и пальцы задевают серебристые, очень гладкие волоски в паху. - Не лги ни мне, ни себе: ты всё равно далёк от новичка. А копчика Данте, будто бы в напоминание, касается что-то тёплое и упругое. И кажется, совсем даже чужеродное. - Ты... преувеличиваешь, - выдыхает Данте, кое-как пытаясь расслабиться, неловко вертясь, чтобы не усесться, и привычно сгорая от стыда и одновременно - от нетерпения, будто он как раз таки новичок. Вергилий подхватывает его под ягодицами, поглаживает и Данте стискивает зубы, приподнимаясь и прогибаясь. Руки у брата такие знакомые, такие крепкие... Данте решает, что же лучше: развести колени или всё-таки прижать их друг к другу. И пока он лихорадочно решает, Вергилий оставляет его член, вынимает руку и разводит их сам, прижав брата спиной к своему животу, а потом возвращает и ласкает его медленно и настойчиво. Данте сдавленно выдыхает, сдерживая тихий стон, чтобы сделать вид, что так просто он не сдаётся. - Давай так, - говорит он лениво, откидывая голову ему на плечо и Вергилий целует его щёку, управляясь у него в паху и не забывая о другой руке. - Да? - Нет, - в щёку ему говорит Вергилий. - Ты всё равно встанешь так, как я сказал, - он стискивает, и от этого у Данте сводит зубы и начинает казаться, что все новоприобретенные страхи отступают из-за бросающей в жар, изматывающей истомы, от которой тело чуть ли не плавится, а кожа Вергилия, касающаяся его спины, начинает казаться ему его собственной. Он оборачивается и Вергилий выдыхает, мазнув губами по уголку его губ. Данте приоткрывает рот, ожидая поцелуя, но братья как-то неловко далеки друг от друга и поэтому им удаётся разве что соприкоснуться кончиками языков, а выглядит всё ужасно распутно и очень интимно в самом высшем понимании этого слова. Вергилий тихо посмеивается и целует его в щёку, потом шею, а Данте прогибается довольно в его руках. - Ну давай-давай, - шепчет старший брат, наклоняясь вперёд и высвобождая руку, которая была занята у Данте позади. И Данте неохотно, но послушно следует, позволяя мягко оттолкнуть себя в спину, и упираясь ладонями в матрац. Вергилий оглаживает его проступившие рёбра, скользит руками по талии и руки его останавливаются на крепких ягодицах. Потирают, а потом сжимают. - Только не сразу! - в отчаянии предупреждает Данте, нарушая собственное умиротворение. И, кажется, умиротворение брата тоже. - Угомонись, - строго предупреждает Вергилий. Данте умолкает. Вергилий тискает и настойчиво поглаживает меж его ног и Данте тихонько скулит от охватывающего его беспокойства и нетерпения, закусив губу. Вергилий ласкает небрежно, беззастенчиво и щедро и Данте довольно выдыхает краткими выдохами, теряя над собой контроль и против воли подаваясь назад. Вроде, ничего не происходит, только хорошее, но потом Вергилий тянется вперёд и ухватывает его свободной рукой за голое плечо, предупреждая любую попытку отстраниться, а рука отстраняется от его паха... Данте распахивает глаза, перестаёт дышать и резко втягивает живот. - О боже, - сдавленно бормочет Данте. - Подожди ещё, - шепчет Вергилий, а Данте тут же пытается занять сам себя своей рукой, за что Вергилий в целях острастки тут же шлёпает его сзади. - Твоя самодеятельность не всегда похвальна. Данте только закусывает губу и жмурится, пока Вергилий распоряжается с его телом позади. О чёрт, у Вергилия такие руки... Они точно созданы не только для того, чтобы держать оружие. Данте кажется, что его тело не выдержит, что сухожилия треснут от невыносимого натяжения, кости сломаются, выскочив из развороченных суставов, а все мышцы расслабятся так, что он вот-вот