Там, где мы будем завтра.

В душе меня немного потрясло и подергало, но я знал, что успокоительный пластырь – плавно сведет негативные проявления стресса на нет. И я смогу помогать хирургу, как обычно, работая с Омом на подхвате. Я действительно отстоял три или четыре сложных операции, подавая, налаживая, следя и поддерживая. Пластырь на шее, у артерии – тихо пощипывал кожу, но это ощущение было скорее приятным, чем отвлекающим. Успокаивало. А потом Эччен прогнал меня, чтобы я не стал «сбоить», как он выразился, прогнал с последней полостной операции, но не отдыхать – а следить, как устраивают палаты для неходячих. И я пошел, сопровождая последнего прооперированного, на антигравных носилках, в самую дальнюю палату для «потеряшек» - тех, кто лишился конечностей: строили форт по одному из четырех стандарт-образцов, и мне не надо было искать, где здесь что, я знал расположения помещений и коридоров. На полпути я отправил дроида-диагноста вперед, чтобы он подготовил стационарную систему, которую, как мне сказали, в палату, куда я держал путь, уже для этого раненого доставили – и повел носилки один. В коридоре было еще сумрачно, источники света висели только через каждые двадцать шагов, но тишина – наконец-то тишина – в этом сумраке была спокойной, а не тревожащей, и я смог привести мысли в порядок, позволив себе коротко обдумать то, что испытал в ущелье. Отвоеванный форт оживал, наполняясь гулом и людьми, бои снаружи еще велись, но одно за одним – включались защитные поля, и армия начинала высадку… Наш генерал – псих. Но мы сели. Мы прорвались. Мы смогли прикрыть и помочь… Он псих. Но полезный. И он никогда, никогда не отсиживался за спинами других. Он нас спас. Благодарность? Да, это было. Но больше благодарности за то, что он нас спас – было странное понимание причастности: мы делали одно дело. Это было лучше простой благодарности. И я был уверен, что наш генерал тоже разделяет это чувство. А вообще – все это было страшно. До трясучки и холодного пота. Всегда. Каждый раз. Потом – включается авральный режим, и делать – становится для меня важнее, чем бояться…но это не означает, что страх исчезает. Я с помощью пары «трешек» пристроил раненого, подключил аппаратуру, проверил его состояние, проверил состояние еще семерых, что уже лежали в боксе, вытащил свою дэку – и отправился в обратный путь, но заглядывая в каждую из палат, чтобы проверить, как там и что. С носилок на койку его переложили чуть позже, когда стало ясно, что никаких быстрых осложнений у него не проявилось. В соседней – аппаратуру наши техники еще ставили, и я не стал им мешать: если у двоих, что уже лежат там, будут проблемы – нам сообщат. А в третьей – я увидел того, кого вытаскивал из-под скалы. Мы смогли подключить только пять старых бакта-камер в форте, увы. При сепах – тут работало только две. Еще пятнадцать – ждали своей очереди на выгрузку и подключение, но должно было пройти время, пока их подключат, а доставки раненых на борт крейсера, побитого и только начавшего высадку, в стационарный медлаб – были почти невозможны. Пять бакта-камер – это почти ничто в тех условиях, в которых мы оказались. Но у нас была просто бакта, много бакты, первосортной и такой действенной, и мы знали, что с ней делать. Это успокаивало. Камеры тут же отдали трем обожженным, одному с разорванным животом и внутренностями, и одному с множественными переломами: мы вообще не знали, как он дотянул до нас. Я же говорю – чудо... И снова – то, что джедай оказался так близко к нам, когда скала падала на нас – это тоже чудо. Настоящее… И я был от него в восторге. Спасенного пехотинца, чьего имени, номера и звания я еще не знал - после обработки культи положили в бокс, восполнять потерю жидкости и снимать мягкий «откат», прокапывая и внедряя кардиопротекторы и прочую муть. Я заметил, что у него было слегка «попорчено» лицо только тогда, когда подошел к нему, чтобы считать показания и проверить его состояние. Знакомо: его напарник, оказывая под огнем помощь, треснул ему по голове, прикладом в шлем, аккуратно, профессионально, чтобы только вырубить на какое-то время, но не нанести вреда. Обезболивающее часто не действует быстро, а там каждая секунда была дорога…Однако синяк на полморды он заполучил. «Я не знаю, как тебя зовут,» - на дэке пока высветился только предположительный номер, базы данных со списком войскового состава мастера Дая на тот момент еще не синхронизировали с нашими, - «…но я думаю, что и ты – везунчик. И это – прекрасно…не вздумай откинуться от передозы стимчиками, ладно? После спасения из такой хаттьей задницы – это будет просто несправедливо…» Я проверил остальных – и вышел в