Never

Однажды он понял: не хватает чего-то. В день, когда очередная небесно-голубая рубашка полетела в мусорную корзину, когда шлем примял идеальную обычно укладку, когда прошел мимо отдраенного до блеска серебристого Porshe и оседлал черный байк, огласивший квартал утробным ревом вышедшего на охоту хищника. Однажды он понял: что-то неправильно. В день, когда поймал себя, озирающимся в наполненном школьниками коридоре средней школы Бейкон Хиллс. Взгляд скользил с одного на другого, не задерживаясь ни на ком ни мгновения. Лидия укоризненно прицокнула язычком, отвлекаясь от круглого зеркальца. Стилински замолк на благословенных пару секунд, таращась так ошарашенно, что Джексон бы рассмеялся, не будь ему так... не по себе. И только МакКолл, оглянувшись на притихших друзей, недоуменно хмыкнул, потирая затылок. Однажды он понял: это пиздец. В день, когда завис напротив пустого шкафчика в раздевалке, медленно-медленно провел кончиками пальцев по дверце, концентрируясь из последних сил, удерживая рвущиеся на свободу когти. А под веками проступил этот номер. Четырнадцать. Пустой шкафчик и пусто в груди. Когда, блять, это случилось? И почему?.. Как?.. Когда? Как он умудрился проебать даже это? — Его здесь нет больше, — Стилински даже не повернулся, стягивая пропотевшую форму, а Джексон... все же не уследил, и острые бритвы когтей полоснули по тонкому металлу, оставляя глубокие рваные борозды. Почему? Черт, тебе все равно. Тебе. Все. Равно. — Да мне... — Знаю, насрать. — Пацан помолчал, отыскивая что-то на дне рюкзака. — Он перестал обращаться и лишился почти всех своих сил. Скотт думает, он обосновался в той пещере, где жила Малия, когда... Хлопнуть дверью так громко, что стекла в высоких окнах жалобно звякнут, а Стайлз испуганно захлопнется, клацнув челюстью. Не слушать, что дребезжит он там, за стеной. Не слушать, что звенит у самого в голове. Рыкнуть на встрепенувшегося в грудине волка, что порывается броситься за город прямо сейчас, сверкает глазами и изо всех сил хлещет лохматым хвостом по бокам, поднимается на задние лапы и норовит лизнуть, ткнуться носом в ладонь... Боже, куда ты... просто уймись, хорошо? Ты не должен, слышишь? Ты не должен, и я, блять, не буду! * * * В лесу тихо, и остро пахнет влажной после дождя землей, мятым мхом и древесной корой. Он чувствует запах дыма за мили, идет на него, как ищейка, не оборачиваясь, не ускоряясь. Словно просто гуляет. В пижонских туфлях за тысячу баксов, со шлемом от мотоцикла, брошенного у дороги с десяток миль позади. Какое-то варево булькает в котелке над костром, а долговязая фигура, примостившаяся неподалеку, даже не вздрагивает, когда он выходит из чащи. Не пещера. Кривобокий домишко, наверное, заброшенная хижина лесника. Айзек греет ладони о дымящуюся чем-то чашку, смотрит настороженно исподлобья. Почти что рычит. Волчонок. Хочется смеяться от облегчения и растрепать курчавые волосы, так красиво золотящиеся в лучах клонящегося к горизонту солнца. Хочется сгрести в ладонь эти длинные пальцы и согревать, пока не оттает, не улыбнется. Ну же, кудряшка... Не рад? И тут же битой по спине и затылку одновременно осознанием тупости, нелепости происходящего. Вы не друзья. Ни разу слова доброго друг другу не сказали. Вы не друзья. Какого хуя ты, Джексон, творишь? — В отшельника решил поиграть, Лейхи? Губы привычно кривятся едкой усмешкой, пока в груди сжимается что-то, давит, терзает, рвет изнутри, оставляя рваные раны, и привкус крови на языке туманит голову... Кружится... все