потеряет опору и рухнет лицом вниз от вынимающей душу недостаточной нежности и недостаточной грубости, а колени из-за этого всё никак не найдут идеальную поверхность на матраце, чтобы подстроится поудобней и поближе... Или нет, подальше. Нет, не так, всё-таки, поближе или... Данте переступает с колена на колено каждые пару секунд, не решаясь оглянуться, а локти подкашиваются от охватывающей его слабости и он заводит руку назад, ухватившись за бедро Вергилия. - Я мог бы сам. Я... просто всегда мечтал... записаться в кружок... "умелые ручки", - на выдохе, объясняет Данте, обернувшись на краткий миг. - Собирал бы... оригами. Во-о-от, да, - он на миг стискивает зубы и выдыхает, чуть подавшись назад, а потом продолжает через силу, снова упершись ладонью в матрац: - Из... твоего члена по... по ночам. - Заткнись! - Вергилий позади него прыскает со смеху и вновь звонко с силой прикладывает его ладонью по ягодице, на ней остаётся красный след от пятерни, но он тут же бледнеет, а Данте негромко вскрикивает. - Ты разве сейчас не чувствуешь, у кого сейчас из нас двоих ручки умелей? - Да-да, о, какие пальцы, - бормочет Данте, сглотнув слюну. - Но... Вот бы ты удивлялся... утром, да? Начинал бы каждый... день с... сюрприза, - продолжает Данте, с потрясающей грацией потянувшись, как большая кошка, и прижавшись грудью к подушке. - Каждый день - новая ф... фигурка. - Ты меня отвлекаешь, - смеётся Вергилий, чуть подавшись вперёд от смеха и подхватив его прохладной ладонью под тут же втянувшимся животом. - Сложная, - добавляет Данте, будто это очень важно. - Сложная фигурка. Вергилий предупреждающе ухватывает его за ягодицу и замирает, позволяя себе тихо отсмеяться. Но только на несколько мгновений. - Или, вот ещё, например... - Данте решает не обращать внимание на волнение и болезненный "захват", потому снова начинает болтать, но голос уже хриплый, и, облизнув губы, Данте посильней прогибается и утыкается лбом в подушку. - Если бы я был скаутом то... мог... Я мог бы... О, да! О, вот так! - прерывая сам себя, выдыхает Данте. - Так? - уточняет Вергилий за его спиной. - О да-а-а, здесь классно... - на выдохе говорит он довольно. Вообще, когда Данте нервничает, он иногда болтает больше обычного. - Так вот, если бы... Тут он прерывается и цедит воздух сквозь зубы, потом расслабляется немного. Кожа его кажется ему такой невероятно горячей, я руки брата слишком холодными для неё и такими сильными. Или это просто сам Данте обессилел? Данте всё ощущает и немного паникует, потому что два месяца - это довольно долгий срок. И вот брат уже прижимается к нему сзади, поэтому сердце как всегда начинает бешено колотиться в грудной клетке, как будто его завели ключиком и заставили там прыгать. К тому же внизу тотчас напрягшегося живота становится горячо, а внутри всего тела, буквально в каждой клеточке, теперь светло, переменчиво и неспокойно, как во включенной парафиновой лампе для влюблённых. Данте зачем-то сводит ягодицы и весь зажимается, как маленькая скромница. В тот же миг получает ещё один звонкий шлепок по заднице, довольно сильный и жгучий, который его отрезвляет, и теперь он пытается расслабиться. Ну, пока его контролирует Вергилий, его скромность или попытки избежать главного особой роли не играют. Он передёргивает плечами и в этот миг ощущает, как ему в бедро слегка ткнулось что-то тёплое, скользнуло поближе. И тут же исчезло, но посыл оказался более чем понятен. Или Вергилий промахнулся, или просто играет. Но Данте уже так расслаблен и заведён, что готов на всё. Он ощущает, как Вергилий, взявшись за его бока, устраивается