Never

— Тебе не надоело пытаться? Настойчиво сжимает предплечье, пытаясь заставить посмотреть на себя. Сконцентрироваться. Не воротить небритую морду. Из захвата Дерек выворачивается за секунду. Стряхивает пальцы дяди брезгливо и цедит, челюсть не разжимая почти: — Не надоест, пока ты еще дышишь и оскверняешь своим присутствием этот мир. Питер звонко хохочет, пытаясь спрятать нотку досады, что царапнула легонько — самым краешком когтя — где-то в груди. Глубоко. Там, где годы назад чувствовать и болеть разучилось. Десятилетия даже. — Как пафосно. Любимый племянник ступил на сомнительный путь. Возможно, принцем датским себя возомнил? — То есть, ты признаешь, что стал причиной гибели всей нашей стаи? Семьи. Они ведь были твоей сестрой и племянницей, Питер. Тот с показным покаянием пожимает плечами и втягивает голову в них. Только вот широкая ухмылка, в которой — ни капельки волка и тысячи фунтов ехидного самомнения Питера Хейла, она портит все безвозвратно. Не сказать, что он нуждался бы в покаянии. Или прощении. — Бывало всякое. Ведь ты понимаешь. Ты — наследник, решивший уйти из своей стаи. Открывший, так сказать, вопрос о грядущем. — Ты убил их. — Во главе всегда должен быть сильный мужчина. Альфа-самец. Тот, кто поведет за собой, одним взглядом прекратит склоки сучек и поставит на место зарвавшийся молодняк. Ведь ты признал мое старшинство сразу, как только вернулся. Сразу, как заставил тебя. Но это вопрос другого порядка, ведь правда? — Ты убил их думаешь, что я просто прощу? Сделаю вид, что ничего не было? Забуду и лягу на брюхо, подставляя горло выскочке-вожаку?.. — Ты делал так уже много раз, мой милый мальчик. Освежить твою память? И невзначай прижимает пальцем бледную метку на шее. Метку, что уже никогда не сойдет. Знак принадлежности. Полной власти и безграничного подчинения. Дерек опускает взгляд в грязный пол. Как будто дядя нажал на тайную кнопку, гасящую что-то внутри. Тушащую тот самый огонь, что тлеет в нем, не прогорая, с той самой ночи, когда погибла семья. — Ты мой. И все твои попытки побега — ненужная суета. Ладонь ползет по плечу, спускаясь к груди, на живот и немножечко ниже. Крепко сжимает. Ухмылка становится шире. Она — как разлом, в который падают, спасаясь из горящего леса дикие звери. Хищники и травоядные, на время забывшие о вражде. Ломающие шеи и спины в своей тщетной попытке к спасению. — Я буду пытаться. Ты знаешь. — Да. Знаю. Не уверен, что это тебе что-нибудь даст. Возможно, однажды я просто разорву твое горло зубами. — Возможно, я этого жду. Еще один тихий смешок. И в тишине — громкий шорох снимаемой торопливо одежды. Звук соприкасающихся тел и влажный хлопок. Грудной стон. За ним следом — второй. Удовольствия? Отвращения? Боли? Как распознать тому, у кого давно ничего не болит? Ничего, мой мальчик. Терпи. И у тебя перестанет.