По законам военного времени

Тяжелые, быстрые шаги глухим эхом отражаются от стен коридора, и улетаю гораздо дальше своего обладателя, теряясь в закоулках, и заставляя обывателей резиденции Казекаге настороженно прислушиваться. С недавнего времени каждый из служащих для своего же блага научился распознавать поступь любого из пустынных сиблингов почти с параноидальной точностью – и у всех обычно есть не больше пары секунд чтобы сделать соответствующие выводы и решить, убираются ли они с пути идущего или нет. Но, сегодня, коридоры подозрительно пусты, видимо всех в той или иной мере интересует грядущее зрелище. Если напрячь слух как следует, то можно услышать рокот голосов гражданских, кого допустили во внутренний дворик резиденции – в основном это слабо негодующие родственники, которые еще не знают о вынесенном приговоре. Впрочем, о нем в принципе знают только несколько человек. - Тайи! – шиноби резко останавливается и разворачивается. В закатных лучах солнца сталью сверкает начищенный хитай-ате и в тон ему металлические шевроны с капитанскими знаками отличия, и как это все причудливо сочетается со слегка модернизированным одеянием работника театра бунраку. Рядовой чуунин отводит взгляд, проклиная свою нерасторопность, громкий голос и сиплое дыхание после бега – кто ж виноват, что один шаг капитана по скорости обгоняет три нормальных, человеческих, шага, - Тайи, свиток со списками осужденных. Глубокий поклон, почти в пояс, свернутый пергамент на вытянутых руках и возможность разглядеть свое унылое отражение в начищенных до блеска форменных полуберцах. И как ему не жарко в подобном обмундировании? - На кой черт мне твой список? – насмешливый, рыкающий тон заставляет парня зажмуриться, словно в ожидании удара. И удар следует, несильный, а принижающе-снисходительный – торцом ладони по подставленному затылку, - думаешь, у него есть время читать всю эту хрень? Короткий, рыкающий, смешок и плавный разворот на подошвах прочь от прибывающего в оцепенении чуунина – рядовой еще с пару секунд будет стоять в полусогнутом состоянии, не понимая отчего его разрывает желание закричать. От собственной ошибки? Или же, от того, что под именами в свитке больше нет людей. Они перестали существовать, как только был заключен приговор, и стали просто… хренью? - Капитан айнзацгруппы полиции безопасности Сунагакуре, - до неприличия ровным голосом объявляет секретарь и тут же спешно ретируется в сторону, рискуя быть впечатанным в стену от резких движений вышеупомянутого капитана. Тот, отчего-то не любит видеть препятствия на своем пути. Казекаге медленно поднимает голову, чтобы встретится глазами с вошедшим шиноби – зрительный контакт, как правило, длится не дольше двух секунд, а прерывается спешным кивком головы. Вроде, как и поклон уважения к правителю, а вроде и что-то такое снисходительно, за что и шею можно свернуть под нужным для почтительного приветствия углом. Как, впрочем, и за кинутый на столешницу свиток, который со стуком подкатывается к рукам Казекаге, прямо по свеженаписанному документу, уничтожая половину иероглифов, и смазывая вторую в нечитаемую мазню. - Приговор о казни для пятнадцати сепаратистов. Они во всем сознались, - как ни в чем не бывало, говорит капитан, безмятежно наливая себе из кувшина воды, и делая глоток – пурпурная краска на губах, тут же теряет яркость по сравнению с остальным рисунком. Молодой мужчина задумчиво рассматривает висящую на стене картину с чудесными, многогранными видами пустыни, - По законам военного времени умереть они должны от твоей руки. Но, если захочешь… Тихий голос и мановение руки останавливает речь – капитан едва заметно морщится, допивая воду и отставляя прочь стакан. В идеологии его Казекаге бреши недопустимы, кто вынес смертельный приговор тот и должен его исполнить, что ж здесь непонятного. Тихие, скользящие шаги почти беззвучны в длинных коридорах… И в отличие от бестолковых догадок служащих, капитан точно знает кому они могут принадлежать – он суматошным, быстрым движением