сзади, потираясь о него уже совершенно открыто. Данте плавно подаётся назад, затем переводит чуть прикрытые глаза в сторону, улавливает почти незаметное движение золотистой занавески от неощущаемой в его личной жаре сквозняка, снова глядит перед собой, скользит взглядом по кованой фигурной решётке изголовья кровати. "О нет, подожди ещё, так хорошо ведь было!" "Сейчас будет лучше." Когда Вергилий входит, это вырывает Данте из его сонного обволакивающего мирка, заполненного эйфорией ожидания. - О чёрт! О чё-ё-ё-ёрт... - Данте замирает, дышит прерывисто и поверхностно, резко приподнявшись на руках и запрокинув голову, потом подаётся вперёд по инерции, подальше от брата. - Чёрт! - Ничего, что я... - Вергилий еле выговаривает, придержав его и притиснув к себе. - Без приглашения? - О чё-ё-ёрт, - всё стонет Данте, уже не имея сил на то, чтобы засмеяться или придумать пошлый ответ, и опускает голову. Вергилий кладёт руку между его лопаток и жмёт на спину, а Данте закусывает губу и послушно опускается на кровать, касаясь грудной клеткой подушки и прогибаясь. Но лучше от этого не становится. Кажется, даже хуже. Вергилий грубовато облапывает его ягодицы, широким мазком проводит ладонями вдоль спины, оглаживает бока, проступившую гофрированную клетку рёбер. Ждёт ещё немного. И только тогда начинает выходить. - Стой... - шепчет Данте и морщится от саднящей, как-то очень быстро выплывшей на поверхность воспоминаний боли, а потом приподнимается на руках. - Замри! Вергилий останавливается, молча поглаживая его по спине, как-то очень заботливо растирает сведенные лопатки, гладит по талии. Ждёт ещё и делает вторую осторожную попытку. - Мне плохо! - уверяет Данте. - Ты причиняешь мне страдания! Какие-то, блядь, ужасные... страдания. Данте хочется, чтобы это всё закончилось. В его мирке, где обитала эйфория ещё пару мгновений назад, всё было иначе. - Мне тоже как-то не очень! - злится Вергилий. - Ты меня зажал к чертям! - Мне не нравится, - жалуется Данте. - Что ты там делаешь? Вергилий, мне не... - Да что же ты как девчонка, а, брат? - нервно усмехается Вергилий. - И что я... - он тяжело дышит. - Могу тут делать? "О, этот голос..." - Ха, "брат", - с иронией усмехается Данте. - Это очень вовремя. - Соберись, - спокойно говорит Вергилий, погладив его по ягодицам ладонями. - И тогда... Нет, не в этом смы... Дурак, расслабься! - Так? - спрашивает Данте, обернувшись и глядя несчастными глазами на Вергилия. - Ещё, - командует негромко тот. - Сейчас... Я не понимаю, почему... О боже, - он крепко зажмуривается и морщится. - Почему регенерация регенерирует не то, что нужно. Обычно её не дождёшься, а тут... "Мне плохо!" "Я поражён. Как ты умудряешься болтать в момент, когда ты настолько занят?" "Охренеть! Я тебя слышу?" - Ну давай, Данте, - мягко уговаривает Вергилий вслух, оглаживая его плечи и спину прохладными ладонями. - Я начинаю терять терпение. - Терпение? Да я начинаю терять сознание, - сипло парирует младший из братьев. - Как только ты это выносишь! - Данте, - примирительно зовёт Вергилий, игнорируя вопрос. Затем чуть наклоняется вперёд, огладив по талии, заводит руку ему между ног и приподнимает брови. Небрежно собирает его плоть в ладонь, сделав вывод, что Данте и правда как-то не очень. - Тебе что, страшно? - интересуется Вергилий, принимаясь за его член. - Нужно было уединяться почаще. - Так это ведь у тебя была бессонница два месяца. Ой-ой-о-о-ой, чёртов лунатик, - стонет он. - Справедливо, - Вергилий настойчиво ласкает его между ног и Данте со временем перестаёт стонать так несчастно. - Ну вот, так получше, да? - комментирует