Never

Новенького переводят в середине семестра. И это нихера не нормально. Для Питера Хейла. То есть, ему начхать, разумеется. Какой-то левый парниша, на которого и времени тратить не стоит. Ему насрать от слова "совсем". До первой встречи в узком коридоре, где отчаянно воняет свежей краской и пролитой газировкой. Глаза-в-глаза, и когти тотчас рвутся наружу, раздирая тонкую кожу подушечек пальцев, клыки режут десны, и рот наполняется свежей кровью. Приходится опустить голову, уставиться на носки собственных туфель, чтобы незнакомец не разглядел вспыхнувший янтарем не-человеческий взгляд. Ему приходится. Дьявол. Всего-то лишь из-за случайно скользнувшего льдистого взгляда и неуловимого касания плечом. А еще этот кисловато-терпкий запах пота и кожи, сосновой хвои. Волк там, внутри, рычит и скалится, он тянет морду и хочет ткнуться носом в чужую ладонь, он хочет чужие пальцы у себя на загривке, ему нужен этот чужак — на нем и под ним. — Смотри, куда прешь, недоумок, — бросит в сторону сквозь сжатые зубы и почти отшатнется от бьющего по рецепторам запаха аконита. Наверняка, в рюкзаке незнакомца припрятан и мешочек с пеплом рябины. Сколько лет пройдет прежде, чем он повесит на плечо арбалет, выпускающий стрелы с особыми наконечниками, или винтовку с такими же пулями? Сражающими таких, как Питер Хейл, наповал. Сколько лет... или месяцев тебе надо, о х о т н и к , чтобы обагрить свои руки кровью тех, убивать кого ты рожден? Кровью перевертыша. Волка. Зверь внутри бьет хвостом, поднимаясь на задние лапы. "— Но... я хочу!" "— Перебьешься!" * * * — Его зовут Кристофер. Крис. Кристофер Арджент. Питер вообще без понятия, зачем Талия повторяет столько раз подряд это имя. Волк в груди заинтересованно дергает носом и усаживается на задние лапы, облизнувшись, обвивает лапы пушистым черным хвостом. Успокойся, чудовище, сгинь, убирайся. — В душе не ебу, о чем ты... — За языком следи, молодой человек. Питер, серьезно, что сказала бы мама? Только мамы здесь нет уже очень давно. Талия — альфа, и стая подчиняется беспрекословно. Но кто решил, что Питер должен спокойно сидеть, сложив лапы? Кто решил, что может определять что-то за Хейла, пусть и не старшего рода, но все же... — Мы чувствуем, когда наш волк выбирает. Ты не сможешь противиться этому долго. Кристофер — твоя пара. — Он — ебучий охотник. Я скорее разорву ему горло зубами, чем смогу... чем позволю... Захлебывается слюной, едва представляя вкус чуть солоноватой кожи на языке. Это наверняка миндаль, артишоки, совсем немножечко дыни, а еще белый перец. — Ни один волк ни разу не смог противиться этому зову. Талия кажется немного печальной. Может, и правда понимает, что этот выбор — полный пиздец? Если даже не брать во внимание репутацию папочки Арджента, что следует за семейством из штата в штат волчьим воем и десятками, переходящими в сотни изувеченных волчьих тел. Дыши, Питер, дыши. Альфа. Бета. Омега. — Ни один из них не был Питером Хейлом. Я справлюсь. * * * Арджент ловит его в раздевалке после матча, прикладывает к железному шкафчику со всей дури, и зубы от неожиданности клацают так, что повылетали б до одного к херам, если бы Хейл был человеком. — Что с тобой, блять, не так? Может, обсудим? — Не интересует, пусти... Ему вырваться — не стоит и вдоха. И не вспотеет даже, дыхание не переведет. Вот только Арджент сразу поймет, а он не должен. Он, сука, не должен. Не должен знать ни про волка, ни про то, как нестерпимо, болезненно ноет в груди и в паху от того, как хочется — прикоснуться. А лучше — опустить на колени и сделать своим, и впиться зубами в мягкую кожу на шее, вонзая клыки глубоко... — Не надо мне врать, я вижу ты смотришь. Ты т а к смотришь, что у меня, блять, мурашки. То как на мерзкое насекомое, которое раздавил б башмаком, не моргнув, то, как на сочный бургер... точно сожрешь вот прямо на месте, и не подавишься даже. Я вижу каждый твой взгляд, слышу каждый вдох. — Блять, ну, так не смотри и не слушай! Руками — на плечи, чувствуя, как перекатываются под холодной курткой крепкие мышцы, слыша, как сердце стучит в грудной клетке, сбиваясь с ритма на каждой четвертой секунде, перестуком выдавая только одно: "Твой, твой, твой... только твой". — Ты не можешь быть таким мудаком. — Поверь, сладкий мальчик, я́ — могу. Отпихнуть от себя со всей дури, хотя хочется, нужно — к себе. Волк рычит и скалится злобно, а потом, понимая, что не пугает, забивается в угол куда-то и скулит, свернувшись