Странные дела творились в Валиноре

Странные дела творились в Валиноре: вдали от пристаней Тириона нос утлой лодочки разрезал белый морской песок. Уже не одно столетие не прибывало новых гостей на эти берега, но теперь ношенные сапоги зарывались в рыхлую землю, так как их хозяин из последних сил подталкивал лодку в корму. Он не верил, что доплыл. Он не должен был доплыть. Он отправился в этот путь, чтобы умереть. И не умер. Ноги его подвели. Эльф, хотя в нём смутно лишь угадывались черты Перворождённых, навзничь упал. Однако боль не пришла – потому что песок вдруг был мягким, песок вдруг ласково не дал удариться. В песок хотелось зарыться пальцами. Приподнявшись на локтях, эльф перевернулся на спину и судорожно выдохнул. Голод и жажда раздирали его, но уставшее тело отзывалось только вялой слабостью. Тихие спокойные волны – дыхание моря – омывали ноги до колен. В бреду, видя бледные в раннем вечере звёзды, он подумал, что не прочь потерять дыхание здесь. Так спокойно. Он просто уснёт… И эльф на самом деле уснул. Линдир смутно понимал эльфов, задержавшихся в Средиземье. Говорят, лесные остались крохотными группками, нежно любя свой лес, и хотя они из рода тех, кто не польстился на свет Запада в предначальные эпохи, эльф всё равно считал их немного странными. Впрочем – пусть. Их дело. Линдир отыскал здесь покой: ветер оставался свеж и не нёс тяжёлых вестей. Линдир отыскал здесь вдохновение: песни о Вечерней Звезде пошли от него, ведь слишком тяжко было лорду Элронду самому рассказывать кому-то о судьбе дочери. И теперь он смотрел и не понимал – как так? Кто это? Эльф не часто уходил за Пелори. Высокие, стеной они разделяли смертный мир и Валинор, пускай по восточную сторону от них и находились остров Тол-Эрессеа и Лебединая гавань. Мягкий голос моря нашёптывал песни Уинен с глубин, и порой приносил мотивы менестрелям-тэлери, но те больше поддавались на зов и садились на свои корабли, чем стремились записывать всё в порыве вдохновения. Линдир же только за ним и приходил. Однако сегодня его находка была иной. Живой-неживой. Непонятной… На пустынном пляже, вдали от города, лежала перевёрнутая лодка. Простая, из тех, что делали люди; по доскам гуляли мелкие крабы. А эльф, сидевший на ней, скрестив ноги, казался издали измученным настолько… Ледяным дыханием обдало памятью о Келебриан. Никогда из памяти Линдира не исчезнет её лицо с отпечатком перенесённых мук. Даже если сейчас с ней всё хорошо – никогда. Линдир затаился. Этот эльф – кто же, кроме эльфа? – казался призраком смертного мира, которого опасно тревожить. Кольнуло, что не дело порядочному эльфу так прятаться, но это чувство исчезло, когда тот, на лодке, собрал в неаккуратный хвост свои спутанные волосы и взялся за нож. Не сразу ему удалось их обрезать. То ли свалялись сильно, то ли нож тупой; должно быть, это даже болезненно. В красоте результата эльф явно заинтересован не был. Линдир смотрел и не знал, что ему и думать. Что делать. Рассказать? Но вряд ли от глаз валар скрылся он… Впрочем, могло быть и так, что этот эльф давно живёт здесь отшельником. Но непохоже. Или, может… Подул ветер с моря, солёный лёгкий бриз. Послышались звуки – и Линдир не сразу понял, в чём дело. Эльф-отшельник запел. Звук свивался в неведомые Линдиру тона и переливы. Море, казалось, ударило сильнее в берег. Сила и мощь голоса настолько прекрасного, что замолкли бы птицы в садах, обрушились гигантской волной – чтобы сначала вытравить лишнее, а затем собой наполнить до самых костей. Звук стал цветами: миллионы синего, тысячи голубых оттенков, мазки изумрудов и россыпь аквамарина; цвет – ощущениями: закололо кончики пальцев, мурашки побежали по коже, в груди сжало так сильно… Линдир почувствовал себя ничтожеством. Он больше не откроет рот, чтобы петь, потому что лучшее его рассыпалось в пыль перед этим. Линдир почувствовал, что не в силах выдержать тяжести тоски в голосе, которого не понимал даже, и по щекам его потекли слёзы. В попытках сдерживать рыдания, он зажал себе рот рукой, но эльф всё пел и пел, и это… это… Ноги подогнулись, и менестрель заплакал так, как с детства – ни разу. Его душило и выворачивало наизнанку, и чужая песня причиняла боль самому фэа. С трудом он не упал на колени, удерживаясь за выступ в скале. Когда голос оборвался, Линдир не сразу это заметил. Ему было и хорошо, и плохо, и