Never

У него будто кубики льда перекатываются под кожей, такая она холодная, влажная. Или это просто от душа, который еще шумит за спиной, словно барабанную дробь выбивает из каменного пола. Ее одежда мокрая навылет, потому что с Джексона все еще льется вода, струится по обнаженному телу, и Эллисон глаза боится опустить, потому что он так близко, и он совсем голый… Дышит тяжело, с присвистом, как-то рвано, с надрывом. И глаза мутные-мутные, будто затянутые рваной пленкой. И капельки влаги переливаются на чувственных, чуть приоткрытых губах. Кривые желтые когти скользят по покрывшейся испариной коже, замирая прямо над тонкой голубоватой венкой, что судорожно колотится. Громко, как церковный набат. Одно незаметное глазу движение, и он пропорет ее насквозь, выпуская ярко-алый фонтан крови. - У тебя такая белая кожа, Эллисон Арджент, - как шипение ядовитой змеи под кроватью. Уиттмор пахнет злостью и ментоловым шампунем. И подушечки пальцев придавливают под горлом, перекрывая на мгновение доступ воздуха. Будто он предупреждает. - Такая сладкая, такая нежная… - кончик языка заменяет когти, что втягиваются под кожу, словно оборотень и не терял контроль на мгновение. А она вжимается лопатками в стену и жмурится от ужаса, не может даже закричать, захрипеть даже не может: «На помощь, кто-нибудь! Помогите!». Он шершавый, его язык, и умелый. Мурашки бегут по позвоночнику, и кожа покрывается пупырышками. - Джексон, прошу… Запускает руку ей в волосы, щелкая заколкой. Наматывает рассыпавшиеся пряди на пальцы, и тянет так сильно, что слезы, как капельки прозрачной росы, уже дрожат на длинных изогнутых ресницах. - Я тоже просил тебя, милая Эллисон, - почти ласково, почти нежно, словно гладит по голове и успокаивает одновременно. Но это ложь, обман, иллюзия, фикция, потому что в глазах – расплавленная сталь. Это взгляд убийцы – беспощадного, хладнокровного. – Я просил тебя, так? Тысячу раз. Молил тебя взглядом, мечтая разорвать свою грудь когтями, чтобы не было так больно… Я просил тебя оставить его. Ты не послушала. Раздельно, почти нараспев, ошпаривая пасмурным, смеющимся взглядом. Так палач насмехается над жертвой, уже занося топор. Так волк ухмыляется добыче, уже смыкая клыки на беззащитной глотке. Так всматривается в прицел снайпер перед тем, как нажать на курок. - Я… сделаю все, что ты скажешь… И она сделает, да, потому что каждый, кто заглядывал смерти в глаза, никогда не захочет ощутить прикосновение ее ледяных пальцев к затылку. - Ты оставишь Айзека Лейхи и никогда не встретишься с ним снова. Ты забудешь его имя и вкус его губ. И если задумаешь обмануть меня, милая Эллисон, я подарю тебе его красивые голубые глаза на серебристом блюдце на День влюбленных… «Он не будет твоим, Эллисон Арджент. Если он не будет моим, не будет ничьим… Мой, только мой»... - Что тут у вас? Эллисон? Веселый голос от дверей обдает ледяным ужасом, сердце ныряет куда-то в пятки, подпрыгивает к горлу и колотится в груди так яростно, словно вот-вот проломит ребра. Айзек, не надо… Она не думает ни секунды, потому что в лице Уиттмора – предупреждение и угроза одновременно. Эллисон наклоняется, прижимаясь ртом к его твердым, надменным губам, обхватывает ладошками за ягодицы, притягивая ближе… - Эллисон? Боже… Она не слышит, чего в этом выдохе больше – изумления или обиды. Не слышит, потому что слезы клокочут в горле, и голос доносится, как из-под воды… Где-то вдалеке хлопает дверь, и шаги затихают в глубине коридора. И Джексон припечатывает к стене своим телом, размыкает языком ее губы…