коридор. Чтобы увидеть, как мне на встречу тяжелым, уже не слишком бесшумным шагом – идет пехотинец мастера Дая. В угвазданной броне, которую не просветит от заразы ни одно, самое мощное обеззараживающее поле…да, я ворчу, и вероятность заноса инфекции на самом деле – составляет 50 на 50, но вы хоть знаете, что значит – заполучить септику в отделение с «тяжелыми»?... Я чуть дэку не выронил: сколько им не говори, а все мимо антенн проходит. - Сюда нельзя, - еще издали выдал я, стараясь говорить строго и четко: на клонов такой тон чаще всего действует. Даже на уставших. Я шел пехотинцу навстречу, вешая дэку на пояс, и он сбавил шаг. – Вам сюда нельзя. По крайней мере – в таком виде…кто вас пропустил?... Он, остановившись совсем – мимолетно и как-то неуверенно посмотрел на себя, будто не понимая, чем я возмущен. Поднял взгляд на меня. И я тихо охнул про себя: лицо бледное, дышит тяжело и не слышно…а, как совсем напротив встал – так заметно, как подрагивают зрачки. «Чудесно. Кто его пропустил?!...» - Простите…сэр, - с запозданием в четверть секунды подобрал слова пехотинец. – Я просто хотел узнать состояние…рядового КС-1049. И тогда я его узнал. - С ним все в порядке, - отозвался я, бесцеремонно касаясь его шеи: пехотинец послушно застыл, приподняв голову. В принципе, можно было этого не делать, и так все было ясно, но я привык проводить хотя бы беглую диагностику на совесть…ну, пульс был неровный и скакал, как бешеный. – Ему почти восполнили кровопотерю и обработали повреждения…он не умрет, если не будет осложнений, - я вытащил из нагрудного кармана куртки пластырь, снимающий аритмию, содрал с основы и налепил поближе к сонной артерии клона. – Осложнений не предвидится, - подхватил пехотинца под руку и потянул за собой по коридору. – А вот вас – пора на осмотр…или, точнее, просто в отруб. Кто вас пропустил?... - Меня…меня никто не задерживал, сэр, - он послушно пошел рядом, на ходу раз-другой крепко зажмурившись. - Значит, кому-то влетит за недогляд, - сообщил я. – Сейчас я отведу вас в смотровую – и вы отправитесь на отдых… Когда последний раз стимчик принимали? Если честно?... Он помолчал, честно пытаясь состроить мысли в слова, едва заметно повел головой – и я пошел на попятный: - Ладно, не старайтесь вспомнить, - вытащил анализатор, на ходу снимая показания работы его головы. Снова охнул про себя, но ничего не сказал вслух: из того, что хотелось бы процедить сквозь зубы отборной руганью. – Все поправимо. Главное – сейчас же устроить вам полноценный отдых… Может быть, прокапаем вам что-нибудь для снятия нагрузки…или под поля устроим. У нас все есть… - Сэр, - он почти прервал меня. Я покосился на него, убирая анализатор – и он спросил: - Что с ним будет? С Варом…с КС-1049? Я запомнил имя, но не сразу сообразил, что в нем странного. И ответил откровенно: - Пока – полежит так. Потом, как немного окрепнет – поставим протез…лучше быть хотя бы так – двуногим, чем вообще никак. Плечо – заживет, воспаление отслоившейся надкостницы мы снимем дня за два, инфекции, как мы опасались, нет, нагноение только нарождалось…не волнуйтесь. Мы его вытащим. Он все понимал. И я это знал. Но некоторые вещи просто необходимо говорить вслух. - Спасибо, сэр, - только и обронил он в ответ. Я отвел пехотинца в приемный зал у главной смотровой, которая за время моего отсутствия превратилась в шумный и страшный балаган, понял, что нас, медиков – кошмарно мало – как всегда – на такое количество пострадавших…и все еще поддерживая пехотинца под локоть – связался со своим доком: - Док…Дана, на связи?... - Чего тебе, Второй? – буркнул мне недовольно он в передатчик. – Я занят. - Док, Эч меня в изоляторы сплавил…но вот я тут одного привел в «приемник», и вижу, что тут дел – по горло…а там «трешки» досмотрят… - А, так ты тут?... Погоди, я сейчас… - он отключился – и я опустил руку с передатчиком. Молча потащил пехотинца к ближайшей установленной койке, поманив на ходу одного из «трешек» - медтехников третьего ранга, или сержантов, а по-нашему – медбратьев. Кивнул на бойца: займись им. «Трешка» кивнул, тут же привычно и деловито занявшись разоружением пехотинца и избавлением его от брони. - Ирик! – Мой док выбрался из главной смотровой и быстрым шагом направился ко мне, на ходу сдирая одноразовые напыленные перчатки для осмотра. Кинул в сторону ближайшего робота-уборщика. – Передай Ому, чтобы он сказал Эчу, что я тебя забрал…ты мне тут нужен. Я поседею с ними всеми!... - Прервав свою тираду – он посмотрел через мое плечо на пехотинца: - Хох, - он не стал спрашивать, где я его нашел, он просто сказал: - Закончи с ним – и в смотровую…похоже, скоро нам надо будет опять вставать