Танцы с Арлекином

Внимание, пока не бечено! - Максим Генрихович, вы ужинать собираетесь? – оторвал Макса от экрана голос дежурной медсестры. Макс встряхнул головой. Неужели уже вечер, а он так увлёкся историей давно прошедшего времени, что и не заметил ничего? Похоже, что так. - Простите, увлёкся, - улыбнулся он медсестре. Это была уже другая женщина, постарше, видимо, молодая успела смениться. - Ничего, бывает, - элегически отозвалась медсестра. – Как самочувствие, Максим Генрихович? Желудок не болит? Голова не кружится? - Нет, - отозвался Макс, в самом деле, ощущая себя вполне нормально, - всё в порядке. - Крепкий у вас организм, - улыбнулась женщина. – Ну что ж, поешьте тогда, потом я вам таблетки принесу и укол сделаю. И не засиживайтесь долго за компьютером - вам необходимо больше отдыхать. - Да-да, - кивнул Макс, - спасибо. Затем он проглотил непонятное безвкусное нечто на тарелке, запил слабеньким чаем, вытерпел все манипуляции, которые проделала дотошная медсестра, и вновь устроился с ноутом в кровати в надежде дочитать историю родителей архитектора Скоропова. *** Когда Готлиб Моргауз скончался от «последствий апоплексического удара», Ванечка тут же прилетел из столицы - следовало достойно похоронить родителя и вступить в наследственные права. Встретившаяся ему в коридоре родительской усадьбы Марьюшка, показалась молодому человеку настолько похорошевшей, что прежние чувства вспыхнули в нём со страшной силой. «Эта женщина будет моей!» - решил Ванечка, и никакие соображения о родственных узах не могли остановить его. Тем более что в глазах закона Марьюшка продолжала оставаться крепостной девкой, которую барин волен был казнить и миловать по собственной прихоти, ни у кого не спрашивая позволения. Отшумели пышные похороны и богатые поминки, и все, даже самые злоязычные, соседи не могли не согласиться с тем, что безвременно усопшего родителя наследник схоронил достойно. Более того, он отписал по месту службы прошение об отставке, мотивируя это необходимостью разобраться в делах наследственных. На самом деле особой необходимости в этом не было, Готлиб Моргауз вёл дела поместья с немецкой точностью, все доходы и расходы были расписаны до последнего грошика, все распоряжения сделаны, да и о завещании он заранее позаботился. Просто Ванечке хотелось мести… мести и исполнения своего низменного желания. Экономка Дарья была сразу же вызвана молодым барином для разговора и не замедлила завести речь о вольных для неё и Марьюшки, которые – она точно знала - покойный Готлиб составил и приложил к завещанию. Однако вольные злобно смеющийся Ванечка порвал в клочки на её глазах, а потом заявил, что она, как женщина самого подлого происхождения и помыслов слишком долго обманывала его отца, но с ним это не пройдёт. После этого несчастную женщину по приказу мерзавца выпороли посреди двора плетьми, предварительно раздев догола, и заперли в холодную – специальную неотапливаемую комнату в подвале, в которую при покойном Готлибе запирали перепивших дворовых мужиков с тем, чтобы они протрезвлялись поскорее. Перепуганная Марьюшка бросилась к барину - просить за мать… и тут-то он объяснил ей, на каких условиях отныне она сможет обеспечить матери сносное существование. Марьюшка ужаснулась. Её собственное рождение не было для неё тайной, и она не замедлила напомнить Ивану, что то, чего он хочет от неё - ужасный грех, ибо они единокровные брат и сестра. Иван только зубами заскрипел и рявкнул, что у него не может быть сестры – крепостной девки, что отец его терпел их с матерью только из милости и что в глазах закона Марьюшка – его полная собственность. Девушка ответила в том духе, что есть ещё и закон Божий, который барин сейчас нарушает, и что с него непременно за это спросится на Божьем суде. Дальнейший разговор вёлся по-французски, так что подслушивавшие у дверей дворовые девки более не поняли ни словечка, поняли только, что Марьюшка отказалась подчиняться «брату», после чего была заперта в своих комнатах и посажена на хлеб и воду. Прошло несколько дней. И едва только несчастная Дарья оправилась от порки, барин велел назначить женщине новое наказание, приказав собрать всю дворню и непокорную дочь бывшей экономки. Дарью было велено привязать к столбу и дать сто плетей. Фактически это было самое настоящее убийство, сто плетей мог выдержать не всякий крепкий мужик, что уж говорить о слабой, еле-еле оправившейся от наказания женщине. Естественно, Марьюшка не выдержала и сдалась. После этого Дарью отослали в дальний монастырь и дали дожить век в покое, а Марьюшка стала при сыне играть ту же роль, что мать её играла при отце. С той только разницей, что Дарья относилась к Готлибу как любимому мужу, а Марьюшка ненавидела Ивана и вынужденно подчинялась его притязаниям. Никакие попытки помириться, никакие подарки не могли вызвать в ней тёплых чувств к нему. Иван же озлоблялся ещё больше, ибо ему пришлось понять, что получить тело и получить душу – это далеко не одно и то же. Прошёл год. Наружно в имении Моргауза всё было прекрасно, даже знаменитый театр, основанный ещё его батюшкой продолжал давать спектакли, неизменной звездой которых оставалась Марьюшка, всё больше и больше хорошевшая с годами, несмотря ни на что. Соседи восхищались красотой и статью Ивановой фаворитки, но в речах их всё больше звучали