комочком. "— Я не смогу, я умру. Он нужен мне о н мне нужен". "— Ты привыкнешь. Ты зверь или кто? Соберись". * * * — Поговорим? Талия опускается на край кровати и ведет рукой по волосам младшего брата. Касается тонким пальцем каждой сбитой костяшки, что регенерируют слишком медленно, будто не просто о стену лупили, но и заливали раны раствором аконита, чтобы больней, чтобы остались следы, чтобы п о м н и т ь . — Он спустит... попробует спустить с меня шкуру в первое же полнолуние, если узнает. Не о чем говорить. Она тихо вздыхает. Не находится аргументов или отчаялась переспорить упрямую апатию брата, с каждым днем все больше трансформирующуюся в агрессию, злость. — Если что, я всегда рядом, Питер. — Я знаю. * * * Питер не знает, зачем тащится на вечеринку по случаю завершению года. Там слишком сладкий пунш и слишком много рож, которые хочется распластать кривыми когтями. Там... он... там Кристофер Арджент, возле которого увиваются стайки девчонок, одна, очень бойкая, стреляет подведенными глазками и т р о г а е т ... она трогает его беспрестанно. Виктория. Волк глухо рычит, и шерсть на загривке поднимается дыбом. Наверное, все дело в близости полнолуния, что придет уже через день, наверное, слишком обострились инстинкты, и здравый смысл помахал грустно ручкой... потому что его накрывает яростной пеленой, и в висках бьется пульс, в голове очень шумно, а потом... пустота. Черная, как слишком крепкий кофе, который он не пьет никогда. Как отрава. Очнется за кампусом через десять минут или вечность. Холодный, влажный от прошедшего дождя камень под пальцами, и бьющееся прямо в грудь человеческое сердце. И капли дождя, который даже не начинался, путаются в челке. У Криса ресницы длинные ложатся на щеки, и дышит прямо в губы прерывисто, рвано. Откидывает голову, подставляя беззащитную шею, и рык удержать никак не удастся, вот только в последний миг спрятать клыки, оставляя вместо метки вполне себе обычный укус. — Питер... Хейл... погоди. — Заткнись, Арджент... не надо, сейчас. Если ты скажешь хоть слово, если я о с о з н а ю . Я не хочу останавливаться, не сейчас. Дай мне попробовать тебя, Крис. Только раз, и потом я... Упасть в поцелуй, не чувствуя земли под ногами. Щетина царапает кожу, и в бедра вжимаются бедра. Жарким шепотом что-то непонятное — в губы. И стоны, от которых, кажется, электричеством прошивает через позвоночник до копчика. Капелька пота со лба — по виску. И твердые губы, что легонько ткнутся в ямку на шее, и тяжелое дыхание на лице. — Смотрел на тебя и умирал от невозможности. Был уверен, что ненавидишь. Питер... Пит, ты чего? — Это... нет... блять, это не значит вообще ни хрена. Руки от меня убери. Трясет... трясет очень сильно, и ноги не держат, и сердце сейчас ребра проломит, а волк, он, кажется, совсем обезумел, он поднимается на задние лапы, чтобы распластать когтями изнутри от самого горла и ниже. Подожди, зверюга, всему свою время. Потом, ты сделаешь все потом, когда я сломаю... Не надо. Не смей, ты не можешь. — Прямо сразу вот так? Питер, ты... — Отъебись, хорошо? Трахнулись, было неплохо. Дальше каждый — в свою сторону, только так. — Я тебя с землей, сука, сравняю. — Даже не сомневался, что ты попробуешь, и не раз. И радужка зажигается янтарем, ослепляя, а человек отшатнется, выпуская куртку из пальцев на холодную землю. Ярко-ярко в глаза, как слепящее солнце за секунду до взрыва. ... прощай. — Ты? Значит, ты... — Увидимся, Арджент. * * * — Милый, не хочешь рассказать? Ты весь им пропах... Питер, что?.. — Не хочу. Оставьте меня, просто, блять, все уйдите. Обращается на ходу, оставляя за спиной обрывки одежды. Все дальше в заповедник и дальше. Туда, где свежий воздух и тихий шелест листвы, где можно окунуться с головой в ледяном роднике, а потом долго — сутки, двое, бежать, загоняя оленя. Схватиться с медведем, с пумой, а после долго выть на Луну, обратиться и кататься голышом по поляне, задыхаясь от боли. "...почему? почему только так? по-че-му?" Каждый вечер альфа будет выходить на крыльцо, тревожно вглядываясь в горизонт, прислушиваясь, ловя носом малейшие оттенки запаха. Пусто. Он вернется, конечно. Однажды появится на опушке леса голый и исцарапанный, покрытый корочкой уже подсыхающей грязи. — Я приготовлю тебе ванну. — Не надо. Просто... просто не лезьте ко мне. * * * Через два месяца по кампусу поползет слух о помолвке Кристофера Арджента. Питер Хейл исчезнет до самой зимы. Солнце в его взор уже не вернется.