Странные дела творились в Валиноре

Странные дела творились в Валиноре. Колосья покачивались. Золотом отливая, они прятали полуросликов – странных служек-любимчиков владычицы Йаванны. Оба с любопытством поглядывали на высокого, но печального эльфа, и если один – более полноват – был прост, и не было в нём ничего, кроме, как говорят, скрытой храбрости и крепости этого народца, то в другом читалось что-то потаённое, тихое, глубокое в голубых озёрах глаз. Вместо валиэ, к которой обратился, Тингол смотрел на него: печаль и песни синдаров истерзанного мира там были. Это хорошо. Это успокаивало. На Йаванну посмотреть решимости не хватало. Жаль, Вану не отыскал. Возможно, было бы проще и говорить, и делать. - Говоришь, Мелиан? Тингол кивнул, думая – забавные кудри у полурослика. Чёрные, топорщатся во все стороны вокруг круглого сияющего блёкло лица. Впрочем, теперь ему всё блёкло: и звёзды Варды, и благое Солнце, и сиянье костров в ночи, и молочный свет Валинора. - Я давно не видела Мелиан, - валиэ склонила голову набок. – Как твоё имя, эльф? - Тингол, - он с трудом заставил себя не глядеть на цепляющегося за подол простого платья Йаванны полурослика; как он это делает, как не понимает, с кем водится. – Нет, Эльвэ. Я видел ещё озеро Куйвиэнэн. Но Йаванна подняла руку, приказав ему замолчать. - Я помню тебя. Ты знавал Ингвэ, короля эльфов здешних сейчас, хотя не нужен им король, ты шёл с Финвэ, юным и без сыновей. Или ты думал, мы забыли? - Не знаю, - тихо. – Не знаю, владычица. Я не совершил великих дел в Валиноре – лишь великое лихо в своём же королевстве, которое всегда было далеко от дел этого края. Эльф старался не показывать, что нервничает, но получалось плохо. Каждая фраза, каждое слово – всё было глупо, тленно и бессмысленно у ног Йаванны, чьей майа была Мелиан и о которой с дочерней любовью рассказывала больше всех. Вдруг валиэ засмеялась. Просто, звонко, как девочка. Хотя нет, даже не всякая девочка – дочка простых людей. Принцесса его, навеки ушедшая с суженным, так не смеялась никогда. Но и смертные так не умеют, ведь в радостном смехе Йаванны весенняя капель перестукивала по распустившимся по весне листьям буков, шёлковая трава шумела по ветру, быстроногие лани стучали копытами по камням ручьёв. Вспомнилось внезапно не Эльвэ, но Тинголу, как при дворе его какой-то совсем неважный теперь эльф сравнил при каком-то неважном теперь человеке женщин его народа с ланями, что ходят прикрытыми лишь волосами. В пору его юности Мелиан ходила так – босой и нагой. Почему же тот эльф плевался этим, как оскорблением?.. - Майа Мелиан чудесный цветок, сотворённый Илуватаром, но цветок не моего леса и полей, сестры моей больше. Она всегда любила Лориэн – даже до того, как не вернулась с востока. А теперь… - молчание, молчание, молчание длинной в мгновение вечности. – Не думай, что она выйдет к тебе, - строго, как мать, без которой всегда был эльф Эльвэ, так как у озера он проснулся без неё, а потому не знал, что это такое. – Ты сильно её обидел. - Я люблю её, - честно. Честнее некуда. Мелиан заменила ему целый Валинор. Ни единое слово никакого жителя Валинора не даст ему прекратить поиски супруги – бесплотные, многолетние уже после выхода из чертогов Мандоса, хотя, казалось, выпустили его из тишины и тьмы неохотно. - Любишь, но обидел, - Йаванна наклонилась, и у Эльвэ едва не подкосились ноги, когда вала приподняла его голову за подбородок, пускай не намного выше стояла. Сквозь тёплые пальцы струились сила и мощь не земли, но всего, что живёт в ней и растёт из неё. – Ты умер. Тебе совсем нельзя было умирать. Тем более, так. Тингол поморщился внутри, пока Эльвэ пытался одолеть дрожь. Тингол жил королём: не милостивым и не самым добрым, - и догадывался, что Йаванна знает. Все знают. Не из-за него, конечно же, из-за камней проклятых, но какая