намёки на то, что столь родовитому и богатому барину следует жениться и обзавестись наследником. Иван понимал, что в их речах есть резон, поэтому вскоре он посватался к дочери местного городского головы Авксентия Сергеевича Брищ-Задунайского, отставного бригадного генерала и весьма богатого помещика. Отказывать столь лакомому жениху никто и не думал, договорились о свадьбе на следующий год, и счастливый жених с большой свитой отправился в Италию – для поправления здоровья перед свадьбой. Естественно, что в этой свите была и Марьюшка, которую Иван, едва они пересекли границу, стал именовать «кузиной Мари». С какой целью он стал выдавать крепостную «сестру» за свободную женщину, Ванечка и сам бы вдруг не ответил. Скорее всего, он хотел уязвить её побольнее – чтобы, почувствовав вкус свободы, Марьюшке было бы ещё труднее и больнее возвращаться к своему рабскому состоянию. Тем не менее, ей пришлось подчиниться, ибо на какие садистские забавы был способен приятный, хорошо воспитанный русский помещик, знала только эта несчастная. Иван Моргауз путешествовал по Италии почти год – бывал он и на Везувии, и в только что открытых Помпеях, и Колизеем любовался, и слушал знаменитых итальянских теноров в миланском «Ла Скала»… И в Венеции он тоже задумал побывать. Да, в Венеции… Именно там, прогуливаясь по площади Сан-Марко, и встретили Иван и Марьюшка нищего художника по имени Джакомо Скоропео (как понял Макс, этот самый Джакомо был одним из уцелевших потомков некогда могущественного рода Скорпетти). Скоропео был молод, красив и талантлив, созданный им портрет Марьюшки был столь хорош, что женщина на нём казалась живой, неудивительно, что бедный художник влюбился в свою модель, а модель… модель ответила взаимностью художнику. Но это была ещё не беда. Беда началась, когда Иван понял, что Марьюшка, искренне и глубоко ненавидевшая его, влюбилась в нищего художника… Первым его побуждением было покинуть солнечную Италию, вернуться в Россию, засечь мерзкую девку до полусмерти и посадить на цепи в холодной на хлеб и воду, пока не сдохнет. Но Ванечка сумел сдержать этот порыв, успокоился и решил отомстить тоньше и красивее… Так, чтобы проклятая Марья, отвергнувшая его любовь, страдала бы и мучилась всю жизнь. А придумав свой план, он стал закрывать глаза на общение Марьюшки и Джакомо, более того, пригласил его в свой особняк – якобы для реставрации нескольких приобретённых в Италии картин старых мастеров. Влюблённые с головой ушли друг в друга. Их не страшило настоящее, не мучило прошлое и не расстраивало будущее – для них всё было только здесь и сейчас. Очень скоро общение Марьюшки и Джакомо дало свои плоды – девушка понесла. Влюблённые оказались в сложном положении, но Иван переговорил с Джакомо и заявил, что не имеет ничего против замужества свой «кузины Мари», единственное его условие состоит в том, чтобы сразу же после венчания они уехали вместе с ним в Россию. Более того, он согласился даже дать реверсалий*, чтобы венчание Марьюшки и Джакомо прошло по католическому обряду, добавив только, что в России процедуру следует повторить по обряду православному. Наивный Джакомо был восхищён благородством родственника любимой женщины и с радостью согласился. Венчание прошло быстро, и бледность невесты Джакомо списал на её положение и свадебное волнение. А уже на следующий день молодые вместе со своим старшим родственником выехали в Россию. В дороге Джакомо почти не общался с Марьюшкой – ему объяснили, что она плохо переносит беременность, и при встречах их обязательно кто-нибудь присутствовал – то доктор, то доверенный слуга Моргауза, а то и сам Иван. Джакомо и это не насторожило – он посчитал, что таким образом Иван пытается, хоть и запоздало, блюсти честь своей родственницы… Иван же Готлибович очень спешил вернуться, и дорога в родное имение заняла рекордно короткое время – чуть более трёх недель. Сразу же по приезде был приглашён православный священник, повторно обвенчавший Марьюшку и Джакомо, и после скромного свадебного ужина довольный Иван Готлибович пригласил молодых в свой кабинет, где и объяснил Джакомо, в какой ужасной ловушке оказался юный итальянец. Ошеломлённый Джакомо узнал, что его прекрасная возлюбленная по сути просто одушевлённая собственность Ивана Моргауза, и что по законам Российской империи свободный мужчина, заключивший брак с крепостной девушкой, равно как и свободная женщина, вышедшая замуж за крепостного, закрепощались сами**. Таким образом, благодаря браку (двойному браку, если учесть католическое венчание!) Джакомо Скоропео превратился в крепостного Ивана Моргауза Якима Скоропова. Можно ли представить себе большее потрясение и более изощрённую месть? *Реверсалий – разрешение старшего из родственников на венчание представителей двух разных конфессий по одному обряду, как правило, не по той вере, в которой состоит дающий такое разрешение. Так же реверсалий может даваться одним из родителей в браке представителей двух разных конфессий на воспитание детей в вере супруга(супруги). ** Да, да, так и было, многочисленны упоминания об этом в художественной литературе XIX века, в частности у Салтыкова-Щедрина в «Пошехонской старине». Скорее всего, иностранцев это правило не касалось, да только кто разъяснит такие тонкости бедному парню, оказавшемуся в глубинке тогдашней России?