к столу, много ломаных, и запущенные «паленки»… В общем – как всегда. – Переломы. Запущенные случаи ранений бластерного огня. Ну, чего тут еще ждать?... - Понял, - со вздохом кивнул я, подзывая дроида-диагноста, только что освободившегося от другого пациента. – Клеить будем. – Нельзя сказать, что я лучший, но разбираться с множественными переломами, как и инфекциями – у меня получается. Док, не в оглашение будет сказано, порой сдает на меня клейку и протезирование в полной мере, занимаясь более тяжелыми случаями… С другой стороны – со мной почти всегда рядом дроид-хирург, так что я, недо-врач, всегда имею подстраховку. - Именно. Доза была?... – Это он про стимуляторы спросил. Наши, не военные. - Не, - мотнул головой я, поглядывая на диагноста, берущего анализ крови. – Сам пока бодренький. Только стресс выдавливаю… Но Эч прогнал. - Ладно, давай, жду тебя. – Уже повернувшись и уходя – он спросил через плечо: - Ты, говорят, «нашего» там видел вблизи?... - А вы нет? – Хмыкнул я. И добавил: - Потом расскажу… Просмотреть анализ. Угнать диагноста, чтобы он готовил бокс в общем зале, прямо на ходу разгораживаемом переносными ширмами… Мы на войне, именно так у нас все и происходит. Мы хотели бы обеспечить этим людям иные, цивилизованные условия для выздоровления, как на крейсере – но форт не подходит для такого комфорта, тут все – по минимуму, хорошо хоть, что тут полно точек для запитки излучателей обеззараживающих и регенерационных полей… Мы не должны были прямо с поля – вставать к столу. Но когда разворачивается медлаб и «первичка» горит – не до уложений службы. Если ты в ясном сознании – работай. Тебя учили не думать о том, что с тобой было час-два-три назад – ты просто делаешь то, что необходимо сейчас. Дальше – все по инструкции: дотащить до ст-душа, не знаю как – но пехота все еще держался на ногах, и помогать не пришлось, и я в который раз мимолетно поразился крепости и воле этих людей. Не знаю, кто и что о них там думает Наверху, в Штабе, а мы, сталкивающиеся с ними вот так, день за днем, можем только качать головами и радоваться, что они такие почти одинаковые. В физиологическом смысле. Потому что так наша помощь проходит быстрее, а все, что им надо – это встать на ноги, вернув себе силу и способность четко соображать. С ума сойти – но они действительно такие. Хорошо, что они на нашей стороне. Пока боец проходил стерилизационку, а «трешка» утащил его снарягу в аппарат чистки, откуда это все потом заберут в арсенальную, – я кратко связался с Омом, чтобы не отвлекать Эччена с операции, и сообщил ему, что док меня забрал. Ом, как всегда, электронно фыркнул – и пообещал передать, как тот немного освободится. Душ и пластырь, кажется, немного привели пехотинца в себя, потому что давление у него перестало повышаться, хотя аритмия еще давала о себе знать. И я очень крепко мысленно помолился всем богам, чтобы именно сейчас, на пороге – его не сложило в приступ «отката», и я занялся им вовремя, а не слишком поздно. Потом, уже в отгороженном боксе, когда я напоил его поддерживающей смесью и ставил ему капельницу – он сипло, немного заторможено задал странный вопрос: - У вас тоже…есть номера? Я мимолетно посмотрел на него, опознал по полуобморочным тусклым глазам, что он уже почти «не здесь». Но все равно ответил, - не важно, что я отвечаю, порой для подсознания достаточно только коннекта и звука человеческого голоса, чтобы понять, что можно безопасно уйти в отруб: - Да. Есть. Я Второй, потому что я фельдшер в нашей бригаде. Первый – это мой док. Он полевой врач. Я – его помощник. В эфире так проще… Я – М2, а он – М1. Но на самом деле – меня зовут Эчин Ирик Варна. Я медтех второго ранга. Можно просто Ирик. Он слушал меня, временами закрывая глаза, и с каждым словом – все чаще, чего я и добивался. Скоро он перестанет слышать электронный шум и писк, вскрики, голоса и стоны за ширмой, и отключится до той поры, пока его не разбудит или сильная судорога, или зверский голод. Я предпочел бы второе. Давление стало приходить в норму, но быстрее, чем я хотел бы, через треть минуты бойца дернуло, и он опять раскрыл глаза. - Тихо, - я на миг спокойно сжал его плечо. – Спокойно. Это препараты действуют. Так бывает. Расслабьтесь. Все хорошо. Я слежу за вами, ничего страшного не случится…расслабьтесь. Дышите ровнее. Сейчас согреетесь, дышать станет намного легче…Вы же знаете, так бывает… - Я что-то говорил и говорил, привычно, негромко, ровно, проверяя показатели, синхронизируя их с дэкой, перепроверяя подачу лекарств и оповещения с малой стационарной системы, поставленной в его боксе, и пехотинец, наконец, отключился, уплывая в полубред, который скоро