Laudanum

– Мухлюешь! – Ты просто не умеешь проигрывать, мальчик. Сдавай. Забавно, как меняется лицо человека в зависимости от того, в каком настроении на него смотришь. Полгода назад эта деревенская рожа, казалась Ники утонченной, волевой, почти аристократической. Красивое лицо, умные глаза, все сильное, яркое… Дух захватывало! Теперь смешно. Нет, он все еще чертов красавчик, этот Джим Хант, но весь лоск и тревожное, сладкое напряжение, которое он источал тоннами, куда-то подевалось. Красота в глазах смотрящего. – У тебя новая кликуха, – Джеймс, посмеиваясь, тасовал карты. – Крыса больше не в моде. Знаешь? – Знаю, не повторяй за дураками. Сдавай. – У меня нет больше наличных. – Я беру чеки, – Ники смешно было за ним наблюдать. Чистый клоун! – Крыса! Выпьем по маленькой, а то грустно? – На трассе повеселишься. Хотя давай, накати, передашь привет кустам. Эта скотина расхохоталась и присосалась к фляжке. Неисправим. – Не надейся, мне это как слону дробина! Постоянно заруливали какие-то темные личности, проверить, не обосрался ли от страха поджаренный герой. – О, Ники, о! Как дела, ты в порядке? – О да, детка. Все хорошо, все просто отлично, лапочка! – Хант веселился и валял дурака, распугивая людей, – присоединяйся к нашей вечеринке, третьим будешь? Ники понимал, что это чистый цирк. Все вообще напоминало безумное шапито. Зато можно было отключить мозг на время и расслабиться. А потом, собраться и отработать свой личный номер безупречно. Как по нотам. Сейчас никто не смог бы сбить его с толку. Ничем. Поэтому за два часа до старта они с Джимом сидели и резались в покер. Не смотря на то, что ночь была недопустимо короткой, Ники чувствовал себя отлично. Лучше, чем последние полтора месяца. Ни приступов паники, ни раздражения. Даже журналисты его не бесили, хотя облепили как слепни в июле. – Все, надоело, – Джеймс бросил карты, стало видно, что у него две шестерки и два валета, – пойдем, проверимся? – Вали, неудачник, – Ники помахал у него перед носом стрит флешем. - Не опоздай на старт. Хант ухмыльнулся, ругнулся и вальяжно поплыл к моторхоуму Макларена. Ники устроился в тени, так, чтобы видеть, чем занят народ, и расслабленно наблюдал за броуновским движением в паддоке, и пытался разглядеть в толпе знакомую белую шляпу, хотя сам себе ни за что бы в этом не сознался. Ковбой Мальборо нарисовался через полчаса в компании каких-то веселых чертей. У Мерцарио была жутко довольная рожа, он что-то рассказывал, жестикулируя в своей неповторимой манере. Его приятели курили как паровозы и периодически громко гоготали. «Анекдоты травишь? Остроумие прорезалось?» – Ники усмехнулся, поджав губы. Захотелось разогнать хохочуших придурков и просто постоять рядом с Артом. Молча. Пусть курит, все равно его вонючие сигареты давно не раздражают. Даже наоборот. Привычно, приятно. Ассоциируется с чем–то… Ворчливым, нудным и вечно лезущим не в свои дела. Ники, правда, мучительно захотелось вылезти из своего укрытия и подойти. Все очень изменилось, словно ему под шумок перешили еще и чью-то чужую голову. И он совершенно серьезно собирался это сделать. Просто подойти и сказать: «Привет, как дела?». Черт возьми, имеет же он право перекинуться парой фраз со своим спасителем? Верно? Так отвалите, идиоты! В общем, только Ники поднялся, как его обнаружили и перехватили Клей и нервный Ройтеман с тремя хорошеньки девицами, которым тоже не доставало веселья. И больше ни на секунду Ники не оставался в одиночестве, ровно до сбора. Цирк начался со скандала. Ханта с Массом засунули в самую задницу. Ники запорол старт, пошел дождь… Затея в какой-то момент начала выглядеть крайне паршиво. Прошиб пот, чесалось все, особенно под чертовой повязкой. От давления и нервов стало тяжело дышать. Гребанный красный индикатор на панели мешал, как следует, сосредоточиться. Приходилось прикладывать