Never

Это давно превратилось в бессмысленный бег в лабиринте по кругу. Стайлз отдал бы многое, чтобы вспомнить, когда "я не доверяю ему" вдруг превратилось в то, что он имеет сейчас. Метки-синяки на ключицах и укусы на бедрах, из-за которых не моется в душе после тренировки со Скоттом и остальными. Стайлзу не нужны любопытство, вопросы, на которые он не ответит даже себе. Даже под страхом гребаной смерти. Впрочем, может быть, он уже умер. Тогда бы это все объясняло отчасти. После смерти ведь смысла не остается ни в чем. Впрочем, и здесь доверия больше не стало. Впрочем, он все еще не уверен. Ни в чем. Стайлз оставляет джип на парковке. Он знает, кто ждет в машине через два поворота от школы. У самой кромки густого, дремучего леса, как из детских страшилок, в которых оборотни, вурдалаки и ведьмы. В которых полный, беспросветный пиздец. * Стайлз помнит, что волки чувствуют запах, а потому тщательно смывает следы каждой из встреч. Трет остервенело мочалкой до красноты, порой даже до крови. Запах крови, он перебьет все. — Я уж решил, что ты здесь утопился, — слова приглушает шум льющейся сверху воды, но Тео выдыхает их прямо в ухо перед тем, как прижаться к шее губами, как за бедра рвануть на себя, входя глубоко, одним движением, сразу. Стайлз еще растянутый, влажный после их затяжного марафона в салоне машины и рядом. Наверняка на капоте остались следы от когтей Тео, от каплей быстро засыхающей спермы. — Я говорил, чтобы ты не смел сюда приходить? — Боишься, Скотти однажды учует? Это третий раз за сегодня, и у Стайлза меж бедер саднит. Это третий раз, но он подается навстречу и бурно кончает меньше чем через десять минут. — Я буду брать тебя, когда и где мне захочется, понял? Нет, Стайлз не тряпка, но от грозного рыка сладко тянет внутри. Тео тянет за шею и влажно целует. — Хочу еще раз. Не так, малыш. На коленях. * За полуголыми кронами хмурых деревьев виднеется кривая краюшка луны. Рейкен спрыгивает с подоконника прямо на клумбу, бросив последний долгий, пристальный взгляд на мальчишку, что спит, вытянувшись поперек не такой уж широкой кровати. Лужайка у дома шерифа залита мертвенно-синим светом, и сам Рейкен похож на выбравшийся из могилы труп. — Зачем ты делаешь это? — девчонка удобно устроилась на пассажирском сидении, закинув ноги в коротеньких шортах на приборную панель. Как всегда. — Не делай вид, что я разговариваю с воздухом, ладно? Стайлз... он не такой. — Это ты поняла в те редкие дни, когда он еще тебя трахал? — выплевывает Тео под рык заводящегося мотора. Слишком много эмоций, койот. Слишком много экспрессии, гнева. Слишком много пищи для ее не такого уж и тупого ума. — Не пойму, зачем ты пытаешься его уничтожить, сломать, как засохшую ветку? Он же не безразличен тебе. Не надо закатывать глаза или фыркать, я вижу. И твоя ревность — еще один довод в пользу того, что я говорю... Ее искренняя забота так бесит. Бесит вся она... целиком. Мелкая сучка, что когда-то посмела взять себе то, что только его. — Малия, выметайся отсюда, пока не разорвал твое горло когтями. — Все может получиться иначе... ведь пара... он даже не может тебе отказать и сам не поймет, почему. Дело ведь даже не в сексе... — Вали, я сказал... Гравий хрустит под подошвой кроссовок, когда она уходит, меньше, чем через минуту скрывается в темноте. Тео мог бы чуть напрячь зрение и увидеть, как белеют ее голые красивые ноги, которые закидывала на плечи Стайлзу когда-то... Он мог бы, вот только тогда кто-то никогда уже не вернется домой. * — Бро, ты сам на себя не похож. Что случилось? Избегаешь меня и как будто не ешь и не спишь. Вон рубашки от ветра уже надуваются пузырем, как парус на мачте. Это... снова кошмары? — Нет же, все хорошо. Его улыбка, вымученная и пустая, не обманула бы и ребенка. Скотт хмурится, но кивает, отвлекается на свалившийся со шкафчика шлем. Кажется, треснул щиток. — Стайлз, — запоздало на захлопнувшуюся дверь раздевалки. Скотт, ну что ж ты за друг?.. * Сегодня Тео гонит, как какой-то безумец. На спидометре — сто миль, уже сто пятьдесят. Кажется, еще немного, и его тачка взлетит, взмоет над темной трассой, мокрой от прошедшего недавно дождя. — Где-то пожар? — Стайлз говорит с ним так редко. Если честно, Тео уже забывает, как ехидно и колко тот может звучать, каким солнечным порою бывает. Сейчас в нем — только одно равнодушие. Ни искры интереса, вообще ничего. Тео Рейкен, ты ведь правда его убиваешь. Где-то пожар? У меня в штанах, в голове. Мне бы, Стилински, выдрать твое имя из легких, твой запах — из крови, из горла — твой вкус. Мне бы никогда не возвращаться в этот проклятый город, не встречаться с тобой, не попадать в западню. Стайлз не получает ответа, но вздрагивает, как от слабого удара током, когда горячая ладонь сжимает в паху, когда вжикает молния джинсов, когда цепкие пальцы обхватывают кольцом. Ни звука. Только закушенная больно губа. Кончая, Стайлз закрывает глаза и громко глотает. Учащается пульс, и бедра движутся синхронно, ритмично. Ни звука. Лишь шины взвизгнут, когда водитель резко вывернет руль, бросая машину на обочину, как игрушку. Сдернет чуть ниже его джинсы: "Снимай". И тут же затащит себе на колени. Баранка руля больно вожмется в его поясницу. * — Уходи. Это надо закончить. Тео, я не хочу. Тео снова залезает в окошко. В этот раз — в свете полной луны. Стайлз лежит на не разобранной на ночь кровати и смотрит. Стайлз его ждал. Конечно же знал, что придет. — Я уйду, когда это станет правдой до последнего слова. Я слышу ложь, ты забыл? У Стайлза воспаленные веки и кожа потрескалась в уголках рта. У Стайлза мешки и темные круги под глазами. Койот где-то внутри скулит и пытается рвануться вперед. Залечить, зализать языком, успокоить. Сказать все-все-все, что нужен только один, до конца. — Иди сюда. Тебе понравится. Снова. Стайлз только кивает и медленно снимает толстовку, обнажая исхудавшее тело в созвездиях родинок и лилово-вишневых пятнах от пальцев, от губ. "Зачем ты ты это делаешь, Тео? Не понимаешь что происходит? Он пытается разорвать вашу связь, он ее изнутри отторгает. И если получится... Ты ведь без него не живешь", — его сестра давным-давно на том свете. Его сестра иногда с ним говорит. Вот так... будто безмерно жалеет. Как будто не он — больной, безнадежный ублюдок. "Я знаю. Но иначе он просто уйдет. Уйдет, как только почувствует слабость". — Иди сюда. Вот так, малыш, хорошо.