Never

– Я хочу, чтобы ты это сделал. Он заходит в туалет сразу следом, неслышно из-за льющейся в раковину и на руки воды. Он останавливается точно за ним, практически бедрами к бедрам. И Джексон чувствует, как волоски на затылке поднимаются дыбом. Встречается в зеркале взглядом. Вместо привычного терпкого коньяка и древесной коры – абсолютная тьма, от которой мурашки бегут по рукам. Охуенный. Джексон хочет себе его насовсем. Джексон хочет. Стайлз усмехается коротко. Он, мать его, понимает. У Джексона прямо сейчас не хватит ни воли, ни сил, чтоб оттолкнуть. У Джексона это нездоровое восхищение искрится во взгляде. – Ты тоже хочешь. Не спрашивает. Прижимает ладони к спине, чуть давит. Джексон закрывает глаза. Джексон сдается. Губы оставляют метки на спине и на шее, пальцы – на бедрах. Ему прямо сейчас горячо и немножечко больно. Ему так охуенно, что кончает без рук и закусывает свое же запястье, чтобы на вопль не сбежалась вся старшая школа Бейкон Хиллс. Еще чего не хватало. Стайлз вытаскивает и кончает на бедра, а потом застегивается, как ни в чем ни бывало, закидывает в рот подушечку жвачки. У Джексона ноги трясутся, его вообще так сильно херачит. Ему б устоять, не стечь позорно по стенке прямо на пол. – Неплохо. Еще повторим, – застегнет небрежно штаны. Удаляющиеся шаги, и звук отражается эхом от стен. Голову – под струю с ледяной водой. Глотать холодную безвкусную влагу, не чувствуя, как в горле дерет и как между бедер саднит. Он никогда и никому не расскажет. Ему понравилось это, понравилось подчиняться и отдавать себя целиком, понравилось делать все, что Стайлз захочет. Стайлз. Все же Стайлз и кто-то при этом другой. Кто-то, кто позже опускал на колени в пыльной подсобке, спускал с себя джинсы и толкался в рот, сгребая волосы в горсть, оттягивая так, что слезы на глазах выступали. Это не Джексон Уиттмор заглатывал его член глубоко, не Джексон скулил, как какая-то сучка, не Джексон подставлял ему зад, не он двигался в рваном ритме и хотел, чтоб сильнее и резче, чтоб до конца. Это все канима, которой нужен хозяин. Проклятая тварь, что засела где-то внутри, что заразила его кровь и нутро этим ядом. Мерзкий трусливый ящер – не он. * Вечером за трибунами тихо и сыро. Он пьет из горлышка пиво и, может быть, немного жалеет себя. У него в венах и в горле – безумная жажда. Так, будто Стилински – наркотик, а ему нужна всего-навсего доза. И еще одна, и еще. – Я чувствую, что ты снова хочешь. Ты же понимаешь, что спрятаться от меня невозможно? Останавливается ровно напротив. Так, что, подними Джексон голову, упрется прямо в ширинку. Руки трясутся, глотает вязкую слюну, проталкивая языком в горло, как поршнем. Дай. Я хочу. – Ты сделаешь для меня один пустячок? Это будет несложно. Рукой – по его волосам, второй уже расстегивает свои узкие джинсы. Джексону кажется, что прямо сейчас его разорвет от желания. Нужно. – В-все, что захочешь. – Хороший мальчик. Дело в том, что Скотти заметил, что что-то не то, и психует, что его драгоценный Стилински пропал..., – хмыкнет, когда Уиттмор просто закроет на это глаза. Кончики ресниц отливают платиной в лунном свете. – Умный мальчик. Как давно ты понял? Впрочем, это неважно. Ты должен решить этот вопрос до утра. Справишься? Ну, конечно. Иначе ведь знаешь, что будет... Иначе ты ко мне не придешь, и я просто сдохну, меня раскромсает на клочки без тебя. Без твоего члена внутри, без зубов, от которых на шее сзади уже остались глубокие шрамы. Без горячих ладоней, что ложатся на пояс уже так привычно. Без шумного выдоха в ухо... – Просто серебряная пуля и аконит. И даже ящерку тащить наружу не нужно. Ничего сложного, правда? – Да, правда, – эхо, повтором, рефреном. Как будто своей воли уже не осталось, как будто личность, что была где-то внутри, стерлась, поблёкла, исчезла. Остался лишь кто-то другой в оболочке. Тот, кто течет, стоит не-Стилински пальцами щелкнуть. Стоит коснуться, и взрыв... наслаждение. Острее которого он не изведал. – Я хочу, чтобы ты это сделал. Ты понял? – Я сделаю. – Хорошо. А сейчас – небольшая награда. Он трахает его, как безумный. Опять и опять. И звезды взрываются в его микро-вселенной. И каждый толчок, словно смерть и перерождение. И каждый всхлип, словно музыка. И каждое: "о, да... еще" – как признание. * Этой ночью умрет Скотт МакКолл, а через четыре дня – Эллисон Арджент, за ней – Дерек Хейл. И эти трое – всего лишь начало. Как будто кто-то методично уничтожает по списку всех, кто может сложить два и два. Любого, кто может разорвать нездоровую связь. Каждого, кто дерзнет вернуть обратно Стайлза Стилински. Джексон? Или тот, кто зовет себя Ногицунэ? Никто не вспоминает об этом, когда один велит второму: "Сейчас – на колени". Джексон опускает ресницы. В небе разгораются звезды. Грех? Он даже не помнит, что это такое.