сменится черным и глубоким, как омут, сном. Еще один раз. Я даже не помнил, сколько раз я на самом деле, не задумываясь, действовал по заученным алгоритмам, разговаривая с сознанием, потом с подсознанием, учитывая психологию клонов, которую выучил исключительно на практике, сколько раз рявкал, негромко убеждал, приказывал и прочее – чтобы успокоить, остановить, и дать сделать мне мое дело. Да на самом деле это не важно. Это действует – и я этому рад. И тьма со всем остальным. Пехотинца еще будет дергать. И в беспамятстве, и когда проснется. Но это – будет отходняк мышц и нервов, с которыми справиться уже легче. Если будет что-то серьезней – система даст оповещение. Да и «трешки» всегда на посту… Я спустил кислородную маску пониже, на всякий случай – они сами знают, когда ею надо пользоваться, если что – и ушел, задвинув ширму за собой. С какого-то момента дежурство превращается в подобие фантасмагорического сна: коридоры, закрытое пространство, прогревающиеся помещения, неторопливо повышающийся уровень света, когда стали навешивать и расставлять дополнительные светильники, покрошенные тела, умирающие, полуживые, легкораненые, которыми занимаются «трешки», запахи дрянной крови и грязи, пота и паленого пластика, и, едкий – оружейной смазки и каменной пыли, медленно, но верно убираемые фильтрами, почти очередь в отделении чистки, куда «трешки» тащат снарягу, четвертая бригада, что взяла на себя местных, переполненный приемный зал, и «откаты», «откаты», «откаты»… За шесть часов работы мы с бригадой потеряли семерых, и одного – из-за обширнейшего кровоизлияния в мозг и потери печени. С печенью мы еще что-то могли бы сделать, но с мозгом – просто не успели…По досье – он был из первого выпуска, и его организм был изношен до ужаса, мы, при всей своей подкованности и оборудовании – ничего не смогли поделать, его сосуды просто решили, что с них хватит, и мы потерпели поражение. А еще двое – просто отказались оживать. Так бывает, и мы не уверены, что знаем – почему. Они просто не приходят в себя, и кома, зафиксированная кома, которая давала хоть какую-то надежду – за четыре часа переходила в смерть, и ее, эту кому – не вышло превратить в обратимую… Мы не знаем, почему так бывает. Но каждый раз – это заставляет чувствовать себя просто бессильным, неумелым ублюдком. Минуту, две – но это ощущение все равно есть, руки опускаются – но на это-то как раз времени нет, и мы все равно собираем себя в двуногий образ цинизма и навыков, потому что по-иному – никак… Док говорит, что со временем привыкаешь относиться к больным, как к функционирующим кускам мяса. Только если бы он так и думал – вряд ли он изредка уходил бы в запой. Даже если он говорит, что исключительно по причине недовольства собой. В этом – я ему не верю. Мы ненавидим чувствовать свое бессилие, но причина – не в этом. Я, к слову, почти не пью. До сих пор. Но док говорит – это временно, и когда-нибудь я сам сорвусь. Просто потому, что мы там, где хуже всего. Не знаю. Я не хотел бы, чтобы он был прав. После потери от кровоизлияния – я был вынужден выйти из бокса, чтобы прийти в себя и дать опомниться доку. Ему всегда проще приходить в себя в одиночестве. Полминуты – у нас было, пока готовили другой стол и убирали тело, отключив ст-поля и поля регулировки давления. Ныне мертвому – не помогли даже блокирующие излучения, которые перекрывали прорывы: его мозг просто превратился в кровяную смесь. Это было страшно, но на войне быстро отвыкаешь от тошноты и стенаний вслух. Полминуты – это все, что у тебя есть. Потом – нам привезли двойную запущенную «паленку» с подозрением на инфекцию, я, забыв, почему меня выгнал из операционки Эччен, снова помогал моему доку, и в этот раз нам повезло … А потом, выйдя после операции уже снова – с твердой уверенностью внутри себя, что мы все можем – я увидел, как в «приемник» ввезли две антигравки с двумя «летунами». Один был в сознании, и с него прямо на ходу снимали броню. Второй – был в отключке, лицо под маской было залито кровью, и рядом с ним – шел наш генерал, кажущийся выше своих солдат, в пыльной, черной джедайской робе, «котте», как он ее называл, и держал ладонь на нагрудной пластине брони раненого. Не знаю, почему, но мне запомнилось, что рука у него, без перчатки – подобна лицу: худая и бело-серая, будто бы он постоянно испытывает сильный холод. Я запомнил это потому, наверное, что редко когда видел его без перчаток последнее время. К прибывшим уже выбежал Эч, быстро выслушал показания, я подумал, не позовет ли он меня, но он приказал везти пилота в освободившуюся только что операционку, направив вторую бригаду, что там работала, в свою, которую только