изрядные усилия, чтобы не видеть его, не думать какого черта происходит с давлением масла. «Я просто хочу вернуться. И вы все поцелуете меня в зад просто за то, что я здесь!» Он разозлился до такой степени, что вылезая из кокпита, был готов избить первого, кто попадется под руку. Но, все кончилось терпимо. Хуже, чем хотелось, но, все же, приемлемо. Рыдали от восторга даже самые прожженные. Его объявили героем, сверхчеловеком и норовили приклеить нимб побольше. Толпа откровенно бесновалась. Дурацкие, лицемерные обезьяны… В общем, все получилось… неплохо. Ники, оглохший от воплей и свиста, нес какую–то чушь в микрофон, стараясь не сорваться и не ляпнуть лишнего, с кем-то обнимался, фотографировался. А потом ему все надоело, и он слинял, под прикрытием мед. показаний. Очень удобно быть раненным героем дня. И никаких чертовых вечеринок. – Твои проблемы от того, что ты все время злишься, – Вилли самостоятельно сменил повязку, и в номере завоняло так, что Ники едва не выворотило. Все эти мази, крайне гнусно пахли. – Я был милым. Это было сложно. – Прими снотворное и, как следует, выспись. Милым быть не обязательно. Твоя злоба мешает не людям, а тебе самому. – Завтра, можно завтра? – Отдыхай. Невероятный мужик. Ники не мог понять, как они до сих пор не подрались, и почему это было совершенно невозможно ни раньше, ни в будущем. – А в лоб поцеловать? – Отдыхай. Завтра утром вылетаем в Зальцбург. Твои процедуры не закончены. – Я отлично откатал. – Ты герой, и, как все герои, ты сущий младенец. Мальчик, который никогда не повзрослеет. Спи и не вздумай улизнуть, как вчера. Это опасно. Ты болен, и это не шутки. Помесь добродушного отца и заботливой жены, которых у Ники никогда не было. И абсолютно демоническая проницательность. Таков был Вилли, черт бы его побрал, и слава всем ангелам, что он есть. Ники минут пять откровенно тупил, разглядывая черный телефонный аппарат. В спальне было тихо. Из света остался один маленький ночник над кроватью. Слишком спокойно, слишком уютно. Внутри все еще плескалась мутная взвесь. Раздраженная агрессия, самодовольство, тревога и ощущение какой-то незаконченности процесса. Надо было сожрать таблетку и завалиться спать. Поэтому он решил позвонить, напоследок, старине Арту. Как дела, что он вообще думает, и что делает в своей дурацкой норе. «Два из трех – курит!» Можно сказать, например, что на трассе было неуютно, потому что Мерцарио не плелся на своем ведре позади, глотая пыль. «Не делай так больше. Я нервничаю!» Или еще какую-нибудь чушь. Получить в ответ пару разъяренных итальянских плевков, а потом его настоящую эмоцию. То, что только у Арта получается выдавать искренне. Потому что он четко понимает, что произошло, он может оценить процесс, и он не станет врать. Ему незачем. Он не умеет. И надо, наконец, сказать ему спасибо. По-человечески, а не по-скотски. Подходящий момент. Вчера все было тупо и скомкано. Вчера была истерика… Стоило еще сказать спасибо за то, что выслушал. За то, что не сказал и даже не подумал мерзости. Ники усмехнулся, представив себе этот пафосный разговор, и потянулся за аппаратом. Главное не валять дурака и засунуть себе в задницу свое остроумие. «Это невроз…» Он быстро вспомнил номер, простой до безобразия. Стало на удивление спокойно. В общем, все, чего не хватало для того, чтобы муть внутри улеглась – услышать знакомый голос. Трубку никто не брал. - Ты это серьезно? – спросил Ники у телефонной трубки, та отозвалась длинным гудками. Он перенабрал еще два раза, потом бросил это пустое занятие, ощущая досаду и какое-то детское недоумение. Какого черта? Почему? Где его черт носит? Вечеринка? Что делает трезвенник на всех этих тупых вечеринках? Эрзац-общение? Мечта о прекрасных людях, которые всегда поймут и подержат? Все друзья? Все истинные рыцари дорог? Это бред, Артуро! Полный и окончательный. Ты