Never

Он похож на побитого щенка. Побитого, потерявшегося и такого зашуганного, что сжимается в тусклый комочек, стоит лишь протянуть к нему руку. — Не бойся. Это не похоже на команду или приказ. Просто тихая просьба уставшего, одинокого парня. Просто просьба альфы-без-стаи. – Дерек, я не хочу. Скотт пахнет домашним печеньем и лимонадом, клубничной зубной пастой, маслом, которым смазывал цепь на велике до обеда. Он пахнет пыльной тоской, кисловатой печалью и таким горьким страхом, что Дерек непроизвольно морщится, а потом заставляет себя сделать шаг. Один только шаг – ближе к мальчишке. – Знаешь, я родился таким, а тебя укусили, но мы схожи в одном: ни тебя, ни меня не спросили, хотим ли мы быть теми, кем стали. У нас не было выбора ни тогда, ни теперь. С этим приходится как-то жить. Приспосабливаться. Это самая длинная речь, наверное, которую он сказал за полгода. В горле пересыхает, и... нет, он не будет вспоминать лимонад с клубникой и лаймом, который Талия готовила по выходным для всей стаи, и они набрасывались на кувшин, устраивая кучу-малу непременно, а она смеялась и называла невоспитанными щенятами, и было так хорошо, потому что ее руки пахли домом и хлебом... Дерек не будет, он даже в дом не вернется, чтобы достать из набитого льдом ржавого ящика запотевшую пива. Потому что мальчишку нельзя оставлять одного, потому что мальчишка на грани. У него глаза огромные, влажные, а искусанные губы /регенерация не справляется совершенно/ дрожат. – Я хочу быть нормальным. Хочет, хочет так нестерпимо снова стать нормальным подростком. Заглядывать под юбки девчонкам, а в льющемся сквозь окошко свете полной луны не обрастать шерстью, гремя цепями, в которые заковал лучший друг, а карябать глупые стихи любимой девчонке или рвануть на школьные танцы, пьянеть с одной пива и не слышать, что говорят о тебе за стеной, не распознавать ложь в словах товарищей по команде – по одному лишь сбившегося с ритма стуку в груди. Не бить рассеянно рекорд за рекордом, вызывая приступ уже у Финстока, а лажать, пропуская подачи. Быть как все. Быть ч е л о в е к о м . – Поверь, ты привыкнешь. Наверное, ему на самом деле жаль пацана, что разом лишился детства и повзрослел, хотя пока и не знает об этом. Наверное, он смог бы найти слова утешения, если бы не был так пуст изнутри, выскоблен подчистую. Пожар и гибель всей стаи, и что-то, что горело когда-то в груди, теперь тлеет и шаит, и никогда уже не вспыхнет в полную силу. – Я чувствую... что-то еще. Это странно. У него вид, как у потерявшегося щенка, а еще в глазах столько муки. Он точно носится на горящей арене по кругу и никак не увидит, где выход, и шерсть уже занимается, и подгибаются лапы... – Я чувствую... – Знаю, Скотт. Так должно быть. Он видит и слышит раз в двадцать острей, чем обычно, он различает такие запахи, о существовании которых и не догадывался, не ведал. Он весь – как оголенный нерв и струна, что лопнет вот-вот. Он осязает настроение по запаху кожи, а эмоции – привкусом на языке. Скотт чувствует потребность и тягу. Он чувствует альфу, своего вожака. Он вгоняет ногти в ладони до крови, он держится изо всех сил, чтоб не шагнуть, не прижаться к широкой груди, втягивая запах ноздрями так жадно. Остается на месте, хотя все инстинкты кричат об одном: ткнуться носом в шею, потереться щекою, а потом запрокинуть голову, подставляя беззащитное горло. О т д а в а я себя без остатка. Признавая право альфы и старшинство. – Мне это не нужно. Мне ты не нужен, Дерек, все это. Тихий всхлип, и на лопатках – чужие ладони. – Все хорошо, Скотт, так должно быть. – Я не просил. – Как и я. У Скотта руки трясутся, и он их прячет за спину и жмурится сильно, до кругов перед глазами и вспышек. Острые клыки проколют тонкую кожу. Озноб, волна жара и вспышка. Ладони тянут через голову уже измятую ткань, и губы на холодном плече – то, что нужно. Цепочкой следов – от загривка вниз по позвоночнику, к пояснице. Глухо брякает пряжка ремня. Это не любовь, это физиология и потребность. Это то, чего требует волк, когда принимает нового члена в стаю. Это можно назвать ритуалом, обрядом. Это не больно, не мерзко, не страшно. Наверное, ему хорошо. Наверное... может быть, ему запредельно. Стонет все громче, откидывая голову на плечо с в о е м у альфе. Он упирается ладонями в шершавую стену, он чувствует, как вторая сущность рвется наружу. Он чувствует, что п р о ш е л посвящение. – Дерек... Дерек, я... – Тш-ш-ш-ш-ш... не говори ничего, все нормально. Добро пожаловать в стаю, в о л ч о н о к . Я дома.