Never

— Ты знаешь, что не должен быть здесь. Море теплое, как парное молоко, огромная луна, занимающая полнеба, и серебристые капельки звезд, закручивающиеся в причудливые спирали и пирамиды. Кожа Айзека все еще влажная, дыхание сбито, а упругие кудряшки хочется оттягивать пальцами, как золотые пружинки в старинных часах. Джексон привычно зарывается ладонью в эти волосы, что пахнут, как и прежде, древесной стружкой, солнцем, хвоей. — Ты не должен быть здесь, - повторяет Айзек как-то равнодушно, будто это не он совсем недавно гнулся в его руках так послушно и целовал с такой жадностью, будто воздуха не хватает, будто не он стонал, задыхаясь, а с губ его срывались какие-то бессвязные нежности, которые Джексон копил в своей памяти. Собирал, как кто-то - старинные марки или золотые монеты. Лейхи прав, он не должен. Они решили все еще тысячу лет назад - в старшей школе. Обсудили спокойно и без скандалов: крышесносный секс еще не повод заводить отношения. Секс может остаться лишь сексом, а они - просто приятелями, почти что друзья, что трахаются, когда и где им приспичит. По мере желания и необходимости. Ни один из них не произнес тогда: "я не люблю тебя". Это было очевидным настолько, что не требовало подтверждения. Земля круглая, солнце садится на западе, а люди не умеют летать. Оборотни, впрочем, тоже. "Я не люблю тебя", - как истина, вдолбленная в подкорку, отпечатавшаяся на сетчатке, впрыснутая в вены раствором аконита. "Я не люблю тебя", - как отсроченный приговор, как прыжок с вертолета с непроверенным парашютом, как пепел рябины в утреннем кофе. "Я не люблю тебя", - как неизбежность, проклятие, расплата. — Я никому ничего не должен, Лейхи. Ты мог бы уже и запомнить, - сжимает в пальцах его отросшие кудряшки и чувствует резкий укол в груди, когда прохладная ладонь опускается на бедро. Словно одним только этим касанием вогнал тонкую длинную иглу прямо меж ребер. — Какого хрена ты забыл во Франции, Джексон? Волчонок будто с луной разговаривает, смотрит в небо, а в сторону Уиттмора даже голову не повернет. И кажется, будто он пытается разглядеть межзвездную светящуюся пыль или крошечные точки комет, пролетающих за границами Солнечной системы. Он так старается показать свое безразличие, что Уиттмор чувствует новый укол - на этот раз прямо в сердце. Насквозь. Он мог бы сказать, что был тут проездом и прибило потрахаться. Он мог бы сказать, что приехал в командировку или на учебу по обмену. Он мог бы сказать, что встречается здесь с родителями или с членами новой стаи. С новым парнем или девушкой в конце концов. Но он просто слышит, как тихо, размеренно стучит сердце в груди Айзека Лейхи. Как метроном. И понимает, наверное. — Так скучал по тебе, - выдыхает в холодную ночь белым облачком пара, улетающим к звездам. — Что ты сказал? - Айзека даже подкидывает и он трясет головой, будто вода попала в уши и мешает слышать. — То, что давно должен был, глупый ты оборотень, - и прижимает к себе - голого, извалявшегося в песке, нескладного, длинного. Такого, мать его, идеального. Красивого до сжатых зубов и россыпи искр перед глазами. Желанного до поджимающихся пальцев и пожара в крови. Нужного до гипоксии и остановки дыхания - прекращения всех жизненных функций. — Я просто не хочу больше жить без тебя. Айзек шмыгает носом и утыкается лицом куда-то в плечо. И то ли с волос его бежит вода, то ли это капают слезы. Джексон ведет ладонями по спине, пересчитывая позвонки, притягивая ближе и ближе. — Останься, - и вздрагивает от собственных слов, не веря, что осмелился озвучить, не побоялся усмешки и отповеди на тему: "малыш, так не пойдет". — Зачем, ты думаешь, я здесь? - все же усмехается Уиттмор, а где-то на периферии слышится ласковый плеск волн и далекий-далекий шум автострады. Это должно было случиться, ведь так? Кто-то должен был озвучить, что "я не люблю тебя" всегда было не больше, чем ложью. Маской, которую так и не удалось спутать с лицом. Поршнем, что так и не смог заменить сердце. Жизнью, которая вдали от него всегда будет блеклой и серой хроникой, бессмысленной кинолентой, отформатированным диском. Потому что я просто устал без тебя. Потому что ты - всегда был больше, чем секс.