взрослый человек, ты торчишь в этом гадюшнике не первый год! Какие могут быть друзья – рыцари, там людей-то полтора человека на сотню! Какого черта ты такой наивный?! Ты думаешь, что они любят тебя, да? «Наш малыш Арт, такой чудесный человек, душа компании, отважный честный, не бросает людей в беде. Как же мы его любим!» Им плевать на тебя. Пока ты последний, им плевать. Они будут тебе улыбаться и гладить тебя по головке. Ты последний, что с тебя взять? Хороший, но в заднице. Они презирают тебя. И терпят, потому что замены пока нет. Им плевать на тебя, как ты не понимаешь? Если бы ты был первым, они бы ненавидели тебя. Все эти милые люди, которых ты называешь друзьями. Они бы насрали тебе на голову и плюнули в лицо при первой же возможности. Они бы сожрали тебя и не поперхнулись. Черт тебя дери, Арт! Почему ты такой… И где тебя носит?! Трубку так никто и не взял. Дома все ныли только на одну тему: «отдыхай» и при этом продолжали без конца дергать: «с этими пообедай, с теми поужинай, нельзя убегать через тридцать секунд после того, как отложил вилку, нельзя быть таким невежливым, это не тема для шуток, подумай о пластической операции, подумай о женитьбе…» В результате Ники поругался со всеми. Даже с Джеймсом, правда через пару дней помирился и позвал к себе Ханта с его новой подружкой, потом приехали еще какие-то девицы и старые друзья, и новые знакомые, и еще какие-то алкоголики-наркоманы. Словом, за три месяца эта банда устроила такой бардак, что дом было не узнать. Ники в это время сидел в кабинете перед телевизором, и тупо смотрел все подряд. От спиртного отказывался, от секса тоже. Ему просто нравился хаос. Его заводил сам факт того, что «приличные и порядочные люди так себя не ведут». Прекратил это только Вилли, специально приехавший из Берна и филигранно, с неподражаемым спокойствием, поимевший Ники в мозг. – Мне все надоело. Я устал. – Тогда сделай что-нибудь хорошее. Для разнообразия. У тебя немного времени до следующей гонки… И так далее. Прекрати беситься, делай упражения, пей лекарства… Сдохни от скуки! Он несколько раз пытался дозвониться в Милан, но чертов Мерцарио куда-то смылся и не подавал признаков жизни. Это раздражало больше всего. Потому что так нельзя. Потому что это идет вразрез с правилами. Потому что… Он по-настоящему хотел видеть только одного человека, и именно этого человека было никак не достать. В результате Ники принял нетривиальное решение. Он позвонил людям, которые кого угодно из-под земли добудут, и сказал, что просто мечтает пригласить к себе героя, спасшего ему жизнь на северной петле Нюрбургринга и сказать ему спасибо по всей форме. С фейерверками, плясками и шампанским. Вообще-то это была похабная затея, и все стоило бы сделать не так, но Ники уперся, и плевать хотел на все и вся. Ему нужно было поговорить с Мерцарио. О чем? Это второй вопрос. Из-за того, что весь процесс должны были зафиксировать для прессы, пришлось спешно искать, что подарить герою-спасителю. Денег, по сути, не было, что-то крутилось в бизнесе, часть ушла на долги, осталась сущая мелочь, настолько неприличная, что хватило бы разве что на шоколадную медаль. Это выглядело дико и пугающе, но Ники не собирался заниматься самокопанием. Просто стоило немного подумать головой, а не задницей, и идея придет сама. Что, собственно, и произошло. Новенький «Ролекс», полученный за поул в Монте-Карло. Дорого. Пристойно. Сойдет. Ники был очень собой доволен. Немного напрягало грядущее присутствие репортера, но к Бенсону он привык и был не прочь с ним даже выпить чаю. Как и вся братия, этот журналюга был тем еще мерзавцем, но в трусы не лез и придерживался нейтралитета. Можно было немного и потерпеть. И он действительно хотел сделать все как надо. Совершенно искренне. И самое главное, надо было поговорить с Артом. Послушать, что он скажет. Мерцарио