Вергилий. - Нет. Да, - Данте, кивает и от безнадёжности опускает голову. - Нет. - Нет? - Да. Признаться, ему действительно немного получше, потому что теперь Вергилий хотя бы решил позаботиться о нём. Вергилий, кажется, ощущает, что давление со всех сторон, наконец-то, чуть ослабевает, и пытается продолжить. Данте закусывает губу и вспоминает, что он ведь решил не спорить с братом и просто немного перетерпеть. Несмотря на то, что он и не особо человек, болевой порог, увы, никто не отменял. Только Вергилий умеет сам себе отменять такое явление как болевой порог или моральные рамки. Восстановление тела по умолчанию приводит всё в порядок, к изначальным критериям, поэтому если появляется что-то, противоречащее системе, что-то, что по её подсчётам вредит телу, система быстренько вернёт всё к исходнику. Сначала Данте молча желает, чтобы всё это поскорее закончилось. Чтобы Вергилий получил своё и отстал, но со временем становится полегче. Вроде бы, всё получается, а рука брата творит какие-то бесстыдные чудеса у него где-то там в паху. И Данте снова утыкается лицом в подушку, позволив локтям подкоситься, и уже, распластанный по постели и спрятавший лицо в подушке, не сопротивляется. Вергилий сам по себе не жестокий и не мягкосердечный - он индифферентный. И поэтому, не будучи исключительно жестоким по натуре, он пытается быть аккуратней, чтобы облегчить путь к желаемому. Он осторожничает, но не останавливается, поэтому Данте только глухо низко стонет в свою подушку, но это Вергилию уже не мешает. Он действует правильно, осторожно и размеренно, пока Данте кусает губы, чтобы не стонать. Данте умолкает, слыша как сталкивается их кожа, сгорая от ощущений, которые он никогда не понимает, потому что ему хорошо и плохо одновременно и это сводит его с ума. Со временем всё становится проще и Данте начинает расслабляться и даже довольно и тихо постанывать краткими выдохами, совсем негромко и в ритм. Вергилий слышит эти умиротворённые, какие-то сонные выдохи, похожие на мурлыканье, и от этого у него сбивается дыхание. Вязкое, плавное движение, которое свозит Данте вперёд-назад по прохладным шёлковым простыням. Он так сживается с этим необъяснимым и острым, пряным, вязким удовольствием, что ему начинает казаться, что он где-то не здесь, а... Везде. И смотрит на себя со стороны. Данте не замечает, что сейчас он тихо, как-то капризно стонет. Происходящее даёт ему ощущение абсолютного покоя, идеальной заполненности и даже отчего-то ничуть не постыдной подсознательной принадлежности брату, полного, почти осязаемого доверия между близнецами и... Привычки. Ему приятно то, что Вергилий делает с ним - некая доброта и покой, исходящие от него и длящиеся недолго. И Данте чуть сожалеет о том, что обязательно возникнут эти привычные болезненные вспышки удовольствия. Они растекутся внизу живота горящими искрами, от которых кулаки стиснутся и во рту соберётся слюна. Это вырвет его из зоны его новоприобретённого комфорта и швырнёт в огонь, который заставит Данте выгибаться и выворачиваться, хватаясь за простынь и стискивая зубы от горящего удовольствия и оглушающего переживания. Со временем Вергилий действительно постепенно, но предсказуемо переключается на свойственный ему ритм - резкий, быстрый, а движения становятся похожи на удары глубоко внутри. Наверное, даже слишком глубоко, но Данте ощущает нутром только само движение и больше ничего, потому что ни один из этих ударов в некую невидимую цель не приходится. Уткнувшийся лицом в подушку, Данте видит только черноту под сомкнутыми веками, а жар собственного дыхания липнет к