Never

Ему давно уже не шестнадцать, но каждый год с приближением осени, когда хрупкие листья шуршат под подошвой кроссовок и падают сверху на голову золотисто-огненным водопадом, когда горластые птицы с ободранными крыльями мигрируют на юга, а косолапые где-то в лесах (недалеко от Бейкон Хиллс, может быть) наводят последний марафет на берлоги, он вспоминает. Тот легкий трепет в груди и любопытство, переходящее в ужас, и тяжелое дыхание _з в е р я_ у него за спиной, и ощущение тайны, которым той осенью был пропитан воздух в их школе и заповеднике, что сразу за ним. Острый всплеск восхищения при виде пижонской кожаной куртки и этих сведенных к переносице темных бровей. Он в него сразу вляпался, как в ловко расставленную кем-то ловушку. Нет, как в болото, присыпанное густой осенней листвой, в которое набегу провалился и по уши сразу завяз. Без какой-то возможности выбраться. Вообще без любых вариантов. Стайлз зябко переступает на холодных деревянных досках босыми ногами. Из чащи тянет туманом, что понизу струится разлитым молоком. Стайлз шмыгает носом, хотя насморка нет и в помине. Руками себя обнимает за плечи. Прохладно. — И чего тебе, недоразумение, не спится? В такую рань подскочил. — Конечно же, он, как всегда ступает беззвучно, ни звука, ни шелеста, ни какого-то скрипа. Накидывает на острые плечи уютный клетчатый плед и целует за ухом. Стайлз томно тянет: — Волчара, проснулся? Прости, не хотел тебя разбудить, но тут так до безумия тихо, что я проснулся. Прикинь? Оглядывается через плечо нахмуренно и чуть недовольно, не получив тут же сразу объятий, которых, разумеется, по умолчанию ждал. — Эй, ты чего? — Куда ты выперся босиком? Человеческий детеныш... ведь заболеешь... — Он как-то уютно и очень ласково ворчит, опускается на колени, чтобы надеть на Стайлза носки. Очешуеть, как сказал бы Винчестер. Они шерстяные? Реально? Стайлз моргает, гоня от себя образ Дерека Хейла, деловито щелкающего вязальными спицами в кресле-качалке под потрескивающий камин. Возможно, поправляющего сползающие с переносицы круглые очки и кружевной чепец, какие носит бабушка Лидии Мартин. Хихикает тихонько в кулак. — Ты их где раздобыл? — Кора прислала на Рождество. Я, признаться, забыл. Не вертись, стой спокойно. Ногу другую давай. Хорошо. Стайлз охает громко, когда горячие, большие ладони обхватывают ледяную ступню и разминают, разгоняя кровь в венах, возвращая чувствительность в пальцы. По коже мурашки проносятся сразу толпой, а в штанах... в штанах у него разгорается настоящая буря. Он даже забывает, что боится щекотки. Он плавится от этих касаний и млеет. Сейчас он — практически шоколадная плитка, стремительно тающая на солнцепеке. — Блять, Дерек... — Пытается грозно зарычать, но пищит, как трехдневный щенок. Хейл жмурится даже — безумно довольный, и трется щекой о бедро. Сидит так, замерев, долгих четыре секунды. Стайлз... сейчас он точно умрет. Он даже без волчьего суперслуха слышит, как ебашит по ребрам его глупое сердце. Столько лет, а он рядом с Хейлом, как все тот же шестнадцатилетний пацан. Нецелованный закомплексованный девственник. Волчий боже. — Я сейчас, не уходи никуда, — напялив на вторую ногу колючий носок, Дерек исчезает в глубинах сонного дома. Зачем бы? — Конечно, волчара. — Бурчит саркастически Стайлз и зарывается носом в плед, что пахнет дымом и Дереком. Домом. — А то без твоего предупреждения я бы прямо щас рванул в лес, теряя носки и штаны. Почти голышом. Чё бы нет? И потирает ягодицу под тонкими трикотажными штанами. В этот раз он слышит за спиной и шаги, и сосредоточенное пыхтенье волчары. Его окутывает запах ягод и каких-то диковинных трав. Дерек пихает горячую чашку в ладони. — Давай, пей. Я запарил, это, наверное, вкусно. Тебе надо согреться и укрепить организм. И сам отхлебывает из такой же с едва заметным сколом у ручки. У Стайлза вертится на языке тысяча и еще пару сотен остроумных замечаний и реплик, половину из которых Дер не поймет или скорее пропустит мимо ушей. Но он только растроганно лепечет: — Волчара... — И большими, шумными глотками пьет. Шипит, обжигая язык и обкусанные губы. — Давай осторожней. Нет, он серьезно, как будто не парень его, а наседка. Мамочка, нянька, телохранитель. Самый охуенный на свете. Стайлз кротко его бодает в плечо и улыбается, чувствуя руки, что притягивают к себе. Как же, блять, ему хорошо. Улыбается. — Знаешь, волчара. Мне же с тобой пиздец повезло. Дерек хмыкает почти что самодовольно и целует в макушку. Неопределенно что-то мычит. Уж он-то знает, _к т о_ на самом деле ухватил за хвост счастливую звезду в тот день, когда наткнулся в заповеднике на двух растрепанных обормотов, что изменили его жизнь навсегда. Один из них изменил. С ног на голову все перевернул. Однозначно. Дерек спрашивает: — Ты допил? Вернемся в дом, еще можно поспать. И бесцеремонно подхватывает Стайлза на руки вместе с пледом, кружкой и возражениями, которые тот глотает, опуская голову ему на плечо. К чему нужны споры, если действительно хорошо? Охуительно просто.