Never

- Джексон, я просто... Потупленный взор, чуть сгорбленные плечи и пальцы сжатые до побелевших костяшек. Длинные, красивые пальцы, что когда-то до синяков стискивали его, Джексона, плечи, когда он входил в это тело рывком, до упора, прижимая к кровати, не позволяя отвести взор ни на мгновение. Когда-то. Буквально вчера. - Схуя ты решил, что мне интересно? Бесишь, Лейхи. Жалкий, какой же ты, сука, жалкий. Пиздливый. Затасканный, как пиздец. Блять, ты можешь не дышать в мою сторону? От тебя же чужой спермой разит за милю. Меня щас стошнит. Тошнота и впрямь накатывает волнами, сжимая горло спазмами, которые Уиттмор едва умудряется сдерживать. Под веками щиплет и щекочет, а лицо словно судорогой свело, но он тянет свою фирменную ухмылку и цепляет любимую маску "я-ничего-не-чувствую". - Не было ничего. Ничего не было, Джексон. Клянусь тебе. Бормочет еле слышно и, кажется, все время губы кусает. А глаз так и не поднимает, и крупные прозрачные слезы капают из глаз на футболку, расползаясь по ней темными бесформенными кляксами. Волк скулит и рычит одновременно, поднимается на задние лапы и дерет грудь изнутри когтями, пытаясь вырваться, рвануть навстречу. Слизать слезы с лица, ткнуться влажным носом в ладонь. Утешить. Это же Айзек. Твой Айзек. - И ты не стонал, как сучка, когда он вылизывал твою блядскую шею и лапал за зад? - Джексон, это... больше не было ничего. Как затмение. Прости меня, Джекс... я никогда... - Ты никогда! - рявкает Уиттмор, сверкнув лазурной радужкой, и чувствуя, как из сжавшихся в кулаки ладоней на размокшую от недавнего дождя землю капает кровь - горячая, как свежесваренный грог. Делает ровно два глубоких вдоха, останавливая обращение. И изо всех сил старается не протянуть руку, чтобы вытереть слезы с его лица. Красивый. Ранимый. Любимый. Все еще любимый. До скончания времен. Продолжает уже на два тона ниже: - Конечно же никогда. Потому что теперь ты свободен, как птица в полете. Уходи, Айзек. Просто вали. - Не надо, пожалуйста, Джексон. Джексон, прошу... Его широкие плечи дрожат, а слезы уже льются по лицу непрерывным потоком. Внутренний волк задирает морду к всходящей луне и заунывно воет, обвив лапы пушистым хвостом. Хочется въебать себе по лицу или спрыгнуть с обрыва. Чтобы не было так щемяще-пусто в груди. Чтобы волк не сходил с ума. Чтобы забыть, навсегда вычеркнуть въевшуюся в память картину: Лейхи, отвечающий на поцелуи другого, Лейхи, плавящийся в чужих руках, как шоколадный батончик на солнце. - Мне даже смотреть на тебя противно. Нет, вру, я чувствую, что вот-вот блевану, даже когда вспоминаю, что ты где-то там есть... "А еще меня скручивает так, что ни выдохнуть, ни вдохнуть. Загнусь без тебя, Айзек. Задохнусь просто" - Я жить без тебя не могу. Не хочу. Прошу тебя. Прости. Все, что хочешь сделаю, Джексон. Я так люблю тебя, Джекс... Боже, какой же я идиот! И вдруг плюхается перед ним на колени. Прямо в жидкую грязь. А потом поднимает опухшее от слез лицо с глазами такими красными, будто он не оборотень, а вампир. Или альфа на грани обращения. - Прошу тебя, Джекс... И обхватывает колени Уиттмора своими длинными, как у орангутанга, руками, утыкается в него лицом, и джинсы моментально промокают от слез, что все еще струятся из глаз. Таких прекрасных, волнующих глаз. Прозрачных, будто летнее небо. Отталкивает двумя руками так сильно, что мальчишка плюхается на задницу прямо в глубокую холодную лужу. Вытирает брезгливо руки о куртку, словно измазался какой-то липкой гадостью. "Выцарапать бы тебя из своей тупой башки" - Не интересует. Любовничку звякни. Как его? Кори, кажется? Что за тупое имя. ... Лейхи, серьезно. Не звони, не подходи. Я тебе глаза вырву в следующий раз, Богом клянусь. Он уходит, стараясь не обернуться. Уходит, прекрасно зная, что Айзек сидит в этой луже и не шевелится даже. Сидит, глядя ему вслед. А по красивому бледному лицу бегут и бегут слезы. Как чертов апрельский дождь. Холодный и безнадежный.