щекам, и бока зажаты в тиски чужих сильных рук так, что едва ли вывернешься. Данте ощущает, что ещё немного - и Вергилий начнёт привычно выколачивать из его лёгких воздух, это же его обычная практика. Но всё равно подаётся назад, к нему, а потом отталкивается, опять и опять, бесстыдно позволяя нанизывать себя, слушая звонкие удары кожи о кожу. Когда это его раздражающая мерзкая боль успела отойти на второй план? Данте протягивает руку и пытается зачем-то ухватиться за изголовье, но Вергилий молча притискивает его обратно к постели, распластывая по простыни, и слабые пальцы Данте соскальзывают. - Нет, подожди, это не... - начинает Данте, но забывает. На самом деле, он лишь думает, что говорит, а на деле у него из груди вырывается низкий, невнятный протяжный стон и разобрать сказанное невозможно. Вергилий отлично знает брата, и знает, как правильно действовать. Знает, как нужно двигаться, чтобы задеть ту чувствительную глубину его тела, которая заставит Данте вздрогнуть и захлебнуться вдохом. Он просто знает, что с ним делать. Но не всё так уж сразу. Данте порывисто извивается перед ним, стараясь подстроиться сам, но Вергилий держит крепко. - Не вертись, - выдыхает Вергилий, и Данте стонет от злости. - Ну Джил! - Не вертись! Я сам. Вергилий запрокидывает голову и закрывает глаза на пару мгновений, не ослабляя хватки. Потом поднимает голову, сглатывает ком в пересохшем горле. Когда он начинает толкаться вперёд, то весь становится таким непроницаемо-твёрдым, несгибаемо-крепким, будто кровь в его жилах холодеет и замедляется до определённого момента. И с этим ничего нельзя поделать. И когда ему удаётся задеть брата изнутри резко и чётко, Данте кратко вскрикивает, а потом протяжно стонет, закусив губу. Значит, всё верно. Вергилий усмехается, скрипнув зубами. И продолжает, а Данте глухо выкрикивает что-то неразборчивое, заводит руку назад и судорожно, слепо пытается прижать брата к себе покрепче, чтобы удержать эти разноцветные осколки эйфории. Вергилий оставляет его полностью, затем входит резко и с силой, снова останавливается на миг, а Данте выдыхает со стоном и что-то устало мурлычет. - А? - сглотнув, спрашивает Вергилий, задержавшись и стиснув его ягодицу. - Классно с тобой, - хрипло повторяет Данте. - Вот как... Это что-то меняет в старшем из близнецов. Он замедляется, выпустив его бока, погладив по спине, действуя теперь тягуче, протяжно, и, наконец, осторожно покидает его тело, а Данте вздрагивает, неловко ёрзает на постели от внезапной неприятной опустошённости и оглядывается. Промаргиваясь, будто только что проснулся, смотрит мутным, непонимающим взглядом. Вергилий без усилий переворачивает его на спину. Данте уже такой тёплый и послушный ему, что Вергилий хмурится. - Возможно, ты был прав, стоило всё делать по-другому, - шепчет ему Вергилий. - Почему, - бормочет Данте как-то пьяно и одурело. - Так ведь тоже хорошо. - Хорошо, да, - Вергилий выдыхает и усмехается. - Что? А. Данте вымученно улыбается, хотя ничего не понял и вообще едва расслышал: сердце бьётся так, что заглушает голоса. Гулко и быстро-быстро. Вергилий чуть подтягивает его за ногу и Данте послушно запрокидывает её брату на бедро, цепляется таки за изголовье одной рукой. Другой он хватается за скользкую от пота шею. Вергилий, кажется, так поражён подзабытым и таким потрясающе открытым и бесстыдным образом брата, что как-то теряется в первый момент и поэтому приходится направлять себя рукой. Один раз не получается, но со второй попытки удаётся. Он входит медленно и очень осторожно. Данте цедит воздух сквозь зубы и пальцы его судорожно стискивают