разница?.. Однако Эльвэ всё равно оказался не готов к соли на ране, на главной роковой ошибке своей жизни. Ведь Эльвэ любил Мелиан. Любил безумно, влюбился так, что забыл мир и народ свой. И Тингол любил – просто немного иначе, и мало уже гулял с ней по садам весной и летом, слушая птиц, не замечая, что гаснет она свечкою пред рассветом. Наверное, майа гораздо сильнее любила именно Эльвэ. Эльвэ понимал, Эльве другой. Но погибли они вместе, в одном теле на две стороны фэа, и искать им Мелиан вместе. И кланяться ей вдвоём, оплакивая былое и прося прощения. Не только за свою смерть – за всё. Мудрая майа найдёт за что именно. Тингол немало глупостей за своё царствование наделал. Йаванна отпустила и вдруг поцеловала в лоб. - Но иди, - снова улыбнулась и ласково повернулась к полурослику. – Фродо, знаешь, где Лориэн? - Как не знать. Бильбо там лорда Элронда отлавливал, пока у моря не поймал, и меня тоже в кустах заставлял сидеть. - Тогда отведи влюблённого на свидание. Отсюда дорога петляет. Лукавая искорка сверкнула во взгляде полурослика. Йаванна незаметно погрозила Тинголу пальцем, с укором глянула мельком и направилась ко второму – проблем смертных она решать не собиралась, проблемами своими её майар занимались сами. Для счастья ей хватало того, что нет тьмы, и что есть, с кого слушать о садах и цветах. - Свидание, говорите? – сказал полурослик. - Да, - мрачно, Тингол. - Мне не довелось жениться, но мой друг, - он кивнув на второго полурослика, - говорил, что на свидании надо быть решительным, но приветливым. - И? – презрительно. Смертный, коротышка смертный. Тингол, Тингол, Тингол, умолкни, Тингол! Полурослик ничего не заметил. - Улыбнитесь, господин Эльвэ, простите, что невольно подслушал, - Эльвэ растерялся. – Я, кстати, Фродо Беггинс. К вашим услугам. - К вашим услугам, - почему-то отозвался эльф. И не понял, какой именно своей частью. Без полурослика стало неуютно и тоскливо. Фродо мало спрашивал и говорил не так много, как от него ожидал Эльвэ. Но эльф успел выяснить, что не сладко ему пришлось в Средиземье: ни жены, ни детей, из семьи – дядя, покинувший его на совершеннолетие. Только тяжкое бремя, длинною в жизни год, и клинок тьмы у сердца остались у него. Сильный. Берена чем-то напомнил и родную дочку, когда та маленькой ещё была, а в Эльве мешались тревога и смех, когда она по деревьям в Дориате лазала. Да и вообще забавный. На чай позвал, с вареньем и мёдом, и сладостями. Вот все праздновать будут под взглядами валар, как во дни кражи сильмариллов и прихода Эарендила, а он – пить чай с полуросликами, скорчившись в их невысоком – ну, наверное – жилище. Неплохо. Интересно, согласится ли на такое Мелиан и что вообще на это скажет. Кроны Лориэна опрокидывались над головой. Звёзды терялись в невообразимой вышине, оплетало духом сладким и тяжким. Туманные фигуры собственного и чужого прошлого, а, быть может, и будущего, скользили меж стволов и кустарников прозрачными призраками. К некоторым он тянулся, особенно если мелькало женское лицо, которое Эльвэ ни с кем не спутал бы, но вскоре перестал. Мелиан сама выйдет к нему и потянется – если захочет. Мелиан сама решит, что с ним сделать, но пока что – злостно наказывала. Или вообще не знала, что он здесь и окончательно заблудился. Эльф потерял счёт времени и шагам и охрип от крика, но всё равно звал: - Мелиан! Мелиан! Мелиан не отзывалась. Никто не отзывался. Обессилев, Эльвэ сел там, где стоял – давно уже не было под ногами троп – и уткнулся лицом в колени. Какой глупец сказал, что этот сад приносит покой в душу? Эльфа в клочья драло. Сердце истекало кровью старой раны, небо затянуло непроглядной чернотой. Лучше б не выходил из чертогов Мандоса – зачем, если не к кому, если то, что билось в груди, ушло и не желает даже отозваться ему? Эльвэ душили рыдания, но у Тингола никогда не было слёз. Лютиэн