приехал в полдень. – Я тебя потерял, – сухо сказал Ники, пожав ему руку, – я звонил. – Да? Я был на тестах прототипов, – он пожал плечами, – что ты затеял? – Погоди, надо переодеться, а то спонсоры сгрызут. Давай по-быстрому с этим закончим и… Ну я не знаю, выпьем детской газировки? – Ладно. Ники что-то напрягло во взгляде его светлых, сощуренных глаз. Равнодушие? Чрезмерное спокойствие? Что-то непривычное. «Плевать… Разберусь». И просто перестал обращать на это внимание. Вручение и безмерная благодарность прошли, как по маслу. Арт, правда не выглядел особо счастливым, но улыбнулся в камеру, сказал, что понятия не имел, за кем полез в огонь, просто сделал это и все. – Я рад, что ты в порядке, Ники. В общем, вел себя точно так, как обычно перед камерой. Серьезный и сдержанный. Ну, по крайней мере, так было на тех записях, что видел Ники. Часы покрутил в руках, но не надел. Однако поблагодарил вполне искренне и позволил все запечатлеть в лучшем виде. За столом Бенсон завел любимую шарманку про подвиг в Монце, про ощущения от первого раза за рулем, в общем, про Мерцарио забыл. Ники воспринял это как нечто совершенно естественное, правда отшучивался и в основном врал, как по писанному. Арт молчал, но периодически улыбался, давая понять, что слушает и участвует. – Но вообще, всего этого не было бы, если бы этот парень, – Ники легонько хлопнул по плечу Арта и усмехнулся, – отстал еще хотя бы на минуту. Так что, вот мой герой. – Говорят, вы что-то подобное уже проделывали, – очень мило улыбнулся Бенсон, наконец, обратив свой взор на виновника торжества, – в семьдесят втором или как-то так, простите, я оперирую только слухами. – Вот как? Так я у тебя не первый? – Нет. – Надеюсь, тот парень тебя тоже, как следует, поблагодарил. Арт как-то странно взглянул на них обоих и пожал плечами. И разговор плавно перетек в привычное русло. Все происходящее казалось Ники чем-то вроде контролируемого идиотизма, который нужно просто пережить, чтобы потом, без свидетелей, можно было поговорить нормально. По-человечески. О важном. А пока… Бенсону нужно было позволить делать свое дело. Арт должен был понять. Но, судя по ледяному взгляду и вымученной улыбке, он так и не понял. Дурак несчастный! Ники все это дико раздражало. Особенно тот факт, что он совсем не знал на кого разозлиться и, в результате, злился на всех. Спектакль закончился неожиданно. Мерцарио усмехнулся, поглядев на свои новые часы, и, перебив Бенсона, который собирался в подробностях узнать, какие планы у Ники на Бауманвиль, сказал: – У меня самолет через два часа, господа, прошу прощения, я должен ехать. И смылся. Гад. Сволочь макаронная! Что ему опять не понравилось? Почему этот человек не может себя вести как все нормальные люди? Почему он всегда делает все наоборот. Упрямый черт! Ники хотел, очень хотел его остановить, но знал, что в присутствии посторонних выйдет идиотская сцена, нелепая и настораживающая. А Бенсон был одним из самых умных репортеров. Если не самым. Он бы такое не пропустил. Словом получилась какая-то невнятная, гадкая история. И чтобы избавится от противного ощущения, напоминавшего чувство вины, Ники решил, что ему просто наплевать. Он сделал все, что мог, он был вежлив и подготовился. Все прошло, как положено и если Мерцарио что-то не устраивает, то пусть он катится ко всем чертям! В конце концов, не сапоги же ему целовать? Как же его бесила вся эта компания! Все эти «отважные пилоты», высокомерные, считающие себя исключительными, порядочными, святыми, черт бы их побрал! Люди, которые ни разу не заняли поул, но почему-то считавшие, что им все должны! Гребаные неудачники! Бездарные, завистливые и лицемерные… Ники сидел в кабинете, смотрел «Собачий полдень» и ненавидел весь мир. В результате он так себя накрутил, что пришлось выпить две таблетки снотворного. Одна не брала. «Мне