очищали, и начальственный хирург Иллан все равно что-то буркнул ему вслед, прежде чем уступить место. Второго «летуна», которого привезли, сдали нам. Переломы, сотрясение, сильные ушибы. Повезло, что они вообще выжили при крушении, о котором мне рассказали уже потом. - Ну, что там? – нетерпеливо вопросил меня док, когда я снял показания головного мозга. - Ничего страшного, - отозвался я с облегчением, глядя на стационарный анализатор. – Ни разрывов, ни аномалий… - Не может не радовать, - буркнул он, ожидая, когда я и двое «трешек» снимут с «летуна» остатки брони. Клон, сцепив зубы, даже пытался помогать нам, все еще пребывая в сознании: срок действия сильной обезболки заканчивался, она для этого и была приспособлена, и я хотел как можно быстрее провести анестезию, потому что анестезирующее поле сильно не поможет, при его переломах ног и руки. - Со мной все в порядке, - глухо выдал он, хотя его никто не спрашивал. – Трещины…они же не задержат меня надолго?... Дана с сердитым размышлением уставился на него: он не очень любил разговаривать с теми, кого придется вот-вот резать. - Конечно, - отрывисто бросил он. – А вот переломы – вполне! - И сотрясение, - кровожадно добавил я, вскрывая поддоспешник – не по вакуумному шву, вы не думайте, у нас на это времени нет – стилом ручного технического лазера от запястья вверх, вдоль руки, подцепив плотно прилегающий поддоспешник кончиками пальцев и оттянув его вверх, чтобы не задеть тело. – Для «летуна» – самое оно. Нарушение координации, головокружение и все такое… - Не пугайте меня, док, - попытался бледно улыбнуться он. И по его речи я понял, что этот «летун» – из «стареньких», из начального контингента в полку генерала, возможно – из его личной банды…то, что у генерала она есть – трудно не знать, служа на его корабле. - И в мыслях не имел, - преувеличенно искренне отозвался я. Док, видя, что я взял общение на себя, отвернулся к столу с антисептическим излучателем, чтобы еще раз облучить напыленные перчатки. – Но, если будете себя хорошо вести – мы не отрежем вам что-нибудь нужное, так и быть, - гель, заполняющий микроскопические соты в многослойном материале поддоспешника, быстро застывал на воздухе и разрезе, на какое-то время прилипая к пальцам серыми лентами и нитями, и я посочувствовал «трешкам», которым придется везти этот смотровой стол в который раз на обработку в автоклавную. Каждый раз, когда я полосую поддоспешники – мне кажется, что я вскрываю какого-то симбионта. - Д-да, сэр, - он поморщился, на миг задержав дыхание, пережидая приступ терпимой, но резкой боли, и упрямо продолжил: - Все, что угодно, док. Буду молчать, как мерт… - Кто тебя за язык-то тянет, «летун»?... – буркнул, действительно задетый за живое, док, полуобернувшись. – А ну отставить в смотровой – про мертвечину!... - Тут не говорят о мертвецах, - негромко пояснил я. – Мы народ суеверный, так что…не надо. Ни тут…ни вообще в медлабе. Пилот попытался приподняться, чтобы понять, что там делают с его разбитой ногой, но я удержал его за плечо: - Лежите. И не дергайтесь. Пожалуйста. - Да, сэр, - он откинулся назад, уставившись в потолок. И добавил: - Виноват. Не буду так говорить, сэр… Док тихо фыркнул, закрывая за собой проход сначала в ст-камеру, а потом – в саму операционную, чтобы облучить ее еще раз. - Вот и договорились, - я принялся полосовать второй рукав, и справился с ним быстрее. «Трешки» закончили с ногами, и очень скоро мы получили доступ к поврежденным конечностям. Пришлось вколоть еще одну дозу обезболки все равно. «Летуна» потряхивало от пережитого, он крепился – и я не стал вводить успокоительное, все равно в наркоз... Проведя стол через ст-камеру перед операционкой, я на какое-то время уступил место доку. Док, осмотрев повреждения анализатором и своими глазами-руками – бросил: - Ладно, чиним тут… - В большую не тащим?... - Заняты они, тут сделаем… На самом деле – это не правильно. У нас тут должна быть первичная обработка, перевязка и прочее, но не такие операции. В большой операционке и оборудование лучше и продвинутей, и там больше возможностей, полей, стационарная система там лучше…но когда много народа – мы не выбираем. У нас есть дроид-хирург и дроид-диагност. И стационарная стойка. При отсутствии сильных проблем – нам хватает. Очищающее ст-поле полило полузримым свечением с потолка – и мы вручную переложили пилота на стол для манипуляций. Смотровой – тут же вывели наружу, чтобы отправить в стерилизацию. - Все, спать, - приказал я, надевая маску на лицо пилота. – Я введу вам наркозирующий препарат, так что скоро вы не будете чувствовать ничего. Плюс поле… - Я знаю, - хрипловато отозвался он, глядя