оказывается за креслом Каге Суны, как раз в тот момент когда дверь в кабинет открывается, и входит она с докладом и запахом зеленных лесов, запутавшихся в волосах цвета солнца. В этих комнатах всегда стоит запах деревянной стружки и лака. Под потолком отдает богу душу допотопная лампочка, покрытая тонким слоем столярной пыли, а от ее закоптившегося и порванного шнура тянется тонкая, серебристая паутина. Паук живет в комнате уже не первый год, помилованный и вполне счастливый. Устав от кропотливого восстановления своего белоснежного кружева, он оглядывает владения всеми парами глаз – инструменты, заготовки, марионетки – все на своих местах. Все, кроме души хозяина комнаты. Канкуро беспокоен. Он уже с полчаса смотрит в одну точку, перебирая между пальцами руки стамеску. Та периодически падает на пол, и тогда он берет новую из открытого столярного ящика. А когда тот оказывается пуст, парень со вздохом закидывает руки за голову сцепляя их в замок, и откидывается на спинку стула, покачиваясь на нем. Скрипят деревянные ножки – скрипят нервы брата Казекаге. Кривая усмешка, которая медленно сходит на нет. Как быстро они поменяли свои статусы. Демон Пустыни превратился в деспотичного Казекаге, создающего свой бастион из песка и крови. А Брат Демона стал капитаном карательных отрядов этого бастиона. И лишь она осталась Пустынной Принцессой. По крайней мере, для одного из братьев. Капитан полиции безопасности деревни… Фраза неприятно царапает язык, заставляя думать о ком-то слишком серьезном и с тяжелым, свинцовым взглядом. Одно ясно точно, как только Гаара принял титул Каге, все они отреклись от своего прошлого. У Канкуро оно осталось кровавым туманным страхом перед младшим братом и без надежд на светлое будущее. А у Капитана нового режимы Суны и вовсе никогда не было прошлого, зато есть будущее – покрытое кровавым туманом и в страхе перед младшим братом. Замкнутый круг. Но… он высвобождает одну руку и протягивает ее к потолку, ловя в кулак тусклый свет одинокой лампочки… даже в этом пустынном, губительном самуме находится место счастью. Оно расцветает подобно водяному, пурпурному лотосу на лице Темари, и Канкуро, исходя в бессильной злобе, не мог никак понять, кому ж надо быть обязанным за ее блестящие глаза. И это создавало препятствие, которое нужно было уничтожить. Ревность губительным тленом подбиралось к цветку – капитан полиции широкими мазками наносит на свое лицо краску цвета гангрены, скрывая за ней большинство истинных эмоций. Паук с потолка внимательно следит за отточенными движениями рук, которые, возвращают все на свои места. Чем монотонней был доклад сестры, тем угрюмее становилось лицо Канкуро – создавалось впечатление, что он бьется кулаками об свинцовый саркофаг, в который Темари сознательно заключила себя и все свои чувства, пряча их словно свое величайшее сокровище. И это выводит шиноби из себя – он должен знать, черт возьми! - И отрубленная, пропавшая голова девчонки Хьюга стала причиной для того чтобы отряд из Суны задержался на нейтральной территории больше положенного?? – на полтона громче чем того требует ситуация. Наверное, от волнения. Чья-то сестра убита, его же стоит напротив, и смотрит стеклянными глазами, в которых читается желание быстрее закончить беседу. Если бы с ее головы упал хоть волосок… Деревянная кайма спинки кресла Каге трещит под сомкнувшимися на ней пальцами. Парень с силой сжимает челюсти, еще чуть-чуть и эмаль начнет осыпаться, и по большей части ему самому не понятна эта вспышка гнева. Да, он не любит когда Темари отправляется на совместные разведки с шиноби Конохи – это не раз было высказано как самой куноичи, так и Гааре. Очередной стук в дверь разбивает гнетущую обстановку, и Казекаге плавно поднимается из-за своего места. Дела семейные вновь прогибаются под дела государственные, и все присутствующие должны соответствовать официальным должностям. Канкуро широким шагом выходит из спасительной тени, надменно взирая на сестру сверху вниз, и ожидая приказа годайме.