плевать… Я не буду беспокоиться об этом. Это не важно. Пошли они все в задницу!» Он дал себе слово, что больше никогда… Ни при каких обстоятельствах… В общем, к черту Артуро Мерцарио! В Канаде все пошло наперкосяк. Голова продолжала кровоточить каждый раз после того, как он снимал шлем, настроение было ни к черту. Проклятые ожоги заживать не спешили, но хуже всего было то, что творилось внутри. А внутри у Ники медленно, но верно зрел ад. Дрязги начавшиеся после Монцы переросли в полноценный скандал и Джеймс, который менял свое мнение всякий раз, как поговорит с мало-мальски настойчивым и умеющим громко орать человеком, окончательно взбесился, считая Ники чуть ли не главным виновником дерьма, которое выливали на него все, кому не лень. Ники он тоже бесил хуже некуда. Его раздражало бесконечное самодовольство и тупая расхлябанность Ханта, который сначала весело плевал на всех, а потом обижался, что с ним плохо поступили. К тому же, в одной из склок, этому придурку пришло в голову, что Ники его подставляет по старой памяти: - Все простить мне не можешь, что я – это я?! Что мне бабы интересней? После этого разговаривать, даже на повышенных, было не о чем. Никаких друзей. Ничего. Они столкнулись в лифте отеля. И им предстояло находиться рядом целых две минуты. Ники это вывело из себя почти моментально. Он сам себе удивился. Арт выглядел сосредоточенным и мрачным, но вполне дружелюбно кивнул Ники. Хотя, скорее всего, придуривался, как делали все, если вдруг оказывались один на один. Играем в братство. Улыбаемся. Лицемерим. Три-четыре… Начали! – Привет. – Иди к черту, – сказал Ники, криво усмехнувшись. – Что с тобой? – знакомый, цепкий взгляд. – А что с тобой? – он постарался вложить в эти четыре слова весь яд, который накопил за прошедшую неделю. – Со мной? – растерялся. Видно по глазам. Не понял о чем речь. Смешной. Идиот несчастный! – Ну что, наконец-то ты меня разлюбил? – надо было любым способом взорвать этот тупой цирк. Ники немного повеселел, пытаясь разглядеть на физиономии итальяшки последствия своего выпада. – Нет,– никакой реакции. Лифт открыл двери на седьмом этаже. – Пойдем, – сказал Арт серьезно и настойчиво, – надо поговорить. – С чего ты стал вдруг разговорчивым? – Пойдем. Он стоял по ту сторону дверей и совершенно серьезно ждал, что Ники вот прямо сейчас, задрав штаны, побежит за ним, чтобы «поговорить». Сукин сын! Да что он о себе возомнил?! Ники сделал шаг вперед и автоматические двери за ним закрылись. - У меня болит голова, есть что-нибудь кроме аспирина? - Найду, - кивнул Арт, и отвел взгляд. Номер ему достался не из лучших и, естественно, Мерцарио превратил это крохотное помещение в прокуренную свалку. Однако, каким-то чудом, он отлично ориентировался в бардаке. Говорить было не о чем, но Ники сел в кресло, и проглотил предложенные таблетки. – Что с тобой происходит? – Арт метко зашвырнул свою шляпу на шкаф и устроился на краю кровати, ровно напротив, – на тебе лица нет. – Вообще-то я болею, – презрительно фыркнул Ники, внезапно ощутив, что вся его яростная злоба куда-то ушла. Разве что на задворках сознания эхом маячило раздражение, – если ты забыл. – Не забыл. И замолчали. Ники почувствовал, как кошмарно устал от всех, от самого себя, от дерьма, которое происходило ежедневно, от злобы, от выживания. Устал быть сверхчеловеком. Никто не понимал его, даже не пытался. Ни один не мог даже представить насколько тяжело ему давался весь этот чокнутый водевиль с геройством, с несгибаемой стойкостью, с улыбками в камеру и красивыми жестами. «Когда мы увидим вас на трассе?» – «Завтра!» Чертова каторга! Постоянный контроль и злость. Не сдаваться, не дать себя растоптать, не потерять сознание. А как? Когда чувствуешь, что вместе с повязкой тебе снимают скальп, когда кровь струйкой затекает за шиворот, а ты пыжишься, чтобы не заметили. Когда