мертва – давно мертва, но почему-то её тело рядом с растерзанным её мужем здесь. Сын её изломанной куклой у ног. По тропам Дориата ходят наугримы и орки, потешаясь над павшими, и не понять уже, где орки, а где алчные гномы. Верный Маблунг – верный подданный, тайный друг, с которым делил чашу вина – мёртв. Все мертвы. Трупное зловоние наполнило Менегрот. Не придёт никогда Мелиан, хранившая этот край: только смерть теперь тут, только грязь и орки с наугримами. Сильмарилл освещал всё мёртво и торжествующе. В яркой вспышке, заставившей позабыть, почему бесплотным духом бродит он по тому, что было домом, увиделось Тинголу, что самоцвет этот создан не эльфом, но самим Морготом, и проклят же им. Тингол оказался в миг в земле. Тело ели черви, гниль поднималась по ногам – без боли, но с холодом. Эльвэ закричал, зовя Мелиан. Тингол захлебнулся воплем и упал, вцепившись в волосы и ослепнув. Эльф скорчился от боли тихо, провалившись на ковре цветов Лориэна в чёрное искаженческое, наверняка, безумие. Муть развеивалась. Послышались звонкие голоса женщин – лёгкие, как птичье пение. Эльвэ открыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Деревянный потолок из ровных, но некрашеных досок сначала приблизился, и эльф привычно увидел каждую прожилку в дереве, но вдруг в виске заныло, и он резко отдалился, погружаясь в далёкий туман. Эльвэ зажмурился, пережидая миг головокружения. Злые чёрные образы хороводом прошлись перед глазами; на лоб легла мокрая тряпка, пахнущая травами и летом, и тьма отступила. Эльф снова открыл глаза. Теперь это далось легче. Он находился в небольшом аккуратном жилище и совершенно не помнил, как там оказался. По комнате-спальне летали сойками прекрасные девы, но в их облике: волосах смолью, платьях по колено, босых ногах, - было ровно столько же одинакового, как и глубинно различного. Майар – хотя эльф не сразу понял странность: смеясь, приняли девы облик множества сестёр-близнецов, но проскальзывали их истинные лики через шуточную обманку. Они немного шумели, немного веселились и стрекотали то ли на птичьем, то ли ещё на каком языке, которого смертным не положено знать. Это ласкало бы слух, но Эльвэ был слишком измучен. - Не шумите, дайте отдохнуть, любопытные, - сказал кто-то: сильнее, понятней. – А ну, живо все в сад. Девы вылетели. Над эльфом склонилось лицо. Овальное, чуть пухлые щёки, веснушки россыпью на носу и венец на лбу – то ли серебро, то ли цветочный венок в тёмных волосах. Сразу Эльвэ понял, у кого украли свой облик те майар: не вышло ни у одной. - Живой? – участливо спросила женщина. Не человек, не эльф. Не майа даже, но от мысли, что над ним склонилась валиэ, которую он не мог узнать, боязливо щекотало в рёбрах. Вместо достойного ответа Эльвэ невнятно что-то простонал. Целительница – пусть будет так – послала ему тень улыбки, которую эльф выпил, словно ключевую воду, и аккуратно сменила компресс на лбу. Тяжесть с груди исчезла. - Что со мной?.. - Ты зашёл в сад Лориен не в тот час – его хозяина не было дома. Заблудился и уснул. - И? - Кошмар приснился. А этот сад не делает разницы, ведь владыки приходят сюда взглянуть на любое былое – плохое, хорошее, жизнь и смерть… Но здесь нет твоей вины, эльф. Отдыхай, пока дозволяю. Эльф шумно выдохнул. Кошмар. Уснул. Вот как оно теперь. Дрёмотный Лориен, опасный смертным Валинор – так говорила супруга иногда и очень тихо; Мелиан мудрая, любимая его Мелиан. Эльвэ почувствовал, что готов предпринять вторую попытку встать. Тем более, что хозяйка дома не называла имени, а Тингол смутно ощущал, что после пожалеет, что не узнал. Придерживая влажный холод ткани на голове, эльф медленно приподнялся на локтях и осторожно сел. Последнее движение оказалось немного лишним, но головокружение быстро прошло. Темноту смывало с каждым вздохом чистого и какого-то уютного воздуха. Хотя