Never

Тесто на блинчики — что проще можно придумать. Всего-то добавить того и другого, как следует размешать, плеснуть молока. Элементарно, как два пальца, ну правда. Так думал он, когда затевал это безумие еще до рассвета. По итогу — вся кухня в муке, пара яиц — об пол вдребезги. Кусочки какой-то мерзко-сырой паутины в его волосах и запах гари от подгорающей опять сковородки. Окно — нараспашку, чтобы впустить немного соленого ветра и пару бабочек, которым тоже, дурам, не особенно спится. Впрочем, может и у них есть особенный кто-то, у кого сегодня наступил день рождения. И это — то, что Дэн как раз понимает. Не то, чтобы он очень уж думал о бабочках... Пакет молока, соскользнув со столешницы, рушится вниз, лопаясь прямо у него под ногами, как небольшая молочная бомба. От которой кухне приходит полный пиздец. Измазанными чем-то липким и жирным пальцами — в экран телефона. С четвертой попытки — хриплый, заспанный и явно угрожающий голос: — Ты там совсем охренел? Шарман! Серьезно, ты смотрел на часы? Пять утра, а с совестью своей ты не знаком, кажется, просто с рожденья. Или опять куда-нибудь в Мадрид умотал и наплевал, что на Восточном побережье все нормальные люди еще сны досыпают? — Холл. Только ты и можешь спасти. Я прошу тебя, нет, умоляю. Я посмотрел в интернете с сотню рецептов, но все через жопу буквально. Мука не смешивается с яйцами, а когда я решил развести молоком... — Стоп-стоп-стоп... ты там что, кому-то завтрак готовишь? Сна сразу ни в одном глазу и голос такой вкрадчивый, как у кошки, что готовится прыгнуть на жертву и уже выпускает когти, и щелкает хвостом себе по ногам, еще секунда, и... — Холл, я не хотел бы... Не то, чтобы он не хотел. Просто позже, потом, не сейчас, когда все так шатко, так странно. Когда улыбается ему по видеочату до безумия нежно — так, что ноет и стонет где-то внутри, в животе. Так, будто глубокую, равную рану на груди зашили через край наживую, а теперь тянут нитки наружу, не глядя, что еще все свежо,что кровь струится по пальцам — красная, как закат. Темная, как сок гранатов, которые Колтон так любит. Боже, при чем тут гранаты?.. — Ты не хотел бы? Серьезно? А как же все то, до чего ты умудрился его довести? Всего-то через каких-то полгода. Шарман, боже. И ладно бы, так сложилось, но месяц, и ты уже с кем-то еще. И даже жопу с кровати соизволил поднять до рассвета и лень загнать пинками куда-нибудь под кровать. Так быстро? Тебе вообще как, нормально? Наверное, сейчас она ненавидит. Наверное, имеет полное право. Потому что Дэниэл и впрямь кругом идиот. Нет, даже полный ублюдок. И она ведь даже не знает, что теперь все будет иначе. Все будет. Будет? Да, если Колтон позволит. Но пока никому... слишком много про них говорили и слишком громко ахали все, кто ни попадя. Лезли грязными руками в их жизнь, перетрясали на публике каждую улыбку, каждый взгляд, касания и поцелуи. К черту, если все выгорит, удалить Instagram. Черт, и правда что-то снова горит. — Холл, не кричи. Давай ты потом мне расскажешь, какой я гандон? Клянусь, соглашусь с каждым словом. Поколоти меня, если хочешь. Не знаю, Праду свою на меня натрави... — Придурок, Прада — из фильма. — Просто сейчас помоги, пока он не проснулся. Я хочу, чтобы это утро было особенным. Он и правда так отчаянно хочет. Чтобы эти глаза опять смотрели на него и светились. Чтобы растворилась, исчезла та мутная пленка, что затянула радужку месяц назад, когда последнее слово упало между ними, как гильотина. Когда подписывали бумаги, не глядя один на другого. Когда слушали сухие, казенные, чеканные фразы. Как в армии на плацу. — Ты хоть помнишь, что у н е г о День рождения сегодня? — устало, как будто не спала вместе с ним этот гребаный месяц. Тридцать чертовых дней, за которые он растворился. — А за каким чертом еще б я звонил? Я хочу, чтобы все изменилось сегодня. Сдавленный выкрик и грохот. Либо упала с кровати, либо... что-то еще. — Холл, ты в порядке? — Да-да, я сейчас. Погоди, телефон уронила. Но Кол сейчас в Месике, в Акапулько, он... — Я знаю, Холлэнд. Я тоже. И даже в том же доме, пробрался, пока он спит наверху. Я правда хочу все исправить, но если он спустится прямо сейчас, а здесь хаос, армагедон и просто какой-то пиздец, боюсь, меня просто выставят за двери. — Отставить панику, детка! Сейчас мама Холл тебе растолкует. Давай лучше видеочат, освободишь руки, и я буду видеть, что происходит. Управимся вмиг. * Два с половиной часа. Святые угодники, чтобы он еще хотя б раз... Впрочем... даже тысячу раз, если надо, если это поможет. Если Колтон примет его и простит. После всего, что он, дебил, натворил. Все разрушил. В спальне наверху так тихо, только слышно морской прибой за окном. Там песок