просто закрыть глаза – это невыполнимая миссия! Когда всем плевать, что ты на грани, от тебя ждут только результатов. И отличных результатов. А иначе… В затылок всегда дышит неприятный, нервный аргентинец. И все это в одиночку. – Я хотел с тобой поговорить, – процедил он, наконец. – Я позвал тебя к себе. Хотел сделать все красиво. Но ты что-то был не особо разговорчив, Арт. Испоганил мне вечеринку, откровенно говоря. Теперь нашел тему? А мне уже нечего сказать! – Так это была вечеринка? Я просто тебя не понял, думал, что у тебя по расписанию красивый жест. – Какого черта ты все обесцениваешь, Арт? Я старался… – С чьего трупа ты снял эти часы? – Что? Ты не сдурел ли? – О, отлично, значит, обошлось без мародерства. – Нет, ну… разве что немного… – Ники хотел было взбеситься, но внезапно заметил, что этот чертов псих улыбается. Едва заметно, сохраняя на роже каменное выражение, и в то же время, сделавшись вдруг хитрым, ласковым и каким-то очень правильным. Это был старый, добрый сумасшедший макаронник, способный на неприличную искренность. Ники внезапно понял, от чего ему было противно и нервно в тот дурацкий день в Зальцбурге: этого человека, этого странного типа со всеми его иллюзиями, упрямством и глупыми словами о любви там не было. К нему приезжал какой-то другой, чужой и равнодушный мужик. – Но с трупа я их не снимал, – мрачно закончил Ники, прямо уставившись в глаза Арту, – парень был еще жив. Пришлось добить. Этот раунд игры в гляделки Мерцарио продул в чистую. Не выдержал и секунды – рассмеялся. – Серьезно, что тебя напрягло, Арт? – Я не понял, зачем ты устроил цирк с интервью? Это было довольно противно. – Тебя просто взбесило, что говорили обо мне. – Да. Какого черта! – взвился. Только что смеялся и глаза блестели и, вот, пожалуйста: ледяной взгляд. – Я два часа летел из Милана, чтобы слушать, какая ты звезда? – Ладно, ладно! Я планировал отстреляться с Бенсоном и нормально поговорить, но ты слинял! – Да. Меня начало тошнить от ваших светских бесед, и мне нужно было на тесты. Ты знаешь что такое «нет времени» лучше, чем я, Ники. – Господи! Ну что я должен был сказать репортеру «заткнись и проваливай»? Сознайся, вот прямо сейчас – ты просто не хотел меня видеть, так? Вся эта история нужна и тебе, и мне, мог бы и потерпеть! Хотя бы дождаться, когда все уберутся, и я смогу… хоть что-то нормальное сделать! Ты не понимаешь, как мне хреново, да? Они не просто за каждым шагом, они за каждым вздохом следят! Мне надо было тебя увидеть, но ты… Ты просто исчез и все. Что я сказал тебе такого в Монце, что ты взял и исчез? – Я не исчезал… – Да, ладно! Я не мог до тебя дозвониться! – Это нормально. Просто ты никогда не делал этого раньше, а то бы знал… – Иди ты к черту! Просто честно скажи: моя рожа теперь настолько кошмарна, что тебя выворачивает. Не кривляйся! Ну, давай, наберись смелости! Кто у нас главный резальщик правды-матки, Арт? Давай, как ты умеешь! Ты же голубок, верно? Для таких, как ты хорошенькая мордашка – абсолютная необходимость. Что, смотреть противно, но ты уперся? Это в твоем духе! Это была настоящая истерика. Без вариантов. Ники и сам от себя не ожидал такой идиотской реакции. Сдерживался, сдерживался – и все насмарку. Хватило и пяти минут, чтоб окончательно расклеиться. Он был очень зол, но теперь злость слишком сильно напоминала отчаяние, чтобы сработало самоубеждение. Он скрипнул зубами и встал, резко, так что голова закружилась. – Да плевать мне! Мы все уроды, просто я в отличие от вас ничего больше не скрываю! – Сядь! – Мерцарио подскочил, властно цапнул его за плечи, и принудил сесть, – самая страшная рожа у тебя была, когда ты напоминал мумию в стеклянной банке. Да, это было жутко, Ники. А сейчас – ничего особенного, не льсти себе. И заткнись! Хватит меня оскорблять, сукин сын! Может я и голубой, но я не дурак и не