Четыре состояния души Салазара Слизерина

Ветер выл и стенал, ломился в окна оголёнными чёрными ветками, словно это душа Салазара рвалась внутрь, а сам он стоял возле стола, возле вытянутого на нём сына, обмытого, в чистой белой одежде, и казалось, души в груди нет – пустота. Тело – теперь перед ним просто тело. Светлые, как у матери, кудри тускло блестели в свете огня старым золотом. А вот нос – как у Салазара. И губы. Сейчас, заострившиеся, они больше похожи на оригинал. Неужели глаза, точно такие же, как у матери, никогда не посмотрят на Салазара с напоминавшей о ней ясной весёлостью? И хотя Салазар уже раз сто безуспешно пытался, он снова сжал палочку и в исступлении повторял известные заклинания приведения в чувства, пока не загрохотал раскатисто гром, требуя: «Опомнись!» И Салазар опустил руки. Влажный сквозняк колыхал свечи, суетливые отблески создавали на посеревшем лице иллюзию жизни. Дрожавшей рукой Салазар провёл по волосам сына, по холодной, так похожей теперь на пергамент щеке и опустил ладонь на грудь: не двигается она, не слышно биения сердца, и, скрытый белой рубашкой, не виден багряный круг раны от арбалетного болта. – Арбалет, всего лишь арбалет, – губы Салазара дрожали, он зажмурился, чтобы хотя бы несколько секунд не видеть мёртвого сына, но шептал, снова шептал: – Ты не мог проиграть, не так, ты же… Его мальчик был так искусен в магии, сметлив, ему подчинялись сложнейшие заклятия, он с лёгкостью придумывал новые, а теперь – убит. Убит каким-то безродным маглом из тупого сочетания дерева, металла и жилы. Как так? Почему? Зачем снова волшебник погибает от рук простаков, несмотря на всё, что было сделано для защиты магов от этой напасти? Выл и стенал ветер, стучался в витражи окон, ломился и рыдал, оплакивая, а Салазар не мог проронить и слезы – они комом застряли в горле, мешали дышать, связно думать. Бах-бах-бах! – удары сотрясли дверь, но Салазар стоял с закрытыми глазами, держа руку на неподвижной, твёрдой, неживой груди. И не мог поверить, что это не кошмар – лучше ад, чем правда. – Салазар, открой, – в громком призыве Годрика не было уверенности – может, это признак осознания вины. Или Годрик не находил слов. Салазар не представлял, что ещё можно сказать, кроме уже сказанного: «Прости, не уследил», да и какой толк, если ничего не изменить? Что может сказать Салазар в ответ: я же просил этого не делать? Предупреждал, что маглы не поймут? Говорил, что они скорее позовут священника на экзорцизм, чем согласятся поощрять «дьявольщину»? Что маглы и так сильны количеством, что они и так могут задавить волшебников, и не надо давать им против себя оружие, выучивая грязнокровных выродков? Всё это сказано тысячу раз, и это не первое, не второе, не десятое нападение на тех, кто приходил забрать грязнокровок на воспитание, просто первая смерть. Пока первая. Мягко, почти невесомо Салазар провёл по заострившейся скуле сына. Стук, голос Годрика, весь мир тонул в бешеном вое ветра. – Почему ты не успел защититься? – пропуская шелковистые светлые пряди сквозь вздрагивавшие пальцы, Салазар понимал и не понимал ответа на этот вопрос: ведь сын обещал всегда быть начеку – почему теперь мёртв? Годрик снова стучал в дверь, но Салазар не мог ему открыть – не хотел, не находил сил: он мягко касался волос и лица мёртвого сына, надеясь, что это только кошмарный сон. А Годрик безуспешно стучал, и каждый удар отдавался в сердце Салазара болью.