вверх, на операционные лампы, не мигая. Кружок света, отражаясь на карей радужке, делал ее светлее. – Только быстрее… Поле и наркоз действует быстро, давление стабилизировалось, и он скоро расслабился, закрыв глаза. В тот момент, когда я стал понижать давление, вводя его в полный наркоз – он открыл глаза снова, и еле слышно спросил: - Мой…пилот…что… - Я не знаю, - отозвался я. – Но обещаю, что, когда вы очнетесь – я вам сообщу. - Вот скажи мне, - с паузами на действия в виде обработки кости и надкостницы, задал мне вопрос док. – Когда ты пойдешь на повышение, Эчи? Он почти всегда зовет меня наедине Эчи. Не знаю, почему. - А оно надо, док? – спросил я, напыляя на одну из трещин прозрачную бакта смесь и берясь за биоклей. – Вы же без меня тут не справитесь. - Да, - отозвался он, очищая от всякой дряни открывшийся перелом. – Будет у меня под рукой какой-нибудь болван-недоучка… который и знать не знает, что значит полостная под огнем… - Не напоминайте, - меня даже от мимолетного воспоминания покривило. – И так противно… - Не придуривайся, ты знаешь, о чем я. - Я не хочу, док. Честно. - У нас была бы еще одна бригада… - Это вы мне пророчите набор болванов и муки, как со мной? Пока не сработаюсь с ними?... - Эчи, я вообще никогда с тобой не мучился, - он мимолетно посмотрел на меня. – Но, знаешь…Жалование у меня – выше, чем ты думаешь, да и вообще… А с твоим опытом… - Ну, и где вы его тратите, шеф? – усмехнулся я. – На девочек в случайном кабаке? И где он, этот кабак?... Или вы так часто заказываете всякое с Тройного? По знакомству? Я не заметил… Вообще-то – это правда. У него не было семьи, и ему было некуда тратить свое жалование. Как-то ради интереса он запросил дорогой стационар к нам в изолятор – так генерал подмахнул его служебное письмо-запрос, даже не напрягаясь, и контрабанда, задуманная от дури, ради принципа и во славу медиков ВАР - отменилась. Куда тратить деньги еще, кроме как пустить их в оборот – док просто не представлял. Мы же на войне. О будущем тут не думают…Мы, по крайней мере. Мое жалование за вычетом какой-то суммы, которую я получал наличными – и тоже редко когда тратил – уходило в семью, но оно ей тоже было не принципиально, у нас небольшой, но стабильный семейный бизнес, и семья отнюдь не бедствовала…они сами регулярно спрашивали меня, не надо ли мне что-либо прислать, но что я им отвечу?... Даже если я что-то захочу – я даже не знаю, куда это прислать на перекладных, потому что не ведаю, куда Орден и Штаб понесут нашего генерала назавтра… Он хмыкнул и на полминуты умолк. Я был прав. И он был прав. И мы часто ведем этот разговор, когда есть необходимость действовать, не торопясь, хотя бы пять минут. И спустить пары, что уж тут. - Эчи, всего три месяца. Всего три месяца на Тройном – и ты снова у нас, но уже как мой коллега по табелю… - Шеф, я скорее поцелую хатта в губки, чем поверю в то, что вы хотите, чтобы я вас оставил и пошел на повышение. - Целуй хатта. Но в щечку: хочу, чтобы шел на повышение. - Пусть он сам меня поцелует: кто за вами под огонь полезет?... На этот раз он молчал дольше. - А я ведь сомневался тогда, первый раз, в тебе, - проронил он то, чего я не слышал прежде. - Док?... – тут уж я покосился на него, но тут же перевел взгляд на показания стационара, чтобы проверить состояние раненого. И чтобы просто собраться с мыслями: я сам недавно думал об этом. У нас бывает схождение мыслей. - Тогда, в первый заброс… Но… Только разумом сомневался. Внутри я знал, что ты пойдешь. А ты сделал вид, что ничего странного или страшного я тебе не предложил. Это нормально? - Док, я вообще не понял сразу, почему и куда вы меня тащите. А попав под огонь – просто не сообразил, что это не правильно, и так не делают. Наверное – с самого начала думал, что и так – тоже бывает…несмотря на то, что у клонов – свои «трешки», «двойки» и доки. Он покачал головой, посмеиваясь надо мной, и я не обиделся, я привык. Да и раньше не обижался, если честно. - Худая твоя голова, Эчи… Как ты с такой живешь? - У меня еще спинной мозг есть. С его помощью я ем, дышу и делаю «первичку». - Мутант. - За то какой!... - Делай давай. У нас еще два часа до конца смены…и уйма дел. - Ой, только не говорите, что вы… - Работай давай!... Когда мы заканчивали обработку и запаивали швы на месте сложного перелома – док задумчиво сообщил: - Эчин…Эээчин… - Да, док? - Я вот тут подумал… - Он посмотрел на меня, передав хирургический лазер мне, чтобы я закончил дело. – Ты не заметил, как бакта действует на клонов? - В смысле?... – я знал, что он собирает статистические данные и ведет дневники. Профессиональный интерес. - Бакта в принципе омолаживает организм. Так