подонок! А «хорошенькая мордашка» – это не про тебя! Успокойся, вот так… Он присел рядом на корточки. Вспышка ярости моментально сменилась серьезным, даже строгим выражением на худом, смуглом лице. Этакий стоик-инквизитор с яркими, встревоженными глазами. Парадокс, но выражение глаз абсолютно расходилось с тем, что демонстрировала его физиономия. Ники впервые подумал, что… У Артуро Мерцарио приятная внешность. Да нет, не приятная… Что может быть приятного в носатом тощем итальяшке? Он по-своему красив. Это правда. Не всегда. Иногда откровенный урод с надменной, каменной мордой, противно смотреть! Но стоит только сменить угол зрения… И так, чтобы никого чужого поблизости… Это была дикая мысль, и Ники не стал ее развивать. В любом случае, в таком разобранном состоянии привидится что угодно. Он чувствовал, что сил совершенно не осталось. К тому же болели глаза. Надо было запереться в номере и попробовать заснуть. А все это… Стоп. Он поднял голову, коснувшись пальцами век, так, чтобы оба глаза открылись одновременно: – Что ты сказал? – Что твоя мордашка никогда не была милой, – инквизитор смягчил свой поджатый, строгий рот и чуть заметно улыбнулся. Мягко и печально. – Нет, до этого. Что-то насчет мумии в банке. Что это значит? Арт пожал плечами. – Я к тому, что хуже всего ты выглядел, когда у тебя вообще не было лица. И я не знал, увижу ли я тебя живым. А сейчас ты неплохо смотришься, только болен и устал. – Нет, стоп. А откуда ты взял… Что, меня кто-то сфотографировал в больнице? – и снова приступ чистейшей ярости. И быстрый поиск виновных. «Убью, к чертовой матери. Засужу!» – Прекрати дергаться, Ники! Все в порядке. Я… – он хлопнул себя полбу ладонью и встал, – просто я идиот! Мне нужно было самому убедиться, что ты еще жив, и я забрался в больницу. – Ты… что?! – Ладно, считай, что мне стыдно. Я влез в окно. Там была отличная труба и удачно расположенные подоконники… Не важно. Это было чистое безумие, но я действительно очень боялся. Все несли какой-то бред, и никто ничего толком не знал… Я должен был убедиться, что ты жив. – Ты сумасшедший. – Согласен. Ники не знал, как реагировать. Это было что-то новое. Арт отвернулся, подошел к окну, распахнул его и закурил. Молча. Ники подумал, что скучал по этой вони, что никуда не хочет идти, и все ему надоело до предела. Все. Хватит дерьма! Слишком много его для одного больного, усталого человека. Он стянул куртку, скинул ботинки и завалился на кровать. – Ты чокнутый засранец, Мерцарио. Хватит там торчать, тащи сюда свою задницу. Перестань заботиться о моем здоровье, кури здесь! Не беси меня. – Иди ты! Он взял пепельницу и сел на край кровати. – Не ценишь моей вежливости. – К черту вежливость. Ненавижу, когда обо мне заботятся через силу, а ты свои вонючие палки любишь больше жизни. Сиди здесь, и кури сколько влезет. – Твой врач меня расстреляет. – Вилли? Конечно. Но мне нравится, когда ты сидишь рядом. – Ты отжал мою кровать, Ники? – Да. Я не хочу идти к себе. Мне там хреново. А у тебя тут мило, скромно. Бардак, конечно, но в нем твоя суть, Арт. Мне даже начинает нравиться хаос. – А спать я буду на полу? – А что тебе не нравится? Там коврик… Почти чистый. Не хочешь? Зря, хороший коврик… Можешь поспать в кресле. Не смотри на меня так, я никуда не уйду. Я устал и мне нужно, чтобы рядом был кто-то ненормальный, кто-то кто влезает в окна больниц. Там было четыре этажа, Арт. На минуточку! Ты мог сам себя угробить. – Я родился в горах. Эта твоя больница была сущей ерундой. Как по лестнице подняться. – И что ты там делал? – Постоял, посмотрел. – Господи, ну и чушь! – Не скажи. Это было вдохновляющее. Много трубок, аппаратуры и мумия в банке. – Бред! – Вот, тогда ты выглядел действительно паршиво, Ники. – А сейчас тебе все нравится? – Нет, мне не нравится, что ты болен, но я понимаю, почему ты все это делаешь. И