душно. Травно. От волос Мелиан аромат был похожий. - Где я? – спросил он, лишь бы не молчать. - В доме моего мужа, хотя он редко здесь появляется. Ты здесь, чтобы он всё же появился, а я – объяснила б моему, неразумному, что надо сплетать тропы и не пускать эльфов в сад, когда его самого нет. Это её «неразумному» было сказано с острыми нотками колотого льда. Не опасного, такой в жару в вино порой кладут, но если кинуть за шиворот – приятного мало. Хозяйка мягко запела. Душу облило бальзамом, и эльф невольно заулыбался, пускай не понимал ни слова. Но послышались шумные шаги. Валиэ, майа – не смертная – умолкла, прислушалась и, чуть нахмурившись, оставила эльфа одного. Эльвэ убрал тряпицу от головы, так как потекло на глаза. Огляделся внимательней: простой дом, тихий, окно большое, а в комнату яблоневые ветви заглядывали; правда, выглянуть в сад Эльвэ не решился б. Наверное, не даром ему всегда были ближе леса с могучими дубами, шумными клёнами, вьюнком по стволам и мягким мхом под ногами. Когда Тингол променял это на камень Менегрота?.. Солнце и звёзды - на сильмарилл, любовь к семье – на глупые запреты к дочери, хотя сам никогда не был достоин по крови и рождению её матери; Мелиан – на смерть?.. Где же теперь его Мелиан… Вихрь ворвался в комнату, закружился и обдал цветочным запахом и звонким юношеским смехом. В этом порыве чьи-то руки подхватили ранее хозяйку дома и весело кружили, закинув немного на плечо. - Отпусти, негодник, совесть имей! - Нет её, зато ты есть! – зазвенело колокольчиками. – Не пущу мою Эстэ! - Пусти, дурной, и говори, куда ходил! - К брату ходил, - юноша выдохнул, отпустил хозяйку и бережно поставил на пол; хотел поцеловать, но вместо губ чмокнул подставленные пальцы. – К брату надо иногда ходить, - мурлыканье. Эстэ покачала головой и благосклонно одарила его поцелуем в лоб. Сонные тени гуляли по её лицу, отражая уже ставшее лёгким недовольство. Эльвэ был лишним, Тингол – и подавно, но, к счастью, память пробуждалась медленней, и сердце ёкнуло пониманием уже после того, как валиэ указала на него, взмахнув рукавом снежно-серого платья: - Твоя вина, муж мой, сам разбирайся, - и ушла. Юноша взглянул с любопытством. Впрочем, эльф ошибся, мысленно посчитав, что он юн – в его лице не было возраста, владыка грёз предстал пред ним без этих сложных понятий, не нужных тому, кто существовал до земного мира. Златые локоны спадали ему на лицо, топлёным молоком светилась кожа, а цвет глаз в окаймлении пушистых светлых ресниц Эльвэ так и не определил – или не запомнил – несмотря на то, что не отворачивался очень долго. Но вот странность: перед Ирмо эльф совершенно не робел. Вала подошёл и небрежно сел на край постели у ног Эльвэ; Тингол просто не мог так спокойно быть рядом с подобным существом, Тингол вспомнил бы о глупостях, вроде королей и королев, вроде иерархий. У трона Манвэ ещё уместно, но не в глубинах Лориена в неизвестно ещё чьей постели в доме Ирмо. - Жена отругала. Говорит, ты уснул, а кошмар твой напугал всех и тебя самого. - Простите, - вырвалось нелепо. Ирмо усмехнулся и склонил голову. - Это уж ты прости, хотя тебя не звали сюда. Без спросу нельзя, - не строго, как Йаванна, но лукаво, с прищуром. – Милая моя, видишь, недовольна, разбудили её. Что пришёл-то? Лгать невозможно. Но слова застряли в горле. - Жену искал, - сдавленно. Не так сказал, неправильно. Жизнь свою искал, что в лике Мелиан навеки заключилась в их первую встречу, ведь второй не было – для второй надо было хоть на миг друг с другом расстаться. - А почему решил, что она здесь? Эльвэ пожал плечами, Тингол снова заготовленной фразой подавился. - Длинная история? Как вала Ирмо проницателен. - Да. Очень. - Тогда пошли, - не-юноша поднялся. – Расскажешь. Ирмо вылечил его. С каждым произнесённым словом вала ловил новую ниточку в больном клубке души Тингола