изгибы кованого изголовья так сильно, что суставы белеют, а другая рука пытается удержаться за скользкую от пота спину. Вергилий мягко целует его в губы, в подбородок, во взмокшую шею, и Данте запрокидывает голову, прикрывает глаза, шумно выдохнув. Каждое упругое, резкое движение внутри тела отталкивает его вперёд, потом оттягивает назад и он иногда прогибается, пытаясь ухватиться за чёрный металл за головой поудобней. Был бы здесь мотель с теми дешёвыми кроватями, эти двое разбудили бы соседей из соседнего номера тупой, мерной долбёжкой изголовья о стену. Данте опускает голову, чтобы посмотреть на брата и Вергилий приникает ртом к его разомкнутым губам, как раз в этот момент коснувшись его глубоко изнутри, и Данте глухо выкрикивает ему в рот, случайно укусив за кончик языка, отчего Вергилий, ойкнув, отстраняется, а Данте смаргивает. Вергилий тут же забывает о том, что его случайно укусили, рвано выдыхает, скользнув разомкнутыми губами по его подбородку и горлу. - О-да-о-да-вот-так, - скороговоркой бормочет Данте, притискивая брата к себе. - Ещё... Вергилий тоже хватается рукой за изголовье, подаваясь вперёд. Глаза его полуприкрыты, а голова устало опущена. - Т... Так? Вергилий, кажется, тоже устал и тоже держится из последних сил. - Ай! Чё-ё-ёрт... - прогибается Данте, а потом снова вскрикивает и выдыхает. - Вот так классно... Они оба мокрые, светлые волосы липнут к их лбам и щекам и в ушах глухо пульсирует кровь, а всё вокруг исчезает, оставляя вместо себя жгучие вспышки абсолютного горящего удовольствия и гулкую ритмичную пульсацию крови в ушах. И бесконечно повторяющееся, изматывающее движение. Вергилий выпускает изголовье и, чуть приподнявшись, кладёт руку брату между ног. Он ласкает его рывками, так жёстко, что это едва ли можно назвать лаской. Данте скалится, пригибаясь и упираясь затылком в подушку, стонет, но уже не слышит себя: этот гул в его голове заглушает даже его собственный голос, а Вергилий снова задевает там, где нужно, и Данте сдавленно ахает, подавившись слюной, а ноги судорожно скользят по простыне, когда он пытается упереться пятками. А следующее прикосновение оказывается ударом и почти "вырубает" его, заставляет зависнуть где-то на грани, после которой ничего не будет. Данте не может перенести этот удар, но он старается, звонко выругавшись и беспокойно ёрзая по простыни, только вот пальцы и скулы сводит. Он стискивает зубы и цедит сквозь зубы слюну, упершись ладонями в матрац. Потом сдаётся, замирает и протяжно низко, уже хрипло стонет, так и не разжав челюстей. Кажется, Вергилий шепчет где-то у него над ухом: "Дьявол, это..." и судорожно подаётся вперёд, ухватившись за его плечо так, что там остаются красные пятна, и не двигаясь обратно. Данте это словно бы парализует и он успевает подумать, что сейчас просто растает и растечётся разноцветным сиропом по чужим шёлковым простыням в спальне родителей. И в этот миг он чувствует, что Вергилий его опередил, потому что внутри его тела ощущается мягкий удар и становится тепло. - Нет, куда? - выдыхает он хрипло и вымученно. Вергилий не отвечает, но рука его в паху у Данте разве что дрогнула лишь на мгновение. И ничуть не ослабела и почти не сбилась с ритма. Данте, сцепив острые зубы, отчаянно и лихорадочно подаётся ему в тёплую ладонь раз, другой, третий - и всё. Кажется, что-то ещё говорит при этом, а пальцы уже бессильно соскальзывают с тёплого металлического плетения изголовья позади. И Данте слетает всего через пару мгновений после брата. Падает в гулко шумящую черноту, где так хорошо и жарко, где нет Вергилия, и растворяется в ней.