Never

– Это ничего не... – Я помню, Джексон, заткнулся б уже? "Это ничего не значит, Стилински", "Это просто трах и не больше", " У нас не отношения, ты меня понял?", "Я, блять, не нанимался в твои бойфренды или как его там". "Я – не гей, Стилински, ты слышал? Я, блять, не гей!" – Помню я все, Джекс, не начинай. Просто закрой рот и дай мне продолжить. У меня яйца уже, как стальные, еще немного, и зазвенят. Молчи, Джексон. Дай мне просто к тебе прикасаться. Дай мне... просто молчи... И от первого касания вспыхивает, точно спичка. Нет, как иссохший валежник в лесу, куда упала случайная искра. Его стоны сквозь сжатые зубы, как лучшая музыка, которую Стайлз когда-либо слышал. Тело, что гнется послушно навстречу. Руки, что оставляют синяки на плечах. – Стилински... блять... я... сейчас... Ему хорошо. Ему так охуенно, что губы дрожат, когда Стайлз их ловит своими, когда прикусывает, а потом языком раскрывает, и толкается внутрь, в такую жаркую, влажную глубину. Толкается в ритме едином. – Ох ж ты... Подкидывает просто, когда зубы сжимаются на шее, оставляя влажный след. На шее, что пахнет морским бризом, сандалом. На шее, где сбоку пульсирует венка. Синяя-синяя, как летнее небо. Он любит это. Стайлз знает точно, что Джексон любит, когда он оставляет следы. Потом прячет, конечно, под воротничками своих пижонских, идеальных рубашек, но вот сейчас, в такие минуты, он просит, каждым стоном своим умоляет: "Еще, Стилински, еще..." Залижет языком место укуса, скользнет языком к мочке уха, обведет по контуру, а потом обхватит губами, посасывая, как косточку вишни, которые готов есть горстями. Каждый день, даже вместо ланча, возможно. – Стайлз... агрх... Стайлз... – Я сейчас... Он знает, когда надо резче и глубже. Он знает, когда надо почти не дышать. Он чувствует, где и когда сжать сильнее. Он знает каждую клеточку этого тела – где, как и когда на что отзовется. Он, наверное, мог бы убить одним лишь касанием, но вместо этого раз за разом возносит на вершину блаженства, а потом отправляется следом. – Я люблю тебя. –... – ... блять. –... – Ты не слышал. – Конечно. Не дергайся так... погоди. Выйдет из него осторожно, нашарит в бардачке салфетки, поможет обтереться обоим. Это пиздец неудобно – настолько бешеный секс в этой тачке, но о том, чтобы пойти к кому-то домой или снять комнату... или, того хлеще, сверкать голым задом где-то в кустах... Спаси и помилуй. В Бейкон Хиллс слухи еще реактивней пожаров. Джексон натянет джинсы прямо на голое тело, закроет глаза. У него на висках и на лбу – капельки пота. И Стайлз бы слизал языком, но это чревато скандалом. А крики он не любит еще больше, чем кусочки анчоусов в пицце. У него от них /от криков, конечно/ болит голова и настроение катится в жопу куда-то. А Стайлз так-то парень веселый. Он вообще хоть куда, даже Уиттмор с тем не поспорит, хоть и не подтвердит никогда. Надменный засранец. – До дома подбросишь? Джекс молча кивнет, потому что знает: Стайлзов джип на школьной парковке, а возвращаться вместе туда столько времени спустя равносильно тому, чтоб объявление повесить: "Наеблись. До завтра расходимся. Точка." Он не спешит заводить свой пижонский Porshe, прикурит медленно, опуская стекло со своей стороны. Он никогда не курит до секса, потому что знает, что Стайлз ненавидит вкус табака на губах. Ну, а после-то можно. Не целоваться же им потом на пороге, ведь правда? – Слушай, ты заебал со своим табаком. Я им весь провоняю. – А ты не дыши или башку вон высунь в окно и проветрись. Фыркает, как рассерженный ежик, но тут же отправляет окурок щелчком на обочину, ключи повернет в зажигании. До дома шерифа доберутся не то, чтобы в тишине. По радио надрывается какой-то там рок, а Стайлз, высунув язык от усердия, рубится в тетрис на телефоне. И, разумеется, он делает вид, что не замечает всех этих взглядов наискось, что облизывают и ласкают. Быстрых-быстрых, чтоб не спалиться. – Приехали что ли. – Ага, давай, я погнал. Целоваться не будем, воняешь хуже пепельницы, которую неделю не мыли. Это, конечно, пиздеж, потому что Джексон Уиттмор всегда благоухает дорогущим парфюмом, и даже сигареты у него с привкусом вишни. Которую, сука, Стайлз обожает. – Тебе-то откуда знать, нюхал что ли такую? И тихо, по-доброму так рассмеется, когда его на прощание в бок пихнут кулаком. Захлопнет двери, выкатываясь из салона. Вот только тут же примчится почти вприпрыжку обратно, залезет по пояс в окно, ухмыляясь и явно наслаждаясь вытягивающейся физиономией... друга. – Ха, не боись, не целоваться вернулся. На следующей неделе Метс выступают... – Угу, и билеты уже куплены, говорил же. Все, Стилински, пиздуй, мне пора. И... Стайлз... Глянет как-то исподлобья тревожно. – ...это не... – Это ничего не значит, я помню. И ты, Джексон Уиттмор, не гей. Давай, заводи свою красотку... – До завтра. Шины взвизгнут по подъездной дорожке психованно, даже злобно. Точно вторя владельцу. Который совсем не гей, ну, конечно, и его совсем не штырит от Стайлза Стилински, и он не кончает под ним раз за разом, жмурясь, вжимаясь лицом в изгиб его шеи, собирая вкус кожи губами. Нет-нет-нет... ничего. Это не значит совсем ничего. Ровным счетом.