Never

Мейсон смеется. Улыбается так, что Кори практически слепнет. Откидывает голову, заливаясь счастливым, искренним смехом, потом наклоняется ближе, рассматривая что-то в чужом телефоне. Не касается, но кидает быстрые взгляды исподтишка. Почти что с благоговением. Это нормально на самом деле. Общие вкусы в музыке, разговор о каких-то группах, концертах, на которых он, Кори, никогда не был. Совпадение вкусов. И то, что от этой внезапно возникшей вдруг близости противно скребет под ложечкой — ерунда, паранойя, комплекс недолюбленного мальчика. Кого-то, кто всегда был в тени. Ущербным. Изгоем. Парией. Так говорит себе Кори, стараясь улыбаться не слишком уж вымученно, не кривиться. Не подавать виду. "Это твои проблемы. Только твои. Ты должен доверять своему парню. Ты должен". Не помогает. Потому что червячок сомнений, вгрызшийся куда-то под ребра еще тогда, когда глаза Мейсона вспыхнули при взгляде на голый торс Бретта Талбота, он не издох, а будто бы... разросся. Или размножился делением, и теперь жрет не только самую важную мышцу в теле, но и другие органы. Ведь дело даже не в Бретте. Иногда Кори думает, может быть, это все он? Он недостаточно красив и силен. Недостаточно хорош для такого, как Мейсон. Недостаточно старается. Недостаточно любит. Почему иначе его собственный парень под любым предлогом остается ночевать у лучшего друга, игнорируя удивленные расспросы того? И в ответ на логичное: "А что насчет Кори?", бросает, ничуть не смущаясь: "Готовится к тесту". Хотя какая учеба сейчас, в эти дни, когда их, того и гляди, пустят всех на сверхъестественный фарш? И Лиам только жмет равнодушно плечами, выделяя другу вторую половину кровати и запасное одеяло. А потом не видит, как Мейсон не спит половину ночи, задумчиво вглядываясь в потолок и изредка (два-три раза до рассвета, не больше) ощупывает осторожным взглядом виднеющиеся из-под одеяла плечи и шею. Не то, чтобы Кори шпионил, он просто хамелеон и умеет сливаться со стенами. А теперь все чаще думает, может быть, он так и остался невидимкой для всех, забыв однажды вернуться обратно? И сейчас он просто хочет знать правду. Или понять. Понять то, к чему не готов совершенно. "Не так уж и нужен, правда?", — ехидно шепчет кто-то в его голове, когда он исчезает на долгих несколько дней, а его не теряют. И ладно Скотт с Малией, Лидия и другие. Они заняты поисками выхода из очередной задницы, в которую все благополучно попали. Но Мейсон... Мейсон вроде как его парень? Хотя уже и целует даже как-то по братски. Оставляя на губах привкус колючего холода и горьковатого отчаяния. "Люблю. Я люблю тебя, не уходи". И сразу же без перехода заевшей пластинкой в голове, насмешкой и одновременно той кислотой, что разъедает внутренности, убивая вкупе с теми самыми червями: "Бретт... красавчик Бретт с кубиками на прессе..." — Это неправильно, ты понимаешь ведь, правда? Если вы пара... Рейкен подходит беззвучно, как всегда со спины. Подпирает стену лопатками и для разнообразия не выглядит насмехающейся тварью. А от сочувствия в голосе бывшего вожака, бывшего врага и убийцы хочется удавиться. "Я что, на самом деле так жалок, если даже Тео Рейкен снизошел до порции дружеской поддержки?.." — Это тебя не касается. И... у нас все в порядке. — Угу, — кивает с готовностью, а потом добавляет небрежно, не убирая эту равнодушную маску с лица: — именно поэтому твой дружок уже третью ночь ночует у Лиама, а на тренировках мучается выбором, кому подставить свою никчемную задницу — капитану команды и по совместительству лучшему другу или звезде лакросса Талботу. Нелегкий выбор действительно. И это при живом парне. Воздух словно горит и кожа, кажется, сейчас просто слезет от жара. Ему бы рявкнуть или съездить по роже, но сил не осталось, да и что возразить, если [не]люди и за милю чуют запах влечения. Мускусный, терпкий, отдающий смолой. Отвернется. Не потому, что нечего ответить. Просто... блять... опускаться до уровня Тео? Но все же шепчет, проклиная себя за растекающуюся по венам слабость, за застрявший в горле склизкий комок и чувство, будто извалялся в дерьме: — Не пойму, с чего вдруг моя личная жизнь стала твоей проблемой? — Дружеское участие не в счет? Хорошо. Считай, меня раздражает, когда твой б о й ф р е н д слишком близко крутится возле Лиама. Я вроде как помогаю ему с контролем гнева. И М е й с о н , — практически выплевывает это имя Кори под ноги пережеванной жвачкой, — нисколько не помогает, накручивая его все сильнее. Кори плевать, насколько двусмысленно и лживо все это звучит. Все откровения Тео. Он не хочет задумываться, что связывает Рейкена и Лиама, а потому пропускает все намеки и несостыковки мимо ушей. Ему со своей жизнью бы разобраться. Блёклой, бесцветной и лишней. Той самой, в которой мертвый Лукас вспоминается с какой-то затаенной нежностью даже. Его ядовитые шипы на руках и спине. И глаза чернее бездонной пропасти ночью. — Не лезь хоть ты в это, Тео, — получается как-то очень устало, почти безнадежно. А еще так жалко, так отчаянно хочется верить, что хоть кому-то на все не плевать. — А ты так и будешь улыбаться, пока он будет капать слюнями на чужие задницы? Хотя, если так тебе лучше... А Кори иногда кажется, что лучше было бы сдохнуть тогда, у всадников Дикой Охоты, распятым какой-то неведомой хренью, превращенным в живую, сверхъестественную батарейку. Чем жить вот так. Ненужным довеском. Невидимкой. Отсветом тени на холодной стене. — Я разберусь. Давай, ты не будешь... — Я и так задержался, — кивает быстро, с каким-то облегчением даже и быстро идет на выход, неловко, походя потрепав по плечу. И уже от дверей, на самом пороге добавляет зачем-то: — Говорят, в это время года в Париже каштаны снова цветут. Париж? При чем тут Париж? И почему лишь упоминание этого города так тепло отзывается где-то в груди? Париж...