или иначе. Но в некоторых пропорциях и с некоторыми добавками – она делает это на них…более интенсивно. – Ответил он – и замолчал, глядя на меня. Я на миг прервался, подумал – и спросил только одно: - Боссу говорили? – наш начальник, майор Стиммс, бывший хирург, сам вел статистику. Он едва слышно вздохнул: - Не уверен, что он не в курсе. - А генерал?... - Фух! – выдал док. – Ты бы еще посоветовал это канцлеру высказать!... - Док…а я бы сказал. - Вот и скажи. Он был прав. Лезть с такими делами к своему наивысшему начальству – это все-таки как-то пугает. Хотя все из нас знают, что ускоренное взросление клонов не уходит со временем, и постоянное напряжение изнашивает их еще быстрее…это все-таки такая тема, с которой к генералу просто так не подойти. Хотя наш генерал тот еще тип…и вполне может оценить, да. Когда мы закончили собирать пилота, и стали возвращать его из наркоза – я вышел на минутку наружу, избавляясь от перчаток, и замер у порога нашего бокса: скажи это канцлеру…а слухи о любимчиках генерала – это что? Просто слухи?... А погибший Альфа?...А слова моего брата о вспылившем на глазах всего лагеря тогда еще полковнике – это что?... И весь бардак, что творится у нас в части – это что? «Я бы сказал.» «Вот и скажи.» Я сообщил себе: вот и скажу. Как только выберемся отсюда. Повернув голову, я, среди все еще не рассосавшейся сутолоки в приемном зале, нашарил взглядом вход в операционную Эча: никаких мобильных столов или «трешек» снаружи. Операция все еще длится. Посмотрел на хронометр: я на ногах уже тьма знает сколько. И все еще в силе. Что бы там про меня Эч не говорил… Помявшись, я все-таки связался по приватному каналу с Тикки, одним из диагностов Эча, и текстово спросил: как там дела у пилота? И получил ответный текст: «Перелом позвоночника и четыре трещины. Перелом левой руки в локтевом суставе. Сотрясение, кровопотеря. Собирает.» Все это было очень плохо. - Эч!… Ирик! – Услышал я сердитый оклик из операционки. – Тащи сюда свою задницу – и увези его отсюда!... И я снова отправился петлять по залу, зная, почему док отослал меня: под конец смены надо чаще менять деятельность, чтобы видеть живых, а не потери. Иначе просто тупеешь. А видение тех, кому еще надо оказать помощь – заставляет тебя собираться снова и снова. У меня, по крайней мере, так. А док это знает. Дрожь пола была едва заметна. Пока. Когда я довез летуна до его бокса и мы с «трешками» переложили его на койку – он пришел в себя. Просто приоткрыл глаза, вздохнув чуть глубже. Фиксаторы костей на конечностях он явно еще не осознавал, но прийти в себя окончательно – пытался. - Спокойно, - предупредил я его негромко, налепливая на него электроды от стационарника, чтобы тот следил за его состоянием. – Все в порядке. Скоро почувствуете себя лучше. Он с неимоверным трудом моргнул. Потом еще раз. И все равно не смог собрать мысли воедино. Я не стал ставить ему капельницу, только налепил пару лечебных пластырей на запястье и шею, чтобы лекарство уходило в тело постепенно – и наказал «трешкам» проверить его через полчаса, когда ему уже можно будет пить и немного поесть. Уходя, я оглянулся на него, вспомнив о своем обещании, он смог скосить глаза, уже даже сфокусировав на мне зрение – и я покачал головой: - Пока не известно. Операция еще идет, - я не был уверен, что он меня слышал и понял, но он едва заметно расслабился и закрыл глаза. Вообще, на мой взгляд, пилоты и их стрелки – это куда более смертники и сумасшедшие парни, чем пехота. То есть, поймите меня правильно, ВСЕ клоны на мой взгляд - психически альтернативные, как говорит мой док…в смысле – они очень отчаянные люди. Очень решительные, и очень опасные. Однако пилоты истребителей – это вообще отдельная категория. Это какие-то адреналиновые наркоманы и психопаты, у которых привязка к реальности теряется, как только они врубают репульсорники и оказываются над посадочной площадкой в своей хрупкой лоханке с пушками. Мне бы никогда не хватило смелости стать пилотом. Мне становилось дурно даже от мимолетной мысли о том, что практически беспрерывно творилось тогда в небе над нами… Не удивительно, что пилоты всех мастей – парни попросту лихие и незаторможенные. Даже на первый взгляд. И на второй. И на последний… У клонов хоть субординация тормозами работает. Устав их священный…чтоб ему. Где они получают такую смелость, чтобы носиться на предельных скоростях и выделывать фигуры перед противником, который способен порой развалить их за два-три залпа?... Чаще всего – без надежды на спасение?... Про космос я вообще молчу… Не знаю. Я знаю, что пилоты – сумасшедшие. А клоны – психи вдвойне. Как они не едут головой под гнетом