слишком давно он не испытывал таких сильных эмоций. Возможно, никогда. Ни разу за всю жизнь. - К… кто ты? Что с тобой? Линдир поднял голову. Тот, кто только что ранил и вознёс его к небесам одновременно, с осторожностью держался на расстоянии. Его серые глаза оказались пустыми, как осенние туманы в Средиземье. В его голосе не осталось и следа от той силы: эльф говорил почти шёпотом. Но Линдиру потребовалось время, чтобы взять себя в руки. - Я… прости, я просто шёл мимо и услышал… Я не шпионил за тобой. Я… я могу уйти сейчас, но, молю, скажи, о чём ты пел?.. Линдир не был уверен, что хочет это знать. Линдир не знал, имеет ли на это право – как и слушать, так что один из запретов он уже нарушил. Эльф долго ждал ответа. - Плач по тэлери, что погибли в конце эпохи Древ. - Так ты из тэлери? Молчание. Молчание. Молчание. - Нет, - он посмотрел вдоль берега туда, где далеко находились гавань. – Я из народа нолдор. Линдиру стоило уйти, но он не ушёл – хотя и не совсем остался. Каждый день эльф приходил к берегу моря и уговаривал отшельника сходить в город, заверяя, что давно уже никто не держит зла на его народ. Каждый день он отказывался. - Не в том дело, - в итоге сказал он. – На мне Вековечная Тьма. Я не понесу её к другим. И ты лучше уйди. Но Линдир не уходил. Менестрель, чью веру в свои способности разбили в пух и прах, не страдал над осколками, но мечтал хоть раз услышать, как поёт этот эльф. Из Альквалондэ Линдир приносил ему рыбу, крабов, креветки; в итоге эльф попросил найти ему удочку и простенькую сеть и принялся ловить сам. Из Тириона – выпечку всех видов, которые попадались на глаза, свежее мясо, вкуснейшие сладости. Из Валимара – травы для отваров, вино из лучшего винограда ваньярских садов, сочные фрукты, мясистые овощи. Отшельник отказывался почти от всего. Но как-то Линдир тайно его застал за жадным поеданием хрустящих яблок, от которых он открещивался, как от огня. С тех пор Линдир его не слушал. А ещё единственный из народа нолдор, которого он знал, был Глорфиндель, и сравнение складывалось не в его пользу. Витязь Гондолина яркий и – для эльфа – простой: он яркое солнце с золотым сиянием и золотыми волосами. Но эльфы любят звёзды и тайны. Отшельник был из них соткан. - Как тебя зовут? – спросил вдруг он в тихую ночь, переходящую в утро, так как пропускать на море рассветы не хотели оба. Линдир удивился вопросу, потому что он ждал его первые несколько дней. На второй месяц звучало странно. - Линдир… - Певец, значит? Менестрель устыдился. Какой из него певец? Не певец, не менестрель, ни помощник и не друг - просто навязчивая, должно быть, проблема, которая ничего не может с собой поделать. Когда-то от этого чувства избавил его лорд Элронд. Но теперь вряд ли ему это интересно, да и Линдир всё время проводит на пустынном пляже. - Имя мне не очень подходит, - уклончиво и тихо сказал Линдир. - Спой мне, - отозвался на это отшельник ещё тише. Линдир вздрогнул, а тот добавил: Пожалуйста, спой мне. - Что… - Что угодно. Что хочешь. На самом деле, Линдир совсем не о репертуаре хотел спросить. К тому же, менестрель забыл все песни, стоило ему услышать колдовской голос. Но эльф не мог отказать ему: отказать пустоте, отказать истерзанному духу, рядом с которым ощущал себя мальчишкой, отказать… просто ему. Поэтому он отвернулся к морю, чтобы не видеть, как поморщится отшельник от его простого звучания, и спел о Вечерней Звезде Последнего приюта. Единственную песню, которой за всю жизнь гордился. Вдруг на его плечо опустилась тяжесть. Вздрогнув, Линдир понял, что отшельник по-человечески заснул, поджимая ноги и привалившись к чужой руке. Эльф аккуратно погладил его по волосам и подумал, что стоит привести их в порядок. Линдир допел ему до конца. Оказывается, они – волосы – чёрные. Не как смола и уголь, но как небо в тёмную ночь. Слабые и без блеска, на ощупь они всё равно оставались мягкими. - Ты там скоро? – буркнул отшельник. - Почти всё, - миролюбиво. – Зажмурься. И Линдир вылил на него ещё мыльной воды. Ему нравилось положение вещей: его смущение, и его ворчливая покорность. Линдир ни в коем случае не ожидал, что на предложение «давай волосы в порядок приведу», эльф не только ответит согласием, но и даст себя уговорить на прогулку до дома менестреля, тропками да перебежками. По дороге отшельник тщательно прятал лицо. Зато сейчас жмурится