кружится перед глазами. От чистого ли воздуха, или от голода, или... — Заблудился что ли? Заплутал между салоном красоты и бутиком новомодным? Нескладное недоразумение с курчавыми волосами цвета мокрого песка и глазами голубыми, как небо в Небраске. Высокое-высокое, раскинувшееся над кукурузными полями, как купол. Подобрался вдруг как перед прыжком. Сглотнул тяжело и... просто отвел взгляд, убирая со лба прилипшие прядки. Пальцы дрогнули. Джексон замер, мысленно фыркая на рвущегося на свободу волка, что уже не просто скулил — метался, скалился, низко рычал, угрожая. Пусти... пусти, прошу по-хорошему... Не держи. Низкий, утробный рык, и Лейхи отшатывается, роняя кружку в костер. Сноп искр взвивается вверх, и несколько тлеющих сучков летят прямо в лицо, оставляя на бледной коже безобразные пунцовые следы. Доля секунды, меньше мгновения, и даже реакции волка оказывается недостаточно, чтоб оттолкнуть. Айзек вскрикивает от боли, закрывая руками лицо. Джексон не думает, это инстинкты. Коснуться, держать, забрать всю его боль. Не мне, это надо не мне... — Тише ты, не упирайся. Лейхи, дай, посмотрю. Отводит руки осторожно, помня о словах Стилински про потерю способностей. Регенерация, наверное, тоже уже не... Лейхи смотрит из-под пальцев испуганно и растерянно. Приоткрывает свои чуть припухшие губы, и Джекс зависает, думая, что... Не может думать, не получается, не соображает совсем. Лицо чистое-чистое, ни намека на рану. А кожа такая гладкая, что хочется трогать, скользить кончиками пальцев, губами, собирать, глотать, впитывать одуряющий пряный вкус... Что со мной происходит? — Ст-тилински говорил, что ты лишился всех сил. А способность исцеляться осталась? Ответа не нужно, потому что всплеск изумления в глазах волчонка такой силы, что с ног просто сметает. Ощупывает лицо недоверчиво, несколько раз открывает и закрывает рот, чтобы что-то сказать, но выдает только коротко всхлипом: — Ч-что ты сделал, Уиттмор? Во имя всех волчьих богов... — Что я мог сделать? Ты видел. Только и успел, что коснуться... И осекается, когда последний кусочек пазла встает на место с громким щелчком, и картина проясняется... Только коснулся... И внутренний волк, что вытянул все жилы. И та пустота, что исчезла, как только он вышел из леса на эту опушку. И ноющая боль утихла в груди... Только коснулся?.. А если... — Что ты?.. Не успевает закончить, когда пальцами — по лицу, когда ладони — на плечи и губы в губы. Так близко. Когда дыхание стелется по губам привкусом лесных ягод, пьянит. Он и забыл, каково это, когда так легко и ведет одновременно, когда тянет, манит... — Кажется, я знаю, как вернуть твои силы. Без слов. Выдохом-всхлипом, вырвавшимся стоном и дрожью. Зачем тебе это? Потому что иначе я не смогу. Узелки позвонков под пальцами и такая бархатистая кожа. И ватная тишина, рвущая перепонки, и запах, его запах повсюду. В венах, внутри. Мой. Понимаешь это? Ты мой. Навсегда. — Я не... — Ты не... — соглашается на автомате и снова затыкает рот своими губами. Сладко и глубоко. Так сочно и остро. И искры из глаз, и музыка... откуда здесь музыка? Или... да, наплевать. Не уйдешь, не пущу. Сдается, отвечает и гнется в руках, раскрывая рот, позволяя себя гладить, касаться, опускает ресницы. Золотистые, словно покрытые капельками солнца. ... Джексон думает, что они не вернутся. Джексон уверен, что ноги его не будет в этой вот развалюхе. Джексон помнит, что у отца был неплохой такой трейлер... Джексон... Джексон чувствует, что он дома.