и тянул, давая Эльвэ сил на новый вздох и виток рассказа. Руки не отвлекали; девы Эстэ принесли яблок и воды в кувшинах, а сама она - прекрасная, могущественная – приказала душистые плоды вымыть и порезать, кубиками. Вот и сидели, резали: вала Ирмо лениво, тонкими паучьими пальцами, и эльф с ним, ведь не мог же он бездельничать, пока один из владык зачем-то с яблоками возится. В окно на кухне, пускай и странно, что в его доме вообще имелась кухня – Тингол особенно удивился, не зная дороги до этого места в собственном замке – лился Лориен, который обернулся почему-то вдруг самым обычным садом. Даже не королевским и не благим садом Амана, а простым, земным. Яблони гнулись от плодов, и девы-майар собирали ещё, тропинки вились куда-то в заросли, в которые эльф не вглядывался, цветы прятали корни деревьев в своих лепестках. На фруктовый дух налетели пчёлы и порой садились прямо на волосы Ирмо, и владыка их оттуда не сгонял. - Интересная история, - произнёс вала в тот момент, когда в прошлом умер Тингол, а здесь выдохся Эльвэ. – Но концовка плохая. Давай придумаем другую. - Так не бывает, - возразил эльф. Не во власти валар изменять прошлое, не в их желаниях исправлять ошибки смертных; а повернуть время вспять не смог бы и Эру, так как сам вдохнул его течение в мир. Но то, что концовка их с Мелиан истории, уже была, кольнуло сердце. Кончилось. Нет больше их с Мелиан, этого «мы», «вместе». Есть иное «мы» - Эльвэ и Тингол, погибающий без любви и света первый и убитый второй. - Всё бывает. Придумаешь другую концовку, а я сделаю так, чтобы твоей Мелиан это приснилась. А то она у меня уже, - со смехом, - загостилась. Эльф не стал спорить. Ирмо подпёр ладонью голову и вгляделся в лицо Эльвэ. Глаза пригвоздили к месту: пламя Илуватара блеснуло в них, сплетаясь с Пустотой и маревом душ и снов. Тошнота скопилась под солнечным сплетением, но развернуться не успела, так как вала вежливо отвёл взгляд, перестав копаться в его воспоминаниях и фэа. - Дыши, - произнёс он и куснул яблоко. Тингол судорожно втянул воздух; Ирмо сделал вид, что не заметил. Несколько секунд эльф, оказывается, забывал вдыхать. - О чём жалеешь более? - О смерти. И камне, - без промедления, но чтоб не прозвучало проклятое имя феанорова самоцвета с этих стенах и из его уст. - Что ж, вернуть прошлое я не могу. А вот ожерелье… красивое вышло? Ирмо снова посмотрел в глаза, и Эльвэ дёрнулся. Но на этот раз как дымка легла, колдовская мощь не опутала. Поэтому он перевёл страх в удивление. - Что? - Ожерелье с камнем. Красивое? Любимой подарил бы? Тингол пристыженно уставился в стол: он об этом не думал. Наугламир перековали для него – его из-за него и убили, и сильмарилл король представлял на своей шее венцом своего величия и нетленности Дориата. Но вдруг ему отчётливо представилось, что вместо крови он застёгивает аккуратное плетение на шее супруги, пока та держит убранные волосы; вот она встаёт, проходится перед ним, и свет Древ сияет в его чертогах вдвойне ярче – ведь камень лишь преломляет источаемую майа Мелиан благодать и сыпет блеском драгоценных стекляшек в окаймлении нитей серебра. Эгоист. Несчастный алчный эгоист Тингол. Но Эльвэ притих, задумавшись, и покачал головой. - Нет. Сильмариллы прокляты. Она не приняла бы его… да и не стоило мне и дарить, - эльф поморщился. – Мне его вообще в руки брать не стоило, - вздох. – И видеть. - Но мы не говорим о тебе, - мягко свернул Ирмо мысли короля Тингола в другое от самого себя русло. – Твоё прошлое не изменить. Будем же творить будущее. Вала махнул рукой и свистнул тихо, соловьём. Две девы заглянули в дом, и Ирмо что-то им сказал; эльф не понял ни слова, но заслушался. Пересмеиваясь, они вышли, а вала почесал затылок. - Что ж, надеюсь, не напутают. Не мои же… Но пока помоги мне стол убрать. Яблоки перекочевали в большую миску, а запах