***
Мы уже во всю гуляли с Коккури по городу, оставив Инугами, нашего бедного страдальца, одного в доме за главного. Тануки ушёл вместе с нами, только по направлению к ближайшему бару. — Видишь, как твои волосы красиво блестят на солнце и зелёным отливают? А ты грустил по этому поводу, — проговорила я, идя по парку с духом лиса, попутно поедая клубничное мороженное. — Ты вытащила меня из депрессии, Хаято — тян. Как я могу тебя отплатить? — протянул с лёгкой улыбкой лис, сложив руки на груди, изредка поправляя свой синий хаори, надетый поверх белого кимоно. — Отплатить? — я похлопала глазами, — Зачем? Это пустяки. Ты же мой др… — я запнулась на последнем слове, поймав себя на мысли, что делаю что — то, противоречивое себе самой, — Ты же бы вкусно готовить совсем перестал бы, если до сих пор сидел в депрессии, заперевшись в комнате. А я без твоей стряпни не могу. — Правда? — Коккури усмехнулся, глядя вперёд, прикрыв золотистые глаза. Похоже, он понял, что я хотела сказать сначала, но остановилась. Из — за этого я покраснела и отвела глаза в сторону, — Тогда я буду ещё больше стараться в готовке, что бы тебе было приятно. Я лишь смущённо кивнула ему и доела свое мороженное. Да что происходит? Уже хотела Коккури назвать своим… Другом…? Не смотря на то как я себя веду, не смотря на мой характер и то, что с ним вообще происходит и с его волосами, он ещё не бросил меня и не оставил одну, хоть я его и прогоняла. Он так добр ко мне. Мы так ещё долго гуляли. Успели покормить уток и лебедей в местном пруду, прокатились на колесе обозрения. Уже начало темнеть и на небе стали зажигаться первые звёзды. — Никогда не знала, что так весело можно гулять, — протянула я, выдохнув. — Вот именно. При чём это твоей инициативой было, — слегка посмеялся Коккури, — Ты сильно изменилась. При нашей первой встречи совсем замкнутой была и от людей, как от огня шарахалась. А сейчас совсем другая. — Наверное, меня изменил прекрасный и хозяйственный лис, забавный пёс и пьяница тануки, — с лёгкой улыбкой протянула я, глядя в небо. — Вот как. Такой, изменившейся, ты мне ещё больше нравишься, — протянул Коккури, взяв меня за руку и глянув тоже в небо. Мои щёки стали краснее спелых помидоров, но я не стала убирать свою руку. Наоборот, сжала руку духа лиса в ответ, на что он улыбнулся.***
— Инугами, мы вернулись, — проговорила я, разуваясь и ставя свои кеды на место. Тишина. Не отвечает. Обиделся, что ли? — По видимому и Шигараки уже тоже пришёл. Его сандали стоят, — протянул Коккури, но потом замер, — Хаято — тян… А это твоё? — немного в шоке поднял он пару белых и высоких валенок. Я замерла тоже. О, господи, нет. — Не моё. Но подозреваю, чьё, — нервно проговорила я с дёргающимся глазом, — Надеюсь, я ошибаюсь, — пошла я тихо и осторожно по коридору на пару с лисом. Дойдя до порога кухни, мы остановились, как вкопанные и наши нижние челюсти познакомились с полом. — Смотри, какой ты худой. Ешь давай, внучок, ешь, — поставила перед Инугами тарелку с борщом пожилая женщина в фартуке с рисунком яркой хохломы, — А ты переставай пить. Прям как дед мой лакаешь. Лучше блинов поешь с икрой, — отобрала у Тануки бутылку саке бабушка. — Но Юлия Петровна… — хотел возразить дух Шигараки, но моя бабушка из России перебила его: — Никаких «но». Ты видел, что по телевизору показывают, как алкоголь губит людей? — да, русское ТВ делает своё дело… — М? — она вдруг повернулась к нам с Коккури, — О — о, вот и сводный братишка Инугами — куна. И моя внученька, — подошла она ко мне и крепко обняла, а потом сказала тихо на ухо, — Что — то у тебя жених дрыщавый какой — то, — кивнула она слегка на улыбающегося во всю Инугами. — Хаято — тян… Какого черта тут творится? — немного заикающимся голосом спросил Коккури. — Я… Не знаю… Но знаю одно точно — моя бабушка по маминой линии приехала без предупреждения…