такого адреналина с одной стороны – и давлением субординации и приказов с другой – я не знаю. Впрочем, они на самом деле едут головой. Только обычно это поздно замечают. И чаще всего – они просто гибнут. По-глупому, подставляясь под залп, когда в голове что-то отказывает. Не физически, нет. Ментально… Мы это знаем. К нам такие попадали. При смерти. Еще два часа: клеить, собирать, поднимать давление, вливать плазму крови, проводить реанимацию… В какой-то миг я понял, что пропускаю реплики дока – и, закончив последнюю «сборку», - кажется, это был тоже «паленый», район ребер, пробило до бока, когда боец кидал гранату, - я сказал доку: - Тайм-аут. Я засбоил. Он с легкой тревогой посмотрел на меня: - Совсем?... - Нет. Я поем, приму дозу – и буду как новенький. - Эчи, уверен? – он подошел ко мне, снимая сотые, наверное, по счету перчатки. - Полностью. Вы ж видели, какие у нас тут очереди… - Четвертая бригада только вышла от местных. Могут подменить. - Док. Обижаешь. – Я редко позволял себе говорить ему без официоза, но он это принимал, как надо. - Убирайся, - буркнул он. – И не показывайся мне на глаза, пока не будешь свежим, как канцлер по утру… - А вы видели его поутру? – Спросил я, выметываясь наружу. Ворчание в спину было мне ответом. Господа. Не злитесь и не негодуйте, когда среди боли и смерти вы видите ухмыляющегося медика, который спокойно идет в столовую. Потому что если он не поест – он не сможет уколоться, а если он отрубится на операции – вам же будет хуже. Сохранение собственной эффективности – так это называют клоны. А мы называем это – чужие шансы. И ухмылка наша – это разрядка для мозгов, которые исправляют то, что порушили другие. Я действительно сначала отправился вроде бы в сторону развернутой столовой, на ходу понимая, что у меня крутится в голове калейдоскоп из боя, бегства, операций и памяти рук, когда пытаешься вколоть противосудорожное бойцу с «откатом» - и сам не заметил, как свернул в коридор, что вел к изоляторам с «тяжелыми». И иду дальше, к одной из самых дальних палат, уходивших уже в толщу скал, туда, где лежат перенесшие ампутацию. И подумал, что раз уж я тут – зайду просто посмотреть, как там тот, из-за кого я чуть не стал плоским, как мой ранец. Когда я заглянул в бокс – то сначала подумал, что он спит, как и остальные. Прошелся по боксу, проверяя показания, махнул рукой – тихо, я на миг – «трешке», что проводил дежурный обход – и на минуту остановился у койки «сорок девятого». Воспаление исправно шло на убыль, ему зарядили новую порцию всякой мути в капельницу, и он уже не выглядел таким бледным, как прежде. Температура в месте воспаления падала медленно, но верно. А если не смотреть на опавшее одеяло на месте части ноги – вообще казалось, что клон просто устал и спит, но не болен. Я успокоено вздохнул и шагнул в сторону выхода, след за «трешкой», думая обрадовать этой новостью, если будет возможность, его напарника – и краем глаза заметил, что клон приоткрыл глаза. Я развернулся, раздумав уходить, вернулся к койке – и почти шепотом спросил: - КС-1049?... – даже просто чтобы проверить, насколько он в сознании. Спустя вздох он разлепил губы и сиплым шепотом отозвался: - Да, сэр… - Прекрасно. – Я кивнул. – Вас вытащили. И скоро поставим на ноги… Тот, что тащил вас, ваш напарник – с ним тоже все в порядке. Он уже спрашивал о вас, - я не стал говорить ему, что его напарник выпал в мягкий «откат» после того, как спросил об этом, но сообщил о самом вопросе. Мы все давно знали, как они тревожатся друг о друге и ищут своих после каждого боя, что логично. – Я передам ему, что вы пришли в себя. Он чуть заметно вздохнул глубже, едва заметно кивнул и просипел: - Спасибо, сэр… - Отдыхайте. – Я повернулся было, чтобы уйти, но клон остановил меня вопросом. Извечным, как их упорство: - Сэр…Я…надолго здесь, сэр?... У него был отходняк от усталости, стимов и наркоза. Ему только-только восполнили кровопотерю. Он едва двигал губами. Но, тьма – что он еще мог спросить?... Я просто преклоняюсь перед ними. Честно. Непостижимые люди – кто бы их ни делал и для чего бы их не делали. - Дня два, - отозвался я почти ворчанием. – Потом приделаем вам утерянное – и еще пару дней проведете в адаптации… Разумеется – на посту, - если клон не может выполнять свои обязанности на все сто – он выполняет их, как может. Если он не может передвигаться в дозоре – он будет стоять на страже. Аксиома сумасшедшей войны. - Спасибо, сэр, - кажется, такой ответ его если не удовлетворил, так подарил хоть какую-то ясность. - Было бы за что… - была б моя воля – так я бы вообще продержал его после имплантации дней пять. Как и остальных. Но кто мне даст?...