их ещё витал в воздухе. На чистой белой скатерти становились выше и выше горки самоцветов, алмазов, изумрудов, сапфиров... Тингол смотрел во все глаза и, кажется, даже рот открыл – девы приносили драгоценности и сыпали на ткань горстями, словно ягоды из лесу. Свет играл на них, рассыпаясь яркими брызгами и бросая на стены крохотные солнечные зайчики. Рядом с горкой камней вскоре появились два мотка переливающихся плотных нитей: серебряных белых и золотом горящих, - и аккуратный набор инструментов. Майар ушли, но Эльвэ всё слышались их голоса, словно не оставили их с Ирмо одних, а подслушивают и подсматривают у окна. Эльф даже осторожно проверил, но никого не заметил. Вала потянулся к миске, наколол на нож – несколько тупой – кусок яблока, куснул прямо с лезвия и кивнул на инструменты. - Знаешь, как с этим обращаться? Эльвэ заинтересованно присмотрелся, потому что, в отличие от Тингола, умел работать руками. Руки короля Дориата часто бывали даже в перчатках, когда как юный эльф у вод Пробуждения любил строить шалаши, придумал, как плести из тугих древесных лоз верёвки и пару раз, исколов себе все пальцы, пытался ткать, пока нагие ещё женщины, осваивающие новое искусство, не погнали его прочь. Чуть позже он ещё возводил первые дома – вместе с другими; рисовал на спине Мелиан – в полном таинстве. Но в любом случае, эльф ни разу не притрагивался к металлу и камням. Не его это было, дух лесов и вод ближе; а мимо ходили наугримы, и куда проще было поручать необходимое ковать им. Край Тингола – край воинов, край света, край Мелиан и защиты, и этого хватало, чтобы жить долгие-короткие века, а кузнецами и творцами родились нолдор. Поэтому Эльвэ покачал головой, не зная даже примерно, для чего некоторые инструменты нужны. - И я не знаю! – радостно отозвался Ирмо, забравшись на стул с ногами и скрестив их. – Но ты не глуп, так что разберёшься. - В каком смысле?.. – осторожно. Непонимающе. - Сотворишь Наугламир. Новый. Какой бы подарил своей супруге – вложи себя и свои думы. Жёны, они такие – им порой надо делать подарки, даже айнур, подобным мне. Эльвэ сглотнул. Второе проклятое имя. У Тингола онемели пальцы, а в голове зажужжало бессмысленностью и глупостью затеи. Мелиан и украшений-то не слишком любила. Но сколько раз он этим интересовался? Ноль? - Не страшись, - Ирмо ласково коснулся его руки. – Назвать можешь иначе, но лишь после того, как закончишь работу. - Она не одна? – эхом отозвался Эльвэ, а Тингол таял росой на солнце от тонких пальцах на своих. Слишком много на сегодня для короля было внимания от высших владык. Йаванна. Эстэ. Ирмо. Они обратились к нему, взглянули не мельком, как на букашку. Но мудрости и красы Мелиан он ещё не достоин, не говоря уж о любви. - Нет, конечно же, - мурлыканье, кража ещё одного куска яблока. – Тебе надо и новую историю придумать, помнишь? Такую, которая понравится твоей милой. И в которой будет уместно это, - вала указал на камни, - когда ты создашь. Эльвэ неуверенно тронул инструменты, коснулся пальцем другой руки к горсти драгоценностей: яркий огранённый рубин скатился на стол и отбросил отблески алого на белое полотно. Решиться трудно, но в голове эльфа мелькнуло – только не красный. Без крови. Без ярости. Зелёный, синий… да, это подошло бы к серебру… Ирмо лениво ободрил: - Приступай же. Шли часы, дни, годы. Мягкие сумерки укрыли Лориэн, и в кухне появились несколько свечей. Эльвэ не поднимал головы и не отрывал рук от своего труда. Поначалу шло плохо: нить путалась, инструменты вредили коже и материалу, камни валились из рук, и приходилось их искать под смешки валы. Даже Феанора учили, и не родился он мастером, а эльфу приходилось идти вперёд наощупь через ночь. Но вдали маячил свет, и вскоре исчезла – вместе с Тинголом, не иначе – нервозность. Всё на те же ошибки натыкался Эльвэ, и в его ожерелье не