от мыла и фырчал. Чудо свершилось – Линдир затащил его в ванную и был счастлив отмыть не только слои грязи со спутанных волос, но и соль с кожи, так как дань чистоте тот отдавал, купаясь в море. Линдир тщательно поскоблил даже за ушами. Помимо соли под одеждой нашлись шрамы. Светлыми полосами – старые все, они расчерчивали бледное тело в загадочную карту. Ноги тонули в помутневшей воде, но Линдир не сомневался, что и там их не меньше. Возможно, поэтому обычно весьма стыдливый Линдир не ощущал стеснения перед сидящим в бадье обнажённым взрослым эльфом. - И шею разомни… да, так нормально… - Всего мыть не стану, - фыркнул. - Не мама же я тебе, не маленькому. Эльф вздрогнул. Линдир прикусил язык. Но отшельник не показал больше никаких реакций. Не считая того, что расслабленность и довольство из него тоже исчезли. Тут Линдир заметил, что перчаток он так и не снял. Машинально он потянулся, чтобы снять их, но одернул руку – и вовремя. Потому что отшельник тоже нервно дёрнулся. - Не трогай, - глухо. Он развернулся. По его лицу стекала уже чистая вода с уже чистых волос, короткие прядки которых налипли на лоб. Оказалось, что у него очень красивое лицо. - Прости… - Не трогай, не трогай… - сбивчиво, шёпотом, мольбой. – Нельзя было и мне трогать… - его взгляд на миг помутился, и Линдир испугался. К счастью, только на миг. Вдруг эльф резко схватил его за запястья. Серые глаза вспыхнули серебром и страхом. - Я Макалаурэ, ладно? Хорошо? Это нормально? – выпалил он с тем отчаянием, которого Линдир не мог понять. Правда, в памяти что-то шевельнулось. Но глядя сейчас на него, такого несчастного в светлом Валиноре, эльф не смог бы заставить себя вспомнить. - Да. Да, всё хорошо. Макалаурэ судорожно выдохнул, нахмурился, отпустил его. Посмотрел на свои ладони с отвращением и ненавистью. После чего внезапно решил перчатки сорвать. Линдир с трудом проглотил отвращение от вида обугленной плоти с бурыми вкраплениями шрама. Отчего-то зная, что это ничем не поможет, он всё равно мягко омыл музыкальные пальцы прохладной водой. Линдир вспомнил посреди ночи. Линдир вспомнил, что он образованный эльф и изучал историю. Без деталей, но тут не нужны детали. Макалаурэ – как мягко всё же звучит. Канафинвэ Макалаурэ Феанорион звучало гораздо хуже. А если на родном синдарине, то коротко и ёмко – Маглор. Но представился он по незапятнанному имени матери. Несмотря ни на что, Линдир шёл к побережью. Не зная, что скажет, не чувствуя ни капли отторжения, он шёл, так как его подняла сила и интуиция. На берег. Срочно. Песня подарила ему образы раньше, чем глаза. Макалаурэ вновь сидел на перевёрнутой лодке, которая почти развалилась уже под напором вод. Но на этот раз окутывало нежной грустью и заставляло дышать тише – чтобы слушать, слушать, слушать… До бесконечности слушать. Красивый язык квенья. Впрочем, была и другая причина, почему Линдир остановился ровно за тем же камнем, за которым таился в их первую встречу. В волнах на песке раскинулась дева: стан и платье её переплелись с морской водой, а в разметавшихся водорослевых волосах виднелись ракушки и жемчуг. Не эльфийка – майа. Макалаурэ пел для неё, морской. Его тихая и ласковая песнь закончилась, растворившись в шуме прибоя. Дева улыбнулась, не открывая глаз, и вдруг поднялись волны, и подняли её. И Линдир готов был поклясться, что услышал: - Тебя прощаю. Твоих братьев – если умеют просить прощенья так же. Море схлынуло. Майа исчезла. Чары песни спали. Линдир осторожно подошёл по песку ближе. Впервые он раздражался на сыпучесть поверхности под ногами. Не встретив возражений, эльф забрался к Макалаурэ и чуть потеснил его на лодке. Доски скрипнули. Сын Феанора утыкался в свои колени, как ребёнок. Ветер трепал его мягкие волосы, и Линдиру захотелось увидеть их, когда они отрастут. И собственноручно расчёсывать, красивым гребнем с широкими зубьями. С голых без перчаток ладоней капала вода. - Уинен простила меня, - шёпотом произнёс Макалаурэ. – Как меня можно простить? - Не тебе решать. - А ты? - А мне не за что тебя проклясть. Линдир осторожно взял его за руку, не желая причинить боль. В ответ Макалаурэ стиснул его пальцы так, что побелели костяшки. - Не болит, - сорвано и хрипло. – Она сделала так, что не болит. Макалаурэ прижался к его плечу. А Линдир с вернувшимся спокойствием подумал, что Валинор всё же излечивает.