надеюсь, ты рассчитал силы. – Не знаю. Не думаю. Я устал и мне плохо. – Прекрати это. – Не могу. Они меня сожрут. Я не могу… Ты не понимаешь. – Ну почему, понимаю. – Это свинство, конечно, Арт, но ты не мог бы не пропадать? Ты мне нужен. – Это свинство, Ники. Договорились. – Почему сразу свинство? Ты же в меня влюблен, я ничего не путаю? Эй, посмотри-ка на меня! – Ну, ты и гад, Лауда. – Только не я! Знаешь кто настоящий гад? Старина Джимми. Ему накрутили хвост, и он решил, что теперь должен меня ненавидеть. Хамит, выделывается. Занимается ерундой, а в результате виноват я. Понимаешь, какая у нас обстановка? При этом все только и ждут, что я сломаюсь. Послезавтра гонка, мне все равно, а вот Джим бесится. Он считает, что меня протаскивают в чемпионы. Интриги, понимаешь? Они там все с ума посходили! – Не заводись. – Послушай! Если бы не эта чертова авария, ни у кого бы даже мысли не возникло! А теперь, они считают, что Хант может взять чемпионство! Он быстрый, не спорю. Он чокнутый, он звезда, он превосходный пилот, но он мне не соперник. Я серьезно. – Но ты с ним постоянно соперничаешь. Ты сам затеял эту игру, разве нет? – Ты еще вспомни, что было три года назад! Теперь все иначе. Я очень ценю этого парня, но он станет чемпионом только через мой труп. – Ты бредишь. – Это меня протаскивают?! Да это его тянут, чуть ли ни за уши! – А ты как бы ни при чем? Ты невинная жертва? – Не язви! – Ты умереть готов ради подиума? – Я больше ничего не умею. И меня это заводит. Арт поморщился, поставил пепельницу на пол, отобрал одну из подушек, и лег рядом. Ники усмехнулся и повернулся на бок, так чтобы видеть его недовольную рожу: – Я просто устал, что бы ты там не думал! Ладно… Я не хочу умирать. Но я лучший. И я хочу, чтобы все эти тупые обезьяны знали это. – Вот ты для кого стараешься… – Не зли меня, Арт. Ты знаешь, что происходит! – Это ты меня не зли, я знаю, что происходит, и я вижу в каком ты состоянии. – Ты прямо цитируешь Вилли. Вам нужно познакомиться. – Я цитирую любого человека, которому на тебя не наплевать. – Только не ной, я боюсь утонуть в соплях. Замолчал. Обиделся? Ники легонько пнул его в колено: – Прекрати дуться. Все равно ничего не изменится. – Неравноценно. Ты загнешься, а у тех, ради кого ты все это делаешь, просто изменятся планы. – Я не хочу об этом думать. Я делаю это для себя. – Ладно. Не буду спорить. – И, вот что… Я так и не сказал тебе спасибо, за то, что ты меня вытащил. – Сказал. – Нет, это была ерунда. Цирк, как ты говоришь. Реклама. Не важно! Просто, чтобы ты не думал, что я последний говнюк. Спасибо, Арт. – Пожалуйста. – Я не хочу об этом думать, вот честно, но то, что ты сделал – это гораздо серьезней, чем мой заезд в Монце. Я не идиот, я знаю значение слова «героизм». И не напоминай мне, что я это сказал. Все. Хватит соплей. Я собираюсь поспать. – Здесь? – Да, а что? – Тебе ничего не нужно перевязывать? Таблетки, клизмы? – Нет, до завтра подождет. – В таком случае, пусть твой Вилли стреляет в тебя, я не причем. – Отстань. И приподними задницу, я хочу мое одеяло! Это было похоже на безумие. Нет! Это было чистое безумие, но Ники внезапно почувствовал себя непривычно спокойным. Вся муть ушла на задний план, он просто валял дурака, и ощущал себя нормальным. Не кем-то цельнометаллическим, кому нужно держать лицо даже наложив в штаны, не чертовым великомучеником, которого, то ли брезгливо жалеют, то ли обожествляют, то ли ждут когда загнется с помпой, на глазах у изумленной публики. Нормальным. Живым. Больным и уставшим, но впервые за последнее время, человеком. «А могло бы у нас и вправду что-то быть? – подумал Ники, осторожно прикрыв пальцем правое веко, которое вело себя просто омерзительно в последнее время. – Что-то посерьезней этого бреда? Ближе, жарче?» Секунды хватило, чтобы дать ответ. И еще одной, чтобы передумать.