было ничего от изящества и красоты не только Наугламира, но и лёгких и простых не ценных праздничных украшений самых простых служанок Менегрота. Однако эльф очень старался, а память рисовала лик Мелиан, помогая неловким рукам. Её волосы могли отливать золотом на солнце, пшеном в полях Йаванны, но в ночи серебрились – а встретились они в ночь Средиземья. Это хрусталь и алмазы, которые Эльвэ плохо различал, но об последние изрезал пальцы. Её стопы и ладони изящны, худы, и стоило ей где пройти или коснуться голого камня, как по весне просыпались созданные владычицей Йаванной цветы и травы. Это мелкие изумруды, из которых он выкладывал некрасивые сияющие листья, и крошка тёмно-зелёного камня, названия которому не знал. Её голос был самым прекрасным, что даровал Эру своим старшим детям – ему, смертному, глупому эльфу, переставшему ценить сей дар. Мелиан пела, и слетались соловьи и жаворонки, но замирала любая работа в стане эльфов, мечтающих о будущем, так как их предводитель откладывал любое дело, лишь бы послушать песню: садился, где стоял, и смотрел на возлюбленную супругу, не смея дышать лишний раз. Лишь реки да ручьи смели играть, чтобы пела майа с музыкой. Это сапфиры, самоцветы, аквамарин – аккуратными линиями вдоль кромки. Её лицо прекрасно – отражало душу, и ни передать, ни подчеркнуть это как-то невозможно. Но кожа молоком, поэтому нашёлся среди камней жемчуг: камушками мелкими речной и две бусины на будущую застёжку. Её стан высок, плечи прямые. Нитью звёздной – серебро, мифрил – плетётся канва основы ожерелья. Эльф расслабился. Руки работали, рот говорил. Рассказывал новую историю. Менегрот существовал, так как принёс много радостей и света, но ни разу там Эльвэ не назвался Тинголом. Когда Лютиэн затанцевала в залах с неуклюжим Береном – с мужем, на свадьбе, привлекшую на праздник полкоролевства – у него пересохло в горле. Кувшин, стакан воды. Молчание – заговорил Ирмо. Эльвэ не знал названий камней. Не знал, из серебра ли нити. Но вала раскачивался на стуле и не давал тишине посеять сомнения в душе. Это Ирмо называл их. Сначала спрашивал, как ему кажется, что это за камень, а потом открывал с хитринкой правду: алмаз, хрусталь. Изумруд и малахит. Сапфир, аквамарин, самоцвет. Жемчуг – вот этот из реки, этот из моря. Мифрил и простое серебро. И ещё много-много других названий, кроме рубинов, так как их Тингол знал и зарёкся уже использовать. Изранив руки без перчаток, капли его крови кропили украшение и драгоценности, цветя вместо них. Кажется, Эльвэ становился немного нолдор. Но ему нравилось. Возможно, пойдя за Ороме и не остановившись в роковом лесу его сердца, он стал бы в Амане ювелиром, что куда лучше, чем ковать мечи и терять разум из-за сильмариллов. И всё же судьба подарила ему Мелиан. Годы, века, эпохи. Усталость вплелась в плечи, а Эльвэ не то чтобы ожерелье – даже историю новую до сих пор не закончил. За окном опустилась ночь, но сами деревья источали сияющую дымку в голубом мраке. Ирмо спел. Громко, душаще, щемяще. Почти плакать хотелось, ещё немного – спать. Но руки работали уже сами, а полотно усталости вдруг снялось после песни. Поэтому, спустя три песни валы, Эльвэ продолжил говорить. Работа была закончена к рассвету. Нет, не так. Эльф знал, что ещё добавить, просто вдруг твёрдо понял, что не сможет это создать. - Что случилось? Устал? – спросил Ирмо, словно не читал его, как книгу. - Хочу здесь цветок, большой. Это было бы завершением, - Эльвэ указал в центр неаккуратного плетения; Тингол насмешливо заметил, как оно уродливо и что многие камни еле держатся от его неумения. – Но я не смогу. - Раньше ты не сомневался. - Это другое. Хотя эльф ни за что не смог бы сказать, что именно другое. Нужное виделось ему пред внутренним взором, но руки не смогут это выполнить. В секундном помутнении рассудка он подумал, что и Феанор не смог бы: цветок, пять лепестков, венчик, но так, чтобы будто дышал тот, а лепестки колыхались по ветру. - Она цветы любит, - не к месту произнёс Эльвэ. – Очень. И птиц. Но птица не подойдёт. Ирмо улыбнулся, усмехнулся, утих – одно перетекло в другое. Бережно забрал ожерелье, собрал инструменты, а эльф вдруг понял, что у него дрожат исколотые уставшие ладони. - Хорошая у тебя история вышла, как и украшение. Но и те и другие ещё не завершены, - проговорил вала. Эльвэ удивлённо поднял на него взгляд. – Отдыхай. Эльф моргнул. И комната исчезла. Эльвэ поморщился. Упирающийся в бедро корень окончательно отпечатался в ноге, из-за чего та заныла, и спать более было невозможно. Эльф сел, сонно открыл глаза и оглянулся на опушку дивного леса; сон его был долог и странен. Словно говорил с валой Ирмо, словно сидели они вдвоём рядом, а владыка помогал ему делать Мелиан подарок. Очень странный сон. Но после него стало легче. Все кошмары отступили, а груз вины упал. «Всё прошло, всё былое», - шептали кроны близлежащего Лориена, рядом с которым почему-то эльф уснул, и Тингол жадно верил им, когда как Эльвэ просто слушал. Перед ним расстилалось будущее. Главное, чтобы Мелиан там была. Свет заструился меж деревьев, но ещё раньше эльф услышал весёлые соловьиные трели. Тоже непонятно: эти птицы обычно поют в сумерках, а сейчас ещё день. А затем он забыл обо всём – снова забыл, снова в тёмном лесу. Мелиан сияла. Дух её вышел к нему, горя столь ярко, что Тингол, преисполнившись стыда, упал на колени. Майа улыбнулась, выдохнула, обдала живым теплом, и не нужно было эльфу поднимать голову, чтобы это понять, так как теперь делала она это всей своей сущностью. В сто раз сильнее сдавило его грудь, в сто раз больнее пронзило его сердце. Если бы так было в их первую встречу, то он тогда бы умер на месте – очень счастливым. - Прости меня, - судорожно сказал Тингол. Мелиан приблизилась, подошла, не подминая травы, ведь не имела тела. Эльвэ согнулся, сжимая руками рёбра, выдохнул рвано. - Прости, прости, прости, молю тебя, прости меня… Мелиан опустилась, окутала его. Искры и тепло заструились сквозь него, и эльф окунулся в свежесть воды и нежность утреннего солнца – а вокруг сияло золотым серебром и серебряным золотом, и даже свет Древ не сравнился бы с этим. Так как затмил ему жалкий отблеск сильмарилла этот свет? Какой глупый Тингол. Какой глупый Эльвэ. Мелиан осыпала поцелуями его лицо, которые не ощущало тело, но они отдавались в фэа, и эльф заплакал, силясь обнять её. Дух её лёгкий, как облака, собрался в кольце его рук. Сердце застучало часто-часто, словно душа стремилась вырваться из клетки плоти и присоединиться к второй половине своей; майа положила соткавшуюся волей её руку Эльвэ на грудь и снова улыбнулась – теперь уже так, что он мог видеть. Кивнула, простила. За всё ведь простила. Эльф тихо выдохнул, но сердце не сбавило ритма, потому что он влюбился в Мелиан снова: так же сокрушающе, так же готов был замереть с ней в безвременье. Мудрая Мелиан, милосердная Мелиан, светлая Мелиан – облик её соткался из нитей солнечных лучей, принимая подобие плоти, носимой ею в Дориате, но то была только тень. Даже если бы видеть её такую значило б ослепнуть в мгновение, то Эльвэ ни за что бы не отвернулся. - Я люблю тебя, - сказал эльф, и подумал, что звучит странно, а говорить трудно; Эльвэ смущался, как в юности, Тингол запинался. Мелиан засмеялась ласково, разглядев и то, и другое. Не ответила ничего, но соловьи снова взвились в песне; духом стала – духом осталась, приняв лишь временную форму для свидания с эльфом и для возможных будущих. Для обязательных будущих, когда ему захочется увидеть лицо и обнять ещё раз. Но на её шее переливалось живым цветком в центре и россыпью камней-капель дивное ожерелье, которому Тингол не дал имени, а Эльвэ вовсе про это позабыл.