белый-белый и жаркий, а море, теплое, как молоко. И так хорошо будет бегать по прибою за ним, а потом уронить прямо в кипящую пену и целовать, целовать, целовать, задыхаясь. Не в силах им надышаться, не веря. Осторожно с подносом — по лестнице. Стараясь не скрипнуть ступенькой. Кофе и блинчики, вишневый джем и гранаты, немного малины и мята, конечно же, взбитые сливки. Дверь в темную спальню приоткроет плечом, протиснется в комнату осторожно, почти не дыша, на цыпочках — по мягкому ковру, что пружинит под босыми ногами. Не осмеливаясь вскинуть взгляд и увидеть... поверить... — Это ты? А я решил было, что уже просто свихнулся. Не спит. Растрепанный как чертенок, со следом на щеке от подушки, еще не прогнавший остатки ускользающего сна, с простынею, накинутой лишь на бедра. красивый, как адонис. Совершенный. — С днем рождения, Кол. Я тут... ты ведь не против? — Как думаешь сам? Сидел бы я тут целый час или просто вызвал бы копов? Не спал уже долго. И слышал. Не спустился, но и не прогнал. Смотрит и выжидает. — Приготовил завтрак тебе, — блеет, как подросток, как сущий мальчишка. Руки так сильно трясутся. Струйка пота бежит по спине, за ней следом сразу — другая. Попробует пристроить поднос на столе, почти свернет на пол лампу и какую-то вазу. — Давай сюда, это же мне? Мой подарок... — улыбка мягкая, робкая. Боги, хочется плакать. Как? Как он мог это все потерять? — Для тебя. С днем рождения, Колтон. Осторожно вперед, только трогая губы губами. Не закрывая ни на мгновения глаза, все время ожидая удара. Ресницы напротив дрогнут, щекоча его скулу. Вздрогнет, как от удара и чуть отстранится, пытаясь, наверное, понять. Или просто снова научиться дышать. — Я хочу начать все с начала. Даай мне шанс. — Дэн, не нужно... — Прошу тебя, Колтон. Это все было уже, и я лажал, ты — прощал. Теперь все иначе, клянусь. Та церемония, наши кольца... Полгода, и я почувствовал себя в западне, не из-за тебя, а этих всех фотографий, публичного шума. Мы были как мухи или муравьи под стеклом. Я... блять, Кол... я все испортил. Я такой... просто мудак. Рука напротив дрогнет, проливая немного кофе на белоснежное одеяло. Черное пятно расползается по хлопку, как кровь. Кажется, он говорит все не то. Кажется, он только делает хуже. Кажется, это все... бесполезно уже. Колтон смирился? Забыл? — Я не должен был просить о разводе. Я такой идиот. Как же я без тебя? Весь мой мир — вот он, здесь. Твоя улыбка и руки. Хочу засыпать с тобой рядом и слушать, как ты ворчишь из-за незакрытого тюбика с пастой. Хочу научиться нормально готовить и жарить тебе блинчики без помощи Холлэнд по Skype. Хочу ругаться из-за бейсбольного матча, а потом забывать обо всем, снимая с тебя всю одежду. Хочу метки от твоих губ и зубов у меня на плечах. Хочу быть с тобой, понимаешь? Так хочу научиться делать тебя самым счастливым. Ты мне позволишь? Кол, я прошу... Колтон смотрит прямо, не шевелясь, не моргая. А потом очень осторожно опускает чашку, из которой отпил всего раз, на поднос. Расплескивая все содержимое по кровати. Его так сильно трясет, что даже длинные руки Шармана удерживают с огромным трудом. Прижимает к себе, как ребенка, и шепчет в волосы, он и сам не знает, что и о чем. — Не хотел, не мог допустить, чтобы ты сегодня остался один. Сегодня. Всегда... никогда не оставлю. Я клянусь тебе, слышишь? Ты только позволь. Руки наконец-то тянутся, чтобы обнять его тоже, притянуть к себе ближе. Пальцы зарываются в волосы так привычно. Так, как теперь будет всегда. — Кофе... давай налью тебе новый. И блинчики... ты же голодный. Конечно, он помнит, что на завтрак Кол съел бы слона, а может и бегемота в придачу. Блинчики еще не остыли, и даже джем — там, где ему положено быть, а не на коврике или кровати. — Значит, еще раз? — Если дашь мне еще один шанс. Оба знают, этот будет последним. Оба знают, Кол больше не простит проступка или промашки. Оба знают, что еще одна попытка им не будет нужна. — Вкусно... что?.. Эм... это тоже придумала Холлэнд? Кольцо, что все время лежало в кармане и ждало особенного момента. Каким-то образом оказалось... у Колтона на ладони. Измазано джемом, как кровью. — В прошлый раз ты был... предсказуемей что ли? — Это "да"? — поцелуй со вкусом вишни и кофе. В ушах гремят барабаны. Очкует, как школьник перед первым свиданием. — Это — "я подумаю, Дэнни", — возвращает ему поцелуй. Кажется, море, и пляж, и "жили они долго и счастливо", и в "болезни и здравии", "печали и радости"... Кажется, все еще будет. И ругань из-за разбросанных в ванной носков и пасты треклятой, из-за любимой бейсбольной команды и выбора фильма на вечер, из-за графиков съемок и